— В Сицилии, — сказал он. — Все началось в Сицилии. Потом нас перевели на большую землю — в Италию. Немцы-то хорошо держались, этот народ умеет драться. А итальянцы драпака давали, стоило им чуток всыпать.

— А вам… это… приходилось людей убивать? — спросил я, но сразу же понял, что не следовало об этом спрашивать.

Он взглянул на меня и покачал головой:

— А зачем тебе это знать?

— Просто так, любопытно…

Мистер Эванс сразу насупился:

— Ах, ему любопытно! Что же, Эллиот, любопытствуй и дальше, да только больше мне таких вопросов не задавай! — Он явно закипал, но так как я еще ни разу не видел его по-настоящему сердитым, то не очень представлял, как это выглядит. Может, это было простое раздражение. — Есть вещи, о которых спрашивать не следует.

Я хотел было извиниться, сказать, что не желал его обидеть, но он так зыркнул на меня, что я понял, что лучше мне вообще заткнуться и больше не болтать. Его лицо сразу окаменело, глаза стали будто чужие, он с размаху, не глядя, шлепал кистью с креозотом об изгородь. Что же, надо было работать, на ферме всегда полно дел, каждый божий день, поэтому, как бы кто ни обижался, деваться некуда. Работа важнее, чем грустные воспоминания, важнее, чем любые вопросы и ответы. Надо работать, и все тут. Я так и поступил.

Когда пришло время обеда, мистер Эванс бросил кисть в ведро, повернулся и отправился к себе домой, не сказав мне ни слова. А я доехал до телефонной будки в Эппли и набрал номер Поллока. Подошел кто-то другой, так что я не стал разговаривать и просто повесил трубку, как он мне и велел. Я дошел до «Глобуса» пешком, через поле, сел снаружи, заказал сэндвич и бутылку колы. Мне было как-то не по себе, каждый раз, когда мимо проезжала машина, я вздрагивал, но сэндвич был хороший, свежий и немного поднял мне настроение.

Перед тем как вернуться на ферму, я снова позвонил Поллоку. На этот раз он сам поднял трубку. Я рассказал ему про дурь, и что я спрятал ее там, где никто найти не сможет, и что Спайк тоже достаточно хорошо спрятался.

— Ну молодец, — сказал Поллок и прочистил горло. — Мы тут пораскинули мозгами…

— Мы?

— Да, Эллиот, «мы». Ты знаешь такое выражение «без вора вора не изловить»?

— Ну да, знаю…

— Ну так вот, в случае с копами выходит то же самое. Только здесь уже одного копа мало будет.

— Ясно.

— Так что, парень, нам с тобой стоит снова увидеться… Мне тут кое-что надо доделать, но к семи вечера я надеюсь освободиться.

— Хорошо, давайте в семь, — сказал я. — Там же?

— Никогда не встречайся дважды в одном и том же месте, Эллиот. Я приеду в Веллингтон. Ты знаешь бар «Дельфин»?

— Да.

— Тогда там, — сказал он и повесил трубку.

Остаток дня я работал как робот. Докрасил забор, внес мешки с комбикормом в сарай рядом с домом, накопал картошки в огороде, подоил коров. Пару раз мозг даже отключался от постоянных мыслей о траве, о Спайке, о повешенном чуваке, так что когда мысли снова устремлялись в голову, на секунду они казались мне странным, но интересным сном, который я вижу прямо сейчас.

В «Дельфин» я приехал раньше времени, сел в углу со своей кружкой и взял пакет соленых палочек. Народу было немного, и все они выглядели так, как будто прямо там и жили, а пить начали еще до завтрака.

Вошел Поллок, прямиком направился ко мне, нагнулся над моим плечом и негромко произнес:

— Допивай и выходи, жду тебя на парковке, — и исчез, прежде чем я слово вымолвить успел.

Что делать? Сначала я решил, что это нормальный ход, — наверное, все копы так работают, но тут же засомневался, не ловушка ли это. Может, этот Поллок с самого начала все продумал и сейчас я допиваю последнюю кружку в своей жизни? Но что я мог поделать? С кем посоветоваться? Я допил пиво, отнес кружку бармену, поблагодарил его и вышел на улицу.

Поллок стоял около входа на парковку.

— Порядок? — спросил он.

— Типа того.

— Хорошо. Иди за мной.

Мы подошли к его машине, он открыл дверь и велел мне залезть внутрь:

— Давай-давай.

Я уселся на заднем сиденье рядом с мужчиной с коротко стриженными волосами и маленькими ушами. Он был в костюме, при галстуке и сидел тихо, сложив руки на коленях, как священник у алтаря. Так же спокойно и благостно.

Поллок сказал:

— Это инспектор Смит.

Я сказал:

— Добрый вечер.

Инспектор Смит кивнул, но ничего мне не ответил, все так же смотрел вперед. Потом дотронулся до плеча Поллока:

— Поехали.

— Есть, сэр.

Мы выехали из Веллингтона, и я спросил:

— А куда мы едем?

Но мне никто не ответил, так что я откинулся на спинку сиденья и отвернулся к окну. Я смотрел на пролетающих мимо людей, на домики, а когда мы начали подниматься по дороге, ведущей к Блэкдаун-хиллз, я считал коров и овец.

Блекдаун-хиллз — место тайное, довольно странное, здесь улочки скрываются в старинных крепостных укреплениях, а женщины ездят на велосипедах, недобро усмехаются щербатыми ртами и пахнут куриным пометом. В полях ржавеют поломанные трактора, по вечерам тайные любовники раскачивают изнутри старые машины, а пустельга подстерегает прячущихся в кустах кроликов. Пронзительный ветер свистит над заболоченными лугами, и духи солдат и летчиков охраняют заброшенные аэродромы, оставшиеся со времен Второй мировой войны. Здесь и коровы какие-то тощие, и овцы еще более нервные и пугливые, чем в других местах. Не знаю почему. Вообще-то никогда не знаешь, что происходит у овцы в голове, почему они иногда ведут себя так, а не иначе. Например, с чего они вдруг прыгают вертикально вверх на четыре фута или сигают друг за другом вниз с обрыва. В Блэкдауне обрывов, правда, нет, только крохотные поля, темные леса да высокие изгороди.

Мы ехали минут двадцать и на верхушке холма свернули на ухабистую дорогу, ведущую в буковый лес. Деревья стояли вокруг высокие, прямые, с густыми кронами, и, когда Поллок заглушил мотор, я открыл свое окно и стал слушать, как ветер шелестит усталыми листьями. Птицы свистели и трещали на разные лады, на несколько секунд вдруг замолкли, но потом запели с новой силой. Я чувствовал на себе их взгляды — внимательные взгляды черных бусинок-глаз, их склоненные набок головки были обращены в нашу сторону. Может быть, они думали, что я дам им зернышек или раскрошу для них горбушку хлеба? Нет, скорее всего они вообще ни о чем таком не думали. Я читал, что у средней птички мозг размером с горошину, так что чем она вообще может думать? Наверное, правы ученые: птицы действуют в основном так, как им подсказывает инстинкт. Я чуть было не спросил Поллока, знает ли он, как работает птичий мозг, но тут Смит повернулся ко мне и сказал:

— Итак, Эллиот.

— Что?

— Я работаю в Бристоле.

— Правда? — спросил я. Я был в Бристоле несколько раз. Я даже проехал по их подвесному мосту и посмотрел вниз на реку. А еще успел побродить по берегу реки и все удивлялся, зачем местные бросают мусор в кусты.

— Да, я работаю в отделении, которое занимается борьбой с коррупцией. Коррупцией в полиции. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Я же не идиот, — сказал я.

— Конечно нет.

— Вы проверяете Диккенса.

— Точно так.

— Он что, плохой полицейский?

Лицо Смита не изменилось, и я взглянул на него более внимательно. У него был нос, рот и глаза, как у всех людей, но само лицо казалось удивительно пустым. Лишенным черт, совершенно неприметным. Оно напоминало стену, за которой ничего нет. Ни садика, ни моря, ни дороги, ни людей. Представляете? Наверное, такое лицо идеально для работы секретного агента.

— Вот именно, — сказал Смит. — Он очень плохой полицейский. Он уже достаточно долго действует нам на нервы, поэтому пришло время с ним покончить.

— А почему вы раньше не могли с ним покончить?

— Ты задаешь слишком много вопросов, Эллиот.

— Правда?

— Да, а тебе стоило бы подумать о том, как говорить меньше, а делать больше.

— Может быть, я могу сказать то же самое о вас, — пробормотал я, и на мгновение выражение лица Смита все же изменилось. Углы рта раздраженно дернулись, он пару раз мигнул. Но пустота тут же вернулась обратно, шлепнулась ему прямо на лоб. Он поцокал языком.