— А что ты сейчас читаешь?

— Определитель птиц.

— Так ты любишь птиц?

— Ага, очень.

— Знаешь, я тоже. Я вчера видела трех канюков — они кружили друг над другом…

— Это, наверное, родители учили летать своего птенца, — сказал я авторитетным голосом. И мы поговорили о птицах и о том, как ужасна для бедняжек эта страшная засуха и как мы надеемся, что в будущем году им больше повезет. Мы желали птичкам всего хорошего. Я рассказал ей кучу историй про канюков, как они переносят души умерших фермеров на небесное поле и сеют их в облачные гряды. И как некоторые люди умеют читать тайные знаки в том, каким образом канюки складывают в полете крылья.

— А ты умеешь читать знаки? — спросила Сэм.

— Возможно, кое-что.

— Ой, расскажи мне!

— Я не говорил, что умею.

— Нет, умеешь, умеешь, я же вижу!

— Ну разве что пару знаков.

— Ну расскажи хоть об одном.

— Ну ладно. В общем, если два канюка кружат в противоположных направлениях, значит, в приходе будет пожар. Это — один из знаков. И знаешь что?

— Что?

— Так оно и бывает, — сказал я.

А Сэм сказала:

— Наверное, ты прав!

И я тогда сказал:

— Иногда мне кажется, что в мире происходит что-то, о чем мы и понятия не имеем, — и она сказала:

— Мне тоже так кажется.

И мы еще поговорили, и я почувствовал, как пришло спокойствие и вытащило частички безумия из моей головы. И запихнуло кусочки безумия в самодельную корзинку, накрыло салфеткой и унесло в темный чулан, а я все сидел и слушал Сэм.

Она так хорошо говорила, спокойно и тихо, а когда начала рассказывать мне, как очутилась в Ашбритле, как работала то там, то здесь, как перебиралась с места на место, как пыталась начать свое дело и осесть на одном месте и как у нее снова и снова не получалось, так я совсем утонул в ее голосе и ее глазах. Сэм родилась в Портсмуте. Ее отец служил в военно-морском флоте, и она все детство колесила туда-сюда.

— Плимут, Чатем, обратно в Портсмут, Фаслейн… После школы я хотела стать медсестрой. Проучилась в колледже какое-то время, но потом бросила.

— А почему?

— Сама не знаю. Кажется, мне просто стало жутко скучно. Ну а потом еще кое-что произошло. Я поехала на каникулы в Грецию и все время или пила в баре, или валялась на пляже, представляешь? Никогда так хорошо не отдыхала! В первый раз в жизни я проводила время как хотела, просто влюбилась и в город, и в народ, и вообще в этот дух… Средиземноморья. И вот за два дня до отлета хозяин бара спросил меня, не хочу ли я поработать у него. Поверь, ему два раза не пришлось предлагать! У меня и так начинало ныть под ложечкой, стоило мне вспомнить унылую комнату в Суиндоне, и эти палаты, больных, и занудные лекции, и дождь… Ну ты понимаешь!

— Еще как!

— Так я прожила в Греции несколько лет, встретила кучу замечательных людей, но потом хозяин бара продал его, и я потеряла работу. А когда я вернулась домой, у меня вообще не было мыслей о том, что делать. Я нашла работу в баре в Бристоле, но тот бар был жуткая дыра. Однажды подружка сказала мне, что хочет поехать повидать друзей здесь неподалеку, в графстве Сомерсет, а оказалось, что они живут в Ашбритле. Мы ехали всего на несколько дней, но почему-то задержались сначала на пару недель, а потом и месяцев. Мы приехали сюда в прошлом году.

— А я помню, когда впервые увидел тебя…

— Ну и когда?

— Прошлой осенью. Ты ехала на велике мимо нашего дома.

— Ну и что ты подумал обо мне?

— Что подумал… Ты мне показалась счастливой. Такой счастливой и свободной.

Сэм рассмеялась:

— Знаешь, наверное, ты прав. По крайней мере, я стараюсь быть такой.

Не знаю, что на меня так действовало — то ли сидр, то ли ее смех, и этот тихий голос, и милое личико, — да только перед глазами у меня все немного поплыло. Ее глаза… Так бы и нырнул в них, такие они были… особенные. Никогда не видел таких глаз — настолько карих, глубоких, но ясных, таких мудрых, как будто они понимали все еще до того, как я успевал произнести слово. Такие старые глаза и в то же время такие юные, свежие, острые, как глаза кошки. Или как глаза ястреба. Терпеливые. Выжидающие. Страстные. Меня так и распирало от желания высказать ей все это и еще кое-что, от чего я сам потом сгорел бы от стыда, и я уже потянулся было, чтобы взять ее за руку, но тут в комнату вошла вторая девушка, которую я видел в баре, и с ней несколько парней-хиппи. Они ездили на велосипедах в бар в Стейпл-Кросс и только что вернулись.

Сэм спросила меня:

— Ты помнишь Роз?

— Конечно, — сказал я, а Роз наклонилась и поцеловала меня в щеку. От нее пахло яблоками и рыбой.

— А это наши «3Д»: Дейв, Дон и Дэнни, — объяснила Роз.

Волосатые парни с влажными глазами пожали мне руку и пошли на кухню за сидром. Мы все расположились на лужайке за домом. Пампкорт состоял из четырех домиков, которые назывались «Милтон», «Парсон», «Галилей» и «Фирма». Хиппи снимали их у старого морского офицера, который жил сейчас в бывшем доме священника. Эти четыре коттеджа окружали небольшой двор с четырех сторон и были связаны между собой мощеными дорожками. Кухня, заросший цветами палисадник, огород, сидр, продукты и даже велосипеды были общими. Насколько я понял, ребята и готовили вместе. И если Дейву вдруг хотелось арахисовых орешков, он без стеснения брал их на кухне в «Парсоне», хотя сам обитал на «Фирме». А когда Роз надо было в туалет, она бежала к «Галилею», хотя сама жила вместе с Сэм у «Милтона». Воды в коттеджах не было — ребята брали воду из колонки во дворе и пользовались биотуалетами, а ванну принимали, нагревая воду в ведрах на огне, — похоже, им было наплевать на удобства. Зато им было не наплевать на то, что происходит в мире, на то, что мы сливаем всякую дрянь в море и загрязняем воздух. Наверное, они не знали, как поправить ситуацию в глобальном смысле, но все-таки помогали природе понемножку хотя бы собственным образом жизни. Роз обратилась к местному депутату парламента с предложением выдать каждому жителю страны по велосипеду, а Дэнни работал над собственной программой, нацеленной на то, чтобы обеспечить всех и каждого бесплатными семенами салата.

— Даже огород не нужен, — сказал он, — только деревянный ящик на окне.

— Тут надо подумать, — сказал Дейв.

— Подумать, спланировать, а потом сделать, — добавил Дон.

Я был с ними полностью согласен и уже хотел сказать что-нибудь умное, но вдруг, сам того не ожидая, брякнул:

— Мне вставать завтра в шесть.

— В шесть? — удивился Дон.

— Коров доить, — сказал я.

— О, ну да, правильно…

— Ни фига себе как рано!

— Да, фермерская жизнь рано начинается, — сказал я.

— Это точно, — сказала Роз.

Я пошел к двери, а Сэм пошла за мной, и, когда мы прощались, она вдруг прижалась ко мне и обхватила меня руками за шею. От нее пахло сеном, и ее тело было теплое и крепкое, крепкое, как обещание, как данное слово, и теплое, как игрушка в руках ребенка.

— Спокойной ночи, Эллиот, — сказала она, отстраняясь, и легонько поцеловала меня в губы. Совсем легко, нежно, как если бы птичка порхнула мне на губы и оставила на них пыльный след своих тонких лапок. Ласточка, например, или стриж, или даже воробушек. Какая-нибудь маленькая юркая птичка.

Я спросил:

— А ты хочешь снова повидаться?

— Конечно, — сказала она.

— Хорошо, — сказал я и чуть не спросил, спит ли она с Дейвом, Доном или Дэнни, или с Дейвом и Доном, или с Дэнни и Дейвом, или со всеми вместе, но не стал. Я и так знал, что она с ними не спит. Даже такому тупице, как я, это было понятно с первого взгляда. В ее глазах я увидел спокойное, тихое удовлетворение, как у кошки, держащей в зубах птичку, так что я повернулся и пошел к своей «хонде», чувствуя, что Сэм улыбается мне в спину. Она так и стояла в дверях коттеджа «Милтон» и махала мне вслед рукой.

Я поехал обратно на ферму и через пятнадцать минут уже лежал в постели в своем трейлере. Я думал о голосе Сэм и о том, как ее пальчики легко и нежно погладили меня по колену, а потом я подумал о том, как мало нам надо, чтобы прогнать страх. Я повернулся на бок, включил радио и стал слушать музыку. Передавали какой-то классический концерт, медленный и печальный, а потом началась передача о России, и незнакомый мужской голос долго рассказывал, как романтично бродить по заснеженным улицам и наблюдать, как весной на реке вскрывается лед. Я подумал о льде и снеге — очень неплохо было бы сейчас хоть ненадолго очутиться в прохладе, — а затем началась другая музыкальная передача — какая-то быстрая музыка из Германии, и я пощелкал пальцами в такт. Под полом трейлера послышался шорох — то ли мышь, то ли крыса, вдалеке пролаяла собака. Нормальные ночные звуки. Простые вещи, не оставляющие за собой следов.