Около холма Хенитон я остановился и постоял как раз над тем местом, где когда-то стоял злосчастный парник. Я полез на холм, добрался до вершины и уселся прямо на землю. Земля была жесткая, каменистая, в голове моей гудели разные мысли. К северу от меня холмы Брендона простирались до национального парка Эксмур, к востоку сомерсетские равнины тянулись до подножия холмов Мендип и Полден. Поля вокруг были желтого и коричневого цвета, живые изгороди ровные. Ветер стих. Птицы ныряли в ярко-синее небо, как в море, вдалеке коровы выбивали копытами пыль, огненное солнце царило над землей. В воздухе пахло мокрой шерстью и мясом, а во рту у меня стоял привкус железа. Земля была сухая, неживая, как будто залетела в рот к мухе и та прожевала ее и выплюнула обратно, спрессовав как папье-маше. Но когда я встал и повернулся лицом в сторону лиловых вересняков Дартмура, что-то изменилось. В воздухе начинался бой. Я не сразу это заметил, а когда разглядел, то пришлось даже сморгнуть, чтобы напомнить самому себе: я в самом деле все это вижу, — и сморгнуть снова.

Облака! Они выстроились над вересковыми равнинами в тонкую линию. Немногочисленные, но самые настоящие! Когда солнце опустилось в них, они сделались цвета раны: в середине алые, а по краям розоватые, мягкие, кровоточащие и багровеющие. Рано или поздно, а дождь придет. Скоро облака начнут расти, разбухать, карабкаться друг на друга, а потом отяжелеют, превратятся в грозовые тучи и наконец лопнут, разорвутся и разродятся ливнем. И мир наконец-то напьется. Коровы от счастья поскачут по полю прямо на овец, овцы встанут на дыбы, собаки зальются смехом, а Роз, Дейв, Дон, Дэнни и все их друзья выскочат из дома в чем мать родила и нагишом будут танцевать под дождем. А реки тихо вздохнут от удовольствия.

Я просидел около часа, наблюдая за облаками. И немного успокоился, глядя на них, на грачей, летящих в сторону леса к своим гнездам, на затихающую к ночи землю, а потом и сам тронулся в путь. По дороге вниз с холма я остановился около небольшой березовой рощи, прижался лбом к гладкому стволу и провел по нему пальцами. Я почувствовал силу дерева, его спокойную уверенность, и она передалась мне. Я запрятал уверенность глубоко в сердце и отправился к сараю мистера Эванса за фургоном Спайка.

Быстро темнело. Я почти бежал по дороге, стараясь все же не выходить на середину, а один раз, завидев вдали свет приближающихся фар, резво перепрыгнул придорожную канаву и спрятался за заброшенным сараем. Когда я дошел до мельницы в Столи, я уже настолько выдохся, что мне пришлось несколько минут передохнуть около реки, слушая звезды. Я слышал, как они вращаются, то вспыхивают, освещая путь своим планетам, то опять тускнеют. Луна все еще ярко горела на небе, было тепло и душно.

На тропах возле мельницы Столи по ночам, говорят, носится огромная безголовая собака, безумная, слепая и голодная. Она ищет то, что потеряла, пытается вспомнить, как это — видеть, обонять, пробовать на вкус… За ней летит звук ее бестелесного лая, эхом отражаясь от стволов деревьев, взмывая вверх, к верхушке холма. Иногда она ждет, притаившись, в тени изгороди, чтобы броситься на прохожего, а иногда просто бездумно бегает по дорожкам, метя изгороди и камни, оставляя на земле капли крови. Некоторые говорят, будто увидевший это страшилище помрет в течение недели: его замучают страшные видения ее зияющей шеи и запах гниющих ран. А другие уверяют, что тот, кто найдет голову и вернет ее собаке, получит в награду дар обращать дождевые капли в серебро. Но я не хотел искушать судьбу — встреча с жуткой псиной мне вовсе не улыбалась, поэтому я втянул голову в плечи и быстрым шагом почесал на ферму по середине дороги.

Я обогнул нижнее поле в обход фермы, поглядывая, вдруг мистер Эванс появится, и двинулся дальше, вдоль живой изгороди по направлению к капустному полю, останавливаясь каждые пятьдесят ярдов и прислушиваясь. Но я ничего не слышал и никого не встретил, а когда добрался до сарая, то первым делом проверил, на месте ли соломина, которую я когда-то сунул за засов. Удостоверившись, что все на месте, я как можно тише открыл ворота и проскользнул внутрь.

Сарай весь пропах дурью, лунный свет, проникавший внутрь через щели в стенах, выхватывал из темноты узкие полоски старого прицепа, ржавых железяк и снопов соломы. Я стащил рубероид с крыши фургона, открыл заднюю дверь и заглянул внутрь. Все как было: дурь мощно воняла в своих мешках, аккуратно сложенных один на другой. Я открыл обе створки ворот как можно шире и с трудом выкатил наружу прицеп. Потом свернул рубероид и сложил в углу. Затем снял фургон с ручника, схватил одной рукой руль и как следует надавил плечом.

Мне потребовалось двадцать минут, чтобы выкатить фургон в поле, закатить назад прицеп и разложить бороны и прочий металлический хлам примерно так же, как они лежали раньше. Я закрыл ворота, вытер руки пучком соломы, залез внутрь фургона, сунул ключ в зажигание и глубоко вздохнул. Фургон завелся с первого раза. Я с минуту подождал, затем медленно проехал по полю, выехал через ворота и покатил по разбитой сухой дороге. Высоченные изгороди, что стояли с обеих сторон, загораживали луну, поэтому мне пришлось зажечь фары. Я ехал как можно медленнее, а миновав поворот во двор к мистеру Эвансу, выключил фары и вдавил педаль газа в пол. Мотор взревел, фургон пулей пролетел мимо крыльца, сработал датчик, и висящая над крыльцом лампочка автоматически зажглась. Проехав мимо моего трейлера, я взглянул в зеркало заднего вида — на пороге дома появился мистер Эванс с винтовкой наперевес. Он размахивал руками и что-то кричал, потом приложил винтовку к плечу. Раздался сухой щелчок, но в этот момент я завернул за угол и запрыгал по кочкам в сторону дороги. Пятьдесят ярдов, поворот направо, вверх по холму в сторону церкви Столи, а потом опять вниз к мосту и призраку собаки без головы. Снова наверх к Эппли, быстрее, еще быстрее, через перекресток, а там уж и рукой подать до Гринхэма и шоссе. Перед выездом на трассу я свернул на боковую дорожку, выключил двигатель и посидел немного в темноте. Сердце у меня билось, как у поросенка, которого собираются зарезать, ей-богу! Билось об ребра, прыгало как ненормальное, а со лба стекали целые потоки пота. Я вытер лоб рукавом и решил выждать на всякий случай минут пять. Погони не было. Вообще никого — ни машин, ни людей, ни даже звуков. Оранжевые фонари окрашивали дорогу в нереальные, кислотные цвета, наполняя ее звуками прошлых аварий: скрежетом тормозов, визгом шин, глухими ударами, стонами и криками боли. Ладно, довольно глупостей, никого нет. Тишина, покой и полосы гудрона на фоне живых изгородей. Я подождал еще пять минут, потом повернул на шоссе и поехал в Тонтон.

Не знаю, кому как, а мне до той ночи ни разу не приходилось водить машину, до отказа набитую первосортной коноплей. Первоклассной коноплей, только пахла она как сволочь, — сладкий горячий запах сначала пробурил несколько дырочек в моей голове и заполз в мозг, потом опустился вниз, через глаза в шею, ниже, ниже, заполнил легкие, сердце, желудок, и печень, и все прочее тоже. А затем закружился вокруг меня, расцвечивая ночь во все краски радуги. Щипал меня изнутри. Щип-щип-щип. Дергал за ресницы. Я открыл все окна, чтобы впустить внутрь свежий воздух, но это как-то не особо помогало. Мерзкая дурь! Пошла вон! Отстань от меня! У меня сегодня есть еще одно важное дело. Убирайся, в конце концов, хватит тянуть ко мне свои грязные лапы! Но дурь не слушалась, тихо шуршала в темноте. Полиэтиленовые пакеты шуршали. Мой мозг шуршал, в нем желтым грибом разрасталась паранойя, она твердила мне:

Куда ты? Стой.

Помедленней, не спеши.

Не спеши.

«Прекрати сейчас же!»

Не спеши, не спеши…

Забудь…

«Прекрати!»

Но паранойя не желала прекращаться, наоборот, дальше стало еще хуже. Дурные пары целиком заполнили мою голову, забились в ноздри и забаррикадировались там. Дорога стала какая-то странная. Не такая, как всегда. Вроде привычные виды, но все с каким-то вывертом. Бары, в которых я бывал, заправки, где я заправлял свою «хондочку» бензином, дома, в которых я мечтал жить. Вот круглая площадь, здесь я обычно замедляю ход. А на том углу я недавно ловил попутку. Вот поворот — странно, раньше он был гораздо круче. И всю дорогу свет этих натриевых фонарей, кругом сплошные желтые огни…