31-го марта отряд Мищенко прибыл в Видчжу на Ялу, присоединив по пути все прочие сотни своего отряда. Немедленно по прибытии в этот пункт Мищенко начал переправу на северный берег реки. Переправа через различные русла реки, на которой был полный ледоход, была совершена на собранных отовсюду лодках и судах, а также на сколоченных плотах, а лошади были переправлены вплавь на поводу.
Ко 2-му апреля переправа была благополучно окончена, во всяком случае, только благодаря полной бездеятельности японской кавалерии, которая в ночь на 2-е апреля заняла Видчжу, в то время, как головные пехотные части находились ещё на расстоянии нескольких дней марша от этого пункта.
Русская кавалерия была спасена. Прибывший 28-го марта в Ляоян ген. Куропаткин, вступивший в командование армией, вздохнул свободно, узнав, что кавалерия в безопасности. Но зато между кавалерией и японцами образовалось важное препятствие — это река Ялу, которая делала невозможным соприкосновение и связь с противником, поэтому все его действия и намерения оставались для русской армии неизвестными. Целый месяц русская армия была лишена «слуха и зрения» вплоть до того времени, когда под Тюренченом произошло неожиданное столкновение с неприятелем; неудачный исход этого столкновения в значительной степени обязан отсутствию известий о противнике из-за отхода кавалерии.
Нет сомнения, что казаки Мищенко могли бы достигнуть большего успеха в Корее, если бы энергия их начальника не была парализована боязнью жертв. Это — вина, во всяком случае, не столько ген. Мищенко, сколько его высших начальников, которые в своих распоряжениях и приказаниях проявляли бесконечные колебания, никак не решаясь принять определённое решение и ответственность за возможные потери в кавалерии. Если бы ген. Мищенко даже уложил половину своего отряда, но ценой этих жертв добыл бы ценные сведения о неприятеле, уничтожил бы кавалерию противника и навел бы ужас на тыл и фланги японцев, — разве такие результаты не стоили бы принесённых жертв?…
Отступление Мищенко за Ялу было несчастной ошибкой и не может быть никоим образом оправдано. Если бы даже отряд Мищенко решился остаться перед фронтом 1-й японской армии, имея у себя в тылу важное водное препятствие без переправ, то всё же он ничем особенным не рисковал, так как при наступлении японцев он мог бы уклониться к северо-востоку, продолжая здесь действовать и наблюдать на фланге противника. Имея 18 сотен и 1 конную охотничью команду, ген. Мищенко вдвое превосходил численностью кавалерию 1-й японской армии, так что японцы были бы не в состоянии оттеснить его от действий на их правом фланге.
Ген. Драгомиров, этот учитель русской армии, обратился однажды к кавалерии со следующими яркими словами: «при вашей разведывательной деятельности будьте надоедливой мухой: прогонят её со лба, она садится на нос, прогонят её оттуда — она садится на ухо и т. д.». Кавалерия Мищенко, однако, исчезла со лба тогда, когда её никто ещё гнать не думал, и затем уже никакой попытки не делала укрепиться где-нибудь на другом месте для разведок…
Предположить, что отряд Мищенко, оставаясь к югу от реки Ялу, встретил бы затруднения в продовольственном отношении, нет оснований, так как отряд Мадритова, как сейчас увидим, оставался в Корее в течение 6 недель без всякой связи с армией, не встречая при этом никаких затруднений в продовольствии. Да если бы даже в действительности были встречены какие-нибудь затруднения н этом отношении, то нет сомнения, что, уклонившись по направлению Чжангзен-Фектонг или, в худшем случае, по направлению на Чжиозанг-Вивен, можно было всегда воспользоваться местными средствами этих значительных пунктов. Запасшись здесь продовольствием, кавалерия Мищенко опять могла появляться на флангах противника, не прерывая разведку и постоянно угрожая тылу японцев. Во всяком случае, эта кавалерия никоим образом не должна была переходить на правый берег Ялу ни на один день раньше, чем это было безусловно необходимо. То обстоятельство, что конница Мищенко бросила связь с противником, не будучи к тому безусловно вынужденной, является самой важной ошибкой в разведывательной деятельности кавалерии в течение этой войны.
После перехода Мищенко на правый берег Ялу он вошёл в связь с авангардом, действовавшим на Ялу и переименованным в это время в «Восточный отряд». Мищенко сам с 2-мя казачьими полками принял на себя оборону берега от устья Ялу к западу, а полковник Трухин со своим 1-м Аргунским и Уссурийским казачьим полками принял на себя охрану левого фланга Восточного отряда, к северу от Ялу. Так как к тому времени японцы достигли уже южного берега Ялу, то вся разведывательная деятельность конницы заключалась только в наблюдении за противоположным берегом реки; только в редких случаях русские разъезды осмеливались переправляться на левый берег.
Ближайшим последствием этого отступления кавалерии было то, что вступивший в командование армией в начале апреля ген. Куропаткин оказался в полной неизвестности относительно положения дел в Корее; также и начальник Восточного отряда, несмотря на то, что он находился лицом к лицу с неприятелем по ту сторону Ялу, не мог дать никаких сколько-нибудь достоверных сведений относительно расположения и численности противника и его намерений.
28-го апреля, т. е. за три дня до боя под Тюренченом, Куропаткин был уверен, что в Корее сосредоточена вся 1-я японская армия в составе 4-х дивизий, а также часть 2-й армии, о составе которой ровно ничего не знали. В действительности, однако, в конце апреля, кроме 3-х дивизий 1-й армии Куроки, ни один японец не высадился ещё на материк. Разведка и выяснение обстановки казались поэтому Куропаткину «в высшей степени желательными».
И теперь, месяц спустя после того, как кавалерия в полной бездеятельности оставалась на Ялу, Куропаткин телеграфирует военному министру: «неужели нет возможности пожертвовать значительную сумму для цели разведки, чтобы добыть какие-нибудь необходимые сведения с помощью наших военных агентов»…
Тем временем в середине апреля был проведён, в течение нескольких недель, конный набег полковника Мадритова в Корею, который, однако, для дела разведки не принес никакой пользы. Мадритов принадлежал к числу людей, которым хорошо была известна обстановка в северной Корее. В то же время это был офицер генерального штаба, служивший на Дальнем Востоке, который в числе многих других офицеров был причастен к пресловутым лесопромышленным предприятиям статс-секретаря Безобразова, организовав военно-полицейскую охрану, которой и командовал всё время.
Ген. Куропаткин, который не хотел признавать за этим лесопромышленным товариществом официальный характер, требовал ещё в 1903 году, во время его проезда через Манчжурию, чтобы полковник Мадритов либо вышел в отставку, либо оставил занимаемую им должность, не соответствовавшую положению штаб-офицера генерального штаба. Мадритов предпочёл последнее и до начала войны оставался управляющим делами товарищества в Корее, у которого на службе состояли, кроме 900 японских подёнщиков и 200 китайцев из Чифу, также несколько сот человек запасных, отбывших службу в Восточносибирских стрелковых полках, и одна конная охотничья команда 15-го Восточносибирского полка. Все эти части числились в качестве «лесной стражи».
Чтобы использовать знание Мадритовым всей обстановки в северной Корее, в начале апреля 1904 года под его начальством был сформирован особый отряд, состоявший из 2-х конных охотничьих команд, 1-й сотни Уссурийских казаков и 1-й сотни кавказских охотников, всего около 600 человек, с придачей также некоторого числа хунхузов. Этот отряд, который до конца войны оставался на левом фланге армии, выступил 13-го апреля из Хуанженсяна, где он был сформирован, в Вайтцагоу на Ялу, где он должен был наблюдать за рекой на левом фланге кавалерии Восточного отряда. 16-го апреля полк. Мадритов перешел Ялу и занял Чжиозан, где он оставался до 22-го апреля; затем он перешел в Фектонг, где против него находился только один японский раз ъез д.
