Это же рехнуться можно! Да не один раз, а миллион! Если стибрил кустик травы с подоконника у хиппи, тебе могут разок врезать. Но если украсть несколько сот кустов у продажного полицейского, да еще такого, чьи дружки повесили человека только потому, что заподозрили, что он их надул, тут уж и врежут, и отдубасят, и ногами измолотят, а потом приведут в исполнение смертный приговор. Дело-то известное.

Я умылся, переоделся и отправился к мистеру Эвансу. Он как раз выпускал последних коров из доильни.

— Ну что, выспался?

— Да, спасибо.

— Тебе получше, а?

— Да, гораздо лучше. — Я схватил швабру и ведро и принялся намывать пол.

— Оставь, я сам помою, — сказал мистер Эванс.

— Нет, позвольте мне. Мне надо чем-то заняться, — сказал я.

Я тер, поливал, отжимал и снова тер, и работа успокоила меня, настроение улучшилось. Паника и страх уползли куда-то и припарковались где-то снаружи сознания. Я почувствовал облегчение, будто чьи-то мягкие руки положили мне на лоб холодное полотенце. Но ненадолго — скоро страх вернулся. Мир казался ближе, чем когда-либо, плотный и черный. Я закончил уборку, проводил мистера Эванса и стадо до пастбища, удостоверился, что все коровы благополучно принялись щипать траву, а затем оседлал свою «хонду» и отправился на поиски Спайка.

Вначале я остановился в «Глобусе», но там никто Спайка не видел. Я не хотел задерживаться, но попробуйте-ка уйти, когда вокруг собралась толпа любопытных! Все хотели знать, как я нашел повешенного, как выглядело его лицо, сломана ли шея, была ли у него повязка на глазах и связаны ли руки.

Слухи ширились и росли с каждой минутой: кто-то говорил, что мертвец — наркодилер из Бристоля, другие уверяли, что это лондонский гангстер, задолжавший своему боссу миллион фунтов. Барменша сказала, что ей совершенно не важно, кем именно был при жизни повешенный, мир только выиграл от того, что избавился от негодяя вроде него, а самое неприятное в этой истории, что такие люди, как я, оказались во все это втянуты. «На вот. — Она протянула мне пинту сидра. — Угощаю. Выпей и выкинь всю это пакость из головы».

Вот так и пришлось мне задержаться в баре минут на тридцать, цедить свой сидр да слушать, как разрастаются слухи. К тому моменту как я ушел из бара, народ обсуждал новую версию: что повешенного, оказывается, принесло в жертву кровавому богу крови дикое племя сатанистов, обитающих в нашем лесу. Оказывается, в деревне много раз видели, как они танцуют вокруг костра голые, распевая заклинания на древнем, давно забытом языке, а по ночам таскают наших овец. В конце концов все согласились, что давно ждали от них чего-то подобного. Я уже выходил из дверей бара, когда один фермер вскочил, крикнув, что сейчас выведет из гаража свой «лендровер» и поедет охотиться на подонков, которые не дают честным людям спокойно спать по ночам. «Да, — подхватила его жена, — давно пора намылить шеи этим мерзавцем и вздернуть их, как они вздернули на дереве бедного невинного человека… Пусть-ка отведают собственного угощения…» Вечерело, я завел мотоцикл и поехал к Спайку домой. Выпивка меня немного успокоила, сгладила узлы и желваки, и, когда я миновал поворот на Эппли и выехал на дорогу, ведущую к дому Спайка, я уже знал, что скажу ему. Я усажу его на кухне за стол, запрячу подальше собственный страх и буду говорить разумно и взвешенно. Я прикажу ему очистить гараж от дури, выбросить ее куда угодно и уехать хотя бы на пару недель туда, где его никто не знает. Забыть о том, что это вообще случилось. Я объясню ему, что может произойти, если он меня не послушает. Нет, я объясню ему, что совершенно точно случится, если он не избавится от травы. Ну а если он и тогда будет артачиться, я опишу ему, как выглядит в лунном свете лицо повешенного. Легко.

Я нашел Спайка в большой комнате, он пил пиво и курил косяк. Лицо у него было такое, что я сразу понял: курит он уже не первый день. Глаза слезились, губы потрескались, в воздухе висел вонючий туман.

— Эй, это ты… — пробормотал он, увидев меня.

— Спайк…

— Ага… Что случилось?

— А ты не знаешь?

Спайк пожал плечами:

— He-а. И что ты мне расскажешь?

— Где ты был все это время?

— Тут. Я тут эта… расслаблялся.

— Кто-нибудь приходил?

— He-а. Ни одной живой души не видал.

— Так ты не знаешь про повешенного в лесу?

— Чего ты несешь? Какого еще повешенного?

— Спайк, болван ты эдакий, я обнаружил в лесу того здоровенного мудилу, который терся около парника. Помнишь его? Только он был мертвый. Его повесили на дереве, на клене…

— То есть как это — повесили?

— Его убили, Спайк! До смерти.

Спайк выронил косяк из рук.

— Чего?

— Убили, Спайк!

— Что за фигня? Ты что, издеваешься?

— Слушай, я был вчера вечером на пастбище, коров проверял. Увидел в лесу огни фонарей, каких-то людей, услышал крики, стоны. Я подождал, пока они свалят, и пошел посмотреть, чего они там делали. Ну и нашел… этого…

Спайк наклонился, поднял недокуренный косяк, подул на кончик и глубоко затянулся.

— Вот бля!

— Точно! — согласился я. — Он растил для кого-то парник дури, а ты ее спер, и из-за этого его пришили. Теперь понимаешь, что ты наделал?

Он опять затянулся, подержал дым во рту и медленно выпустил в потолок.

— Правда, что ли? Правда, что ли, убили из-за пары кустов дури?

— Пары кустов? Да нет, их побольше, чем пара. К тому же тут что-то еще, кроме этих кустов. Вот так мне кажется.

— Правда?

— Да, Спайк.

— Эл, хватит меня говном поливать!

— А ты сам в него вляпался! Сам пошел, сам все решил своей дурацкой головой, и получилось как всегда.

— Во, точно…

— Точно? Это все, что ты можешь сказать?

— Нет…

— Говорил я тебе, разве нет? Я предупреждал… Спайк! Спайк!!!

— А? Ты чё, чувак…

— Ну и когда теперь придет твой белый пароход?

— Я эта… не знаю…

— Что, облажался твой линкор, а?

— Эй, ты эта… о чем базаришь-то?

— Ты сам прекрасно знаешь о чем.

Спайк широко зевнул и закрыл глаза.

— Спайк, тебе теперь не спрятаться! Придется смотреть правде в глаза!

Он мотнул головой.

— Наконец-то тебе придется самому расхлебывать эту кашу, чувак!

Спайк тихонько захрапел.

— Спайк?

Молчание.

— Эй?

Его голова свесилась набок.

Я молча смотрел на него. Он ведь был моим лучшим другом, старинным другом, другом детства. Мы с ним вместе столько пережили! И хорошее и плохое, и большое и маленькое, и белое и пушистое, и колючее и скользкое, и чугунное и топкое, и то, что давным-давно похоронили, утопили в болоте. Мы вместе лазали по деревьям, ловили рыбу, переплывали озера, гонялись за девчонками, учились пить пиво и кое-что покрепче, разбирали старые машины на детали и собирали их заново. Но сейчас я стоял над ним в растерянности и не представлял, что мне делать. Огреть чем-нибудь тяжелым по башке, запереть в сарае, а потом самому собрать дурь и утопить ее в реке? Ни до чего лучшего я не додумался, поэтому отправился на кухню в поисках чего-нибудь тяжелого.

Ну и бардак же там был! Немытые тарелки громоздились в раковине, стол был заставлен недоеденными банками шпрот и бобов в томате, завален вскрытыми пачками кукурузных хлопьев. Пустые банки и бутылки из-под пива валялись на полу, вся кухня провоняла прокисшим молоком. Стену украшал порванный плакат какого-то тропического курорта. Я открыл дверцу кухонного шкафа, из него вывалилась швабра и заехала мне по лбу. Я раздраженно пихнул ее обратно, захлопнул шкаф и пошел во двор. Немного поискав, я нашел-таки лопату. Я забросил ее за плечо и пошел обратно в дом. Лопата была тяжелая, облепленная засохшей землей. Спайк храпел в кресле, недокуренный косяк выпал из его пальцев и дымился в пепельнице. Я со злостью раздавил окурок. Оглядел голову Спайка, потом лопату. Такая может причинить большие неприятности. Что будет, предугадать невозможно. Может, я просто разбужу его. Может, все обойдется синяками и головной болью. Или переломом черепа. Либо я вообще убью его? Так много возможностей, и так мало времени, и столько возможных ошибок, которые я либо совершу, либо нет.