Это первое путешествие длилось две или три недели — папа потерял счет времени. Когда начинались грозы, желание последовать за громом и молнией охватывало его с такой силой, что он начинался рваться из своих пут, и запястья и лодыжки кровоточили. Одна из коз зализывала его раны.

Ночами папа пел те песни, которые выучил много лет назад в португальской семье. Но днем горе обрушивалось на него всей своей тяжестью. Он представлял себе, что звезды охотятся на его боль. Но, хотя они и могли отыскать ее, похоже, они промахнулись, и их стрелы не попадали в папу.

Было невыносимо жарко. Корову и коз зарезали и разделали, чтобы кормить команду мясом.

Когда корабль пристал к берегу, папу привязали к мачте цепями. Он видел каменный форт и много небольших домов. Капитан сказал, что корабль пристал к западному побережью Африки. Если ниггер рассчитывает убежать, ему стоит хорошенько подумать, потому что, когда они поймают его, отрежут ему яйца и засунут в его же задницу.

Африканцы, закованные в цепи, таскали ящики с ромом, порох и хлопчатобумажные ткани с парохода на пристань. Папа узнал, что белые дают это местным царькам в обмен на рабов.

Когда он сказал это, я вспомнила мамин рассказ о том, как ее продали за два ярда ткани.

Вечером папу снова приковали в трюме вместе с пятьюдесятью или шестьюдесятью рабами. Он не понимал их языка. Им было очень тесно. Потом корабль поплыл дальше, и плыл много недель.

Папа говорил, что больше всего ему запомнилась жажда, страшнее, чем тогда, когда он мальчиком три дня скитался по пустыне, чтобы убежать от ружей голландцев, потому что тогда он знал, где искать воду, он чувствовал ее у себя под ногами, в сердце земли.

И все же он знал, что не умрет, потому что смерть не плывет по волнам и не носит кандалов. Смерть, пришедшая за бушменом, не заставит его оставаться в деревянной утробе, когда существуют молнии, раскрашивающие небо в белый цвет.

Для папы наступило Время Гиены. У него было видение великого наводнения, которое едва не стоило жизни Богомолу, но Пчела спасла его. Изредка папа разговаривал с Ноем, который сказал ему, что на этот раз они не доберутся до суши и что все животные исчезнут с лица земли. Останутся только рыбы, но они не запомнят ни бушменов, ни даже самой Африки. Будут забыты все предания о Первых Людях.

Папа никогда этого не говорил, но я думаю, что именно тогда он и решил — если у него когда-нибудь родится ребенок, он назовет его Память, потому что он молился каждую ночь, чтобы следы его народа не подверглись забвению. Он мечтал о большом камне, на котором мог бы нарисовать ужасное место своего заточения, чтобы Богомол знал, где он находится.

Когда корабль бросил якорь, человек по имени Миллер взял папу в лавку в городе с пыльными улицами. Лодыжки его были по-прежнему закованы в цепи. Папа выпил четыре полных кувшина воды, и живот его так раздулся, что Миллер и трое его детишек смеялись и говорили, что похоже, будто он ждет ребенка. Я однажды видела, как папа пил воду именно так, после того, как умерла мама, поэтому знаю, как это выглядит.

Если я скажу, что мой папа был похож на всех и не похож ни на кого, будет ли в этом смысл? Он был невысокий, желто-коричневый, с узлами черных и седых волос, с узкими, как у китайца глазами. Но в его лице и фигуре было что-то такое, что вовсе не казалось странным — словно он был частью внутреннего образа каждого из нас.

Чтобы ясно увидеть его, мне достаточно встать перед зеркалом. Только я не унаследовала его могущества и его талантов врачевателя. Если бы я все это умела, Ткач остался бы жив.

Мистер Миллер сразу заметил, что папа не хочет разговаривать. Или не может. Он очень расстроился, что капитан судна, продавший ему этого маленького человечка, не предупредил, что он немой.

Папа понятия не имел, в какой части света находится эта Александрия и чего от него хотят, поэтому притворился, что не понимает по-английски. Его заперли в маленькую комнату без окон. Но мистер Миллер его не бил. Может, он его даже немного жалел.

Как-то папа жестами попросил ручку и бумагу. Своим аккуратным почерком он написал фамилию и адрес своей португальской семьи. Он целый час составлял письмо с рассказом, как его захватили и посадили на корабль. Он отдал написанное мистеру Миллеру и возложил на него все свои надежды.

Когда тяжело заболела дочь мистера Миллера Абигайль, папа написал записку, в которой просил разрешения сходить в аптеку. Он составил чай, чтобы сбить Абигайль жар. Мистер Миллер заставил папу попробовать этот чай, чтобы убедиться, что это не отрава. После того, как Абигайль стало лучше, папа начал проводить все свое время в аптеке. Он спал на полу в задней комнате, помогал новому хозяину и изучал, как действуют американские травы, кора и корешки. Он занимался полезной работой и начал потихоньку освобождаться от власти Гиены.

Через два месяца его вознаградили — он получил разрешение в одиночку гулять по воскресеньям после обеда. Он снова написал семье Стюартов и даже украл марку у своего хозяина, но так и не узнал, получили ли они его письмо. Из Португалии ответа не было.

Во время своих прогулок папа ходил в порт и смотрел на море. Он мечтал о побеге, но знал, что сначала должен получить от Богомола указание, куда идти.

Весной 1807 года в Александрии началась желтая лихорадка, и мистер Миллер серьезно заболел. Несмотря на все усилия, папа не сумел его вылечить. Тот был вдовцом, поэтому папу унаследовали его малолетние дети. Их опекун, брат мистера Миллера, продал его жестокому работорговцу по имени Бертон.

Папу вместе с другими африканцами морем отправили в Чарльстон и продали на аукционе. Купил его, разумеется, Большой Хозяин Генри, который потом частенько говорил, что выкинул за маленького черномазого сто долларов просто потому, что на него очень смешно смотреть.

После того, как папа увидел маму, он перестал притворяться немым.

Он говорил мне, что в тот миг, как заглянул в глубину ее черных глаз, когда увидел ее страусиную шею, он понял, что к нему вернулся Богомол. Я подозреваю, что мама и была тем знаком, которого он дожидался. Он ухаживал за мамой, дарил ей водяные лилии и другие цветы, которые собирал для нее по воскресеньям.

Шло время, папа завоевал доверие Большого Хозяина Генри, и ему разрешили ездить в Кордесвилль и Чарльстон либо с кучером Вигги, либо даже одному. Он собирал на берегу устричные раковины, покупал лекарства и делал закупки для домашнего хозяйства. Во время этих поездок он встречал свободных негров, которые могли бы помочь ему убежать, но он даже попытки не сделал из-за меня и моей мамы.

А когда она умерла, то уже только из-за меня.

Как я говорила, Большой Хозяин Генри ни разу не выпустил из Ривер-Бенда нас троих вместе. Иногда я думала, что папа все равно может попытаться убежать, и так боялась, что он меня оставит, что бежала со всех ног за коляской, когда она с грохотом катилась к воротам.

А в воскресенье, 21 января 1821 года, он исчез. В том дне не было ничего странного, да и в течение целой недели не происходило ничего необычного, за исключением одного события.

Этим событием было появление высокого смуглого мужчины — мы решили, что он мулат. У него были короткие черные волосы, жесткие, как у дикобраза, и золотое колечко в ухе.

Я никогда раньше не видела пирата и решила, что это он и есть. Не могу сказать, что понадобилось пирату в Ривер-Бенде, но тогда я решила, что он ищет себе помощников, и понадеялась, что мы с папой можем пойти с ним, если он нас позовет.

К тому времени Маленький Хозяин Генри уже два месяца лежал в могиле, и делами для мисс Энн, которая унаследовала плантацию после того, как миссис Холли уехала оттуда, управлял ее кузен Эдвард Роберсон.

Нам никогда не нравился кузен Эдвард. Мы называли его Эдвард Петушок, потому что он ужасно чванился, в лучших семейных традициях.