Он рано попал в мастерскую Верроккьо, где быстро обратил на себя внимание точностью рисунка. Выделялся он также исключительной внешней красотой, уверенностью в себе и умением ярко и со вкусом одеваться. Вскоре все узнали, кто такой Леонардо, а именно к этому он и стремился. Достигнув двадцати лет, Леонардо попал в поле зрения Лоренцо де Медичи, которого, надо полагать, больше привлекал его талант художника, нежели броская одежда. Ведь даже он не изменял стилю Медичи, установленному дедом: одевайся просто, не старайся бросаться в глаза. Лишь на празднества Леонардо надевал на себя пышные одежды, но именно это-то и подчеркивает заурядность его повседневного костюма.

Кажется, с самого начала Леонардо и Лоренцо относились друг к другу с известной настороженностью. Трудно сказать, были ли тому причиной гомосексуальность одного и скрываемая бисексуальность другого; ясно, во всяком случае, одно — в кружке Лоренцо Леонардо не чувствовал себя своим. Он вырос в сельской местности и говорил отчасти по-крестьянски; может показаться странным, но молодой красавец Леонардо выглядел в глазах Пико и Полициано неотесанным безграмотным мужланом; действительно, образования ему не хватало, он даже латыни не знал. Правда, уже в мастерской Верроккьо Леонардо выказывал едва ли не патологическую жажду знания, но знания по преимуществу технического. Его интересовало, как работают различные механизмы, как конструируются «машины» для поднятия тяжестей, для надувания, для бросания камней. Это не имело ничего общего с теоретическим знанием, как его использовали живописцы — предшественники Леонардо: те, прежде чем приступить к рисунку, чертили на холсте линии, обозначающие перспективу, контуры человеческого тела, почерпнутые из анатомии, и так далее.

Рано проявившийся художественный талант Леонардо был замечен и оценен Лоренцо и членами его кружка, но его столь же рано возникшие интеллектуальные интересы попросту игнорировались: в них видели нечто вроде забавы талантливого неуча. Платон начертал на дверях своей Академии: «Вход для тех, кто не знает геометрии, закрыт». Леонардо не знал геометрии и вообще математики — он займется этим лишь десять дет спустя. А пока он учился при помощи глаз, рассматривая вещи с близкого расстояния, — глядя, глядя, глядя и с максимальной точностью записывая увиденное.

В 1476 году Леонардо был публично обвинен в содомии. Обвинение прозвучало столь серьезно, что он вполне мог попасть в тюрьму. Высшей мерой наказания за гомосексуализм было сожжение на костре, но на практике, как мы видели, к таким крайностям не прибегали, да и вообще чаще всего смотрели на такие вещи сквозь пальцы. Отчего же Леонардо сделался исключением? Наиболее вероятным объяснением можно считать то, что осуждение молодого художника означало скрытый удар по Лоренцо и его кружку. Так или иначе, до суда дело не дошло — почти наверняка благодаря вмешательству Лоренцо де Медичи. Тем не менее клеймо появилось. Уже клейменный фактом незаконнорожденности (хотя и не дома), Леонардо получил дополнительный удар, еще больше заставивший почувствовать себя изгоем. Он всегда жаждал известности — но теперь знал, что говорят о нем за спиной.

Несмотря на отсутствие личной близости, Лоренцо неизменно поддерживал Леонардо. Вполне возможно, что именно в эту трудную минуту он получил приглашение пожить в палаццо Медичи, отчасти ради его безопасности. Если это действительно так, то можно понять дружбу с Боттичелли, чья живопись Леонардо в общем-то не нравилась. Скорее всего именно Боттичелли первым показал Леонардо фрески Мазаччо в церкви Санта-Мария дель Кармине. Эти работы — через посредство Фра Филиппо Липпи — оказали сильное воздействие на Боттичелли; столь же мощно они повлияют и на Леонардо. Живость персонажей Мазаччо стала для него настоящим откровением, это ведь не просто изображение человеческих фигур, они существуют на картине. Именно здесь в немалой степени следует искать источник его неповторимости, хотя развивался он совершенно в ином направлении, нежели Боттичелли. Если последний опирался на миф, то Леонардо более интересовала актуальность, психология, живые люди в реальной действительности.

Есть и другие свидетельства тесной дружбы Боттичелли и Леонардо, как и свидетельства высокого уважения Лоренцо к таланту последнего. Когда Лоренцо понадобилась фреска с изображением сюжетов, связанных с заговором Пацци, он поручил эту работу своему любимому Боттичелли — вряд ли заказ мог исходить от кого-то еще. В 1479 году, когда в цепях из Константинополя был доставлен, а затем казнен Бандини, в картину потребовалось внести изменения, и Лоренцо вновь обратился к Боттичелли, но тот, по-видимому, был занят какой-то другой работой. Почти наверняка он предложил вместо себя Леонардо, хотя только одной этой рекомендацией окончательное решение Лоренцо не объяснишь. Эта картина была для него чрезвычайно важна — помимо всего прочего, словно бы обращение к народу от его имени. Во Флоренции жило тогда немало талантливых живописцев, и среди них те, кому Лоренцо покровительствовал долгие годы; и все же его выбор пал на двадцатисемилетнего человека со стороны — Леонардо. Потому, повторяю, можно не сомневаться в том, сколь высоко Лоренцо ставил его как художника и сколь велико было его желание не терять с ним связи, пусть даже люди это были совершенно разные.

Затем загадочный Леонардо получил благодаря посредничеству Лоренцо крупный заказ — написать для доминиканской церкви Сан-Донато в Скопето, на окраине Флоренции, сюжет на тему поклонения волхвов. Контраст с тем, как истолковал ту же тему Боттичелли, сразу бросается в глаза. У последнего нарядно одетые члены семьи Медичи почтительно склоняются перед Мадонной с младенцем. У Леонардо собравшиеся потрясены самим божественным явлением, коленопреклоненно, с воздетыми руками окружают они Богородицу. На заднем плане, контрастируя с этим групповым портретом, прочерчены ясные, как на архитектурном эскизе, линии какого-то недостроенного, устремленного вверх, к очередному этажу, классического здания. Леонардо продолжал заниматься самообразованием, чертил контуры домов и военных машин, придумывал различные инженерные проекты. В том-то и беда: все это захватывало его настолько, что вскоре он утратил интерес к основной работе. Несмотря на то что отданы ей были целые годы, несмотря на увещевания, а затем и угрозы братьев-доминиканцев, «Преклонение волхвов» так и не было закончено, и это был первый, но далеко не последний из проектов Леонардо, что разделили ту же судьбу.

Наверное, Лоренцо де Медичи понимал, что если Леонардо хочет сохраниться как художник, ему нельзя умножать врагов во Флоренции. Рискуя по привычке, он рекомендовал Леонардо да Винчи новому правителю Милана Лодовико Моро Сфорце, сменившему на престоле своего убитого брата Галеаццо [5]. Лодовико Моро Сфорца называли Il Mоrо — Мавр — отчасти из любви к каламбурам, а отчасти из-за его смуглой, «мавританской» кожи. Это был еще один «трудный» Сфорца — воспитанный в гуманистической традиции, он выработал вкус к искусствам; кичился своей внешностью (особенно курчавыми, тщательно причесанными волосами); но всякого рода дикие выходки умерялись грубоватой, уверенной в себе силой, унаследованной им от отца — кондотьера Франческо Сфорцы. Лодовико был одновременно и целеустремлен, и легкомыслен, трусоват и отважен, ненадежен как партнер по переговорам на международной сцене и непредсказуем дома. К счастью для Леонардо, он сразу понравился Лодовико, и эта симпатия не осталась без ответа.

Леонардо приехал в процветающий город. Милан был центром выгодной торговли шелком, господствующей в Ломбардии с ее богатыми сельскохозяйственными угодиями; помимо того, город был знаменит производством дамских шляпок. Но что касается завоеваний Ренессанса, то к ним Милан только начинал еще приобщаться и в этом смысле оставался далеко позади Флоренции с ее культурным богатством и ее же культурным снобизмом; так что застенчивый молодой художник, да еще с деревенским акцентом, сразу почувствовал здесь себя как дома.