Леонардо прожил в Милане семнадцать лет, именно здесь достиг полного расцвета его художественный талант, и здесь же он обрел до известной степени личное счастье. В 1490 году он нанял в услужение десятилетнего Джакомо Салаи. На второй день Леонардо подобрал ему костюм и отложил деньги на покупку. Джакомо заметил, где они спрятаны, и украл их. Леонардо был взбешен, мальчишка все отрицал. Леонардо называл его «воришкой, лжецом, болваном и обжорой». Да, большим проказником был этот Джакомо, но обладал неотразимым обаянием, и через несколько лет они с Леонардо стали любовниками. Безграмотный Джакомо научился мириться с тем, что его хозяин время от времени впадает в продолжительное загадочное молчание (столь раздражавшее его посетителей), а Леонардо — с его привычкой воровать по мелочи. Джакомо оставался со своим хозяином до конца его жизни.

Герцог Миланский заказал Леонардо спроектировать бронзовую статую своего отца Франческо, основателя династии Сфорца, во весь рост. Эскизы и наброски, которые сделал Леонардо, готовясь к этой большой работе, стали предметом всеобщего восхищения, а отливка шестнадцатифутового монумента потребовала от него огромной изобретательности и полного напряжения творческих сил. Да только и этот проект не был осуществлен до конца. В 1495 году Леонардо было предложено написать фреску на мотивы «Тайной Вечери» для трапезной доминиканской церкви Санта-Мария делле Грацие в Милане. Эта работа станет полным воплощением всего того, что он познал в искусстве живописи, будет выполнена с такой силой, что ее следует признать и неизбежной, и бессмертной. Каждый из учеников, расположившихся за столом по обе стороны от Учителя, обладает своей индивидуальностью, каждый наделен как непостижимой глубиной, так и подлинной жизненностью. Работа займет у Леонардо несколько лет и будет завершена в 1498 году. На сей раз проблемы возникли на подготовительной стадии: стена, на которой расписывалась фреска, оказалась слишком влажной, а краски, которые Леонардо смешивал по новому методу, упорно отказывались ложиться. Через какие-то шестьдесят лет фреска, по свидетельству очевидца, превратилась в «огромное расползшееся пятно», так что шедевр этот дошел до нас лишь в копиях второстепенных художников.

В Милане Леонардо спокойно мог разрабатывать свои идеи. Лодовико Сфорца был и заинтригован, и восхищен чертежами «боевых машин», таких как катапульта, огромное ружье-винторез, бронемашина и таран. Помимо того, Леонардо разработал проект осушительной системы и предложил план идеального градостроительства; он выступил первым патологоанатомом, подробно описав строение органов человеческого тела. Чтобы позабавить своего покровителя, Леонардо делал скульптуры изо льда, ставил зрелища с фейерверками и конструировал механических монстров. Более всего остального Леонардо воплощал собой чистую «интеллектуальную силу». Сфорца поселил его в своем большом замке, для которого Леонардо спроектировал центральную отопительную систему; в его распоряжение была также предоставлена художественная мастерская, где у него имелись ученики и помощники; хотя какая именно работа доставалась этим последним, остается загадкой. Коль скоро речь касается живописи, Леонардо всегда работал в одиночку, со своей изнурительной медлительностью. За семнадцать проведенных в Милане лет он полностью написал всего шесть картин — правда, каких! Иначе как божественными их не назовешь.

Впрочем, хорошо еще, что и они были закончены. Леонардо целыми днями просиживал, зарисовывая что-то в блокноте, делая заметки своим тайным зеркальным шрифтом. Вот — воплощение его гения — зарисовки эти и заметки касаются всего, от астрономии до положения плода во чреве матери, от ботаники до физиогномики, от искусства до военного дела. Часто не замечают, что это многообразие связывается общей идеей: в глазах Леонардо в совокупности своей все это — части «науки живописи». Художник для него — ученый в высшем своем проявлении; он обладает даром и познавать мир во всех его подробностях, и запечатлевать его в конкретных произведениях. Леонардо лелеялграндиозный план, согласно которому художники обозревают все вместе и каждую в отдельности детали, из которых сделан мир, проникают в их структуру и их форму и далее запечатлевают их такими, каковы они есть. Его искусство становится наукой. Как отмечает Леонардо в одной из своих записных книжек, «объекты, к которым я обращаюсь, требуют для своего представления скорее опыта, нежели чужих слов... Я воспринимаю (опыт) как любовницу, отдавая ему все свои чувства». В идеях Леонардо представляется возможным видеть научный метод в его зародыше, хотя должно было пройти еще столетие с лишним, прежде чем Галилей разовьет эти идеи и положит начало современной науке.

Грандиозный план «науки живописи» остался неосуществленным. Да он и был, конечно, неосуществим, и это в большой степени относится ко всему творчеству Леонардо. Именно поэтому скорее всего так много из его величайших замыслов остались незавершенными. Он заглядывал за пределы осуществимого, он исчерпывал предмет, не успев придать ему форму. И тогда Леонардо утрачивал к этому предмету интерес, ему казалось, что нет смысла завершать работу.

Леонардо любил Боттичелли, хотя и не любил его живопись (прямо он об этом не говорил, но порой, не называя имени, явно имел в виду именно его картины, представляя их примером того, какой не должна быть живопись). Но в отношении последнего участника троицы великих, так или иначе связанных с палаццо Медичи, можно сказать, что он не любил ни человека, ни его работы. К Микеланджело Леонардо, называя вещи своими именами, питал отвращение и того не скрывал. В себе самом видел холодного ученого, которому нет нужды в Боге; Микеланджело, со своей стороны, был одержим Богом. Леонардо стремился запечатлеть и понять точную и тонкую природу того, что видел, а Микеланджело стремился показать духовную борьбу человека. В глазах Леонардо Микеланджело оставался представителем Средневековья; другие же видели в его творчестве воплощение ренессансного духа — олицетворение гуманистического идеала, борющегося и страдающего в своем порыве обретения жизненной формы.

Микеланджело Буонарротти родился в 1475 году, в холмистой сельской местности, в сорока милях к югу от Флоренции. Тогда этот городок, больше напоминающий крепость, назывался Капрезе, сейчас, в честь своего знаменитого уроженца, — Капрезе Микеланджело. Отец его был флорентийцем, которого власти страны назначали городским головой. Буонарротти гордились своим происхождением от рыцарей Каноссы, правивших Флоренцией в II веке, но это чисто семейная легенда, не имеющая под собой никаких оснований. На самом деле семья принадлежала к обедневшей сельской аристократии. Через полгода после рождения Микеланджело властные полномочия его отца истекли, и семья вернулась во Флоренцию. Как это было распространено в таких семьях, мальчика отослали в деревню, на попечение кормилицы. Первые свои три года он прожил в Сеттиньяно, в трех милях вверх по течению Арно, в деревушке, где селились каменотесы. Много лет спустя великий художник скажет: «С молоком матери я впитал стук молотка и резца — главных инструментов скульптора».

Затем Микеланджело перевезли во Флоренцию, где он вырос в благородной бедности — в районе Санта-Кроче, на улице, вполне почитаемой, однако находящейся рядом с городскими трущобами. Поддерживая свой социальный статус, его отец с кем угодно не якшался, и Микеланджело воспитывался в строгой атмосфере верности «старому порядку». При этом в отличие от большинства художников он получил образование в школе маэстро Франческо да Урбино, где занимался грамматикой, риторикой и латынью. Это была продвинутая гуманитарная школа, но Микеланджело скоро надоела зубрежка. Чтобы убить время, он начал рисовать и решил стать художником.

Буонарротти-старший весьма неодобрительно относился к этим упражнениям сына — они не соответствовали общественному положению семьи. По этому поводу дома то и дело возникали скандалы, и, по воспоминаниям Микеланджело, его «часто беспощадно лупили». Но угрюмая настойчивость мальчика все же победила, и, хоть и сравнительно поздно — ему было уже тринадцать лет, он поступил в мастерскую Гирландайо. Обычно учеников брали в десятилетнем возрасте, но несмотря на трехлетнее отставание, талант его сразу бросился в глаза мастеру.