Я проснулся только на рассвете и увидел, что он сидит в углу на корточках, стуча зубами.

— Что ты там делаешь? — спросил я, садясь в кровати и зевая.

— Ты ослушался меня, — возмущенно заявил он. — Ты — гадкий мальчишка. Убирайся!

— Я не уйду, пока ты мне не скажешь, что с тобой.

Он промолчал, и я добавил:

— Пусть я состарюсь здесь, как бабушка Роза, но все равно не выйду из твоей комнаты.

— Ты… Ты ведь не можешь точно знать, что это — ветряная оспа. Твой отец сам говорил мне, что в Европе очень-очень бестолковые врачи.

Я засмеялся.

— Все, что мы говорим, так глубоко запоминается в твоей упрямой голове?! Моя мама знает, чем ты болен. Она не может ошибаться, когда речь идет о таких делах. Они волнуют ее больше всего на свете.

Он встал и покачал головой.

— Но, Джон, она все же может ошибаться. Вдруг я заболел какой-нибудь неизлечимой африканской болезнью. Ты мог подхватить ее, когда находился рядом со мной. Госпожа Рэйнольдс всегда говорила, что наши болезни приносят смерть европейцам, а господин Рэйнольдс застрелил нескольких больных оспой бушменов на краю поместья, не позволив мне помочь им.

Он пригладил рукой волосы и простонал:

— Я бы не помог тебе спугнуть Гиену, даже если бы убил себя.

Его оправдание так растрогало меня, что я почувствовал себя идиотом, не понимающим всей глубины его тревоги.

— Полуночник, — мягко сказал я. — Я всю ночь проспал с тобой в постели и не заболел. Значит, ничего опасного нет.

Он заплакал.

— Оставь меня. Пожалуйста…

Увидев, как он плачет, зажав руками голову, я не смог сдержаться. Я метнулся к нему и обнял. Он попытался прогнать меня, но я повис на нем, вдыхая горячий влажный запах его тела, пока он не поцеловал меня в макушку.

— Послушай, — сказал я. — Мы с родителями уже встречались с этим зверем и победили его. Он уже не сможет причинить нам вред.

Затем, после моих клятвенных заверений, что мама и папа будут проявлять осторожность и не станут прикасаться к нему, он спустился со мной в гостиную. Папа усадил его перед камином и похвалил за смелость. Мама подогрела суп, а потом внимательно следила, чтобы Полуночник справился с полной тарелкой.

В следующие дни Полуночник позволил маме смазывать его зудящие прыщи каждые несколько часов раствором оксида цинка, из-за чего он был с ног до головы покрыт розовыми пятнами. Когда он смотрел на себя в зеркало, то обнажал зубы, как леопард, и рычал, смеясь над своим видом.

В тот год Полуночник часто болел. Мы винили в этом туман, смешанный с дымом пятнадцати тысяч труб: когда он выпадал, то даже в пятидесяти шагах нельзя было ничего разглядеть.

Но бедный африканец болел и в солнечные дни. Он переболел крупом, фурункулезом, гнойным тонзиллитом, страдал от расстройства пищеварения, диареи и жуткой водянки нижних конечностей, от которой его короткие ноги опухли и увеличились почти вдвое.

Однажды на его правой щеке и горле появилась красноватая сыпь, напоминающая панцирь трехпалого краба, и поднялась температура. Потом он начал харкать кровью. Это могла быть скарлатина, но мы не были уверены, поскольку это тоже была детская болезнь.

Хотя мы не находили себе места от беспокойства, ни мои родители, ни Полуночник и слышать ничего не хотели о визите врача. Нас спасал только сеньор Бенджамин, аптекарь, который давал Полуночнику семена и отростки.

Я всегда считал сеньора Бенджамина мягким и в целом непримечательным человеком. Эта ошибочная оценка складывалась, я думаю, из-за его маленького роста, который, до моей встречи с Полуночником, был для меня олицетворением ничтожности, а также из-за проницательного взгляда. Казалось, что его карие глаза за стеклами овальных очков насквозь пронзают собеседника, что не могло понравиться парню с моим характером.

Однако когда Полуночник подхватил болезнь, похожую на скарлатину, сеньор Бенджамин проявил себя великодушным, педантичным и неутомимым лекарем. Я уверен, что ради спасения нашего гостя он бы просеял весь песок на пляже, чтобы найти нужную песчинку.

Когда у африканца спала сыпь и лихорадка, и он объявил, что хорошо себя чувствует, сеньор Бенджамин стал верным другом семьи.

Вдовец пятидесяти семи лет, он стал приходить к нам на ужин каждую пятницу, а папа нашел в нем друга, которого искал долгие годы.

Это знакомство оказалось очень полезным и для Полуночника: он не только получил личного врача и защитника, но и учителя. У Бенджамина в последнее время ухудшилось зрение, и лучшего помощника, чем Полуночник, ему было не найти.

Они не стали заключать договор, а просто ударили по рукам. Африканец должен был работать у аптекаря три года, четыре дня в неделю до обеда, — бушмен не был уверен, что сможет находиться в помещении дольше.

В свою очередь аптекарь обязался выплачивать ему небольшое, но постоянное жалованье. Через три года, если Полуночник пожелает, а сеньор Бенджамин не будет возражать, бушмен может стать полноправным партнером аптекаря, уплатив сумму, которая будет определена позже. Эту сумму согласится выплатить отец. Если Полуночник решит вернуться в Африку, никто не станет чинить ему препятствий.

Бушмен был очень доволен этим соглашением, а я, услышав эту приятную новость, закружил с Фанни по гостиной, ведь это означало, что наш друг остается с нами по меньшей мере на три года. Это было эгоистично с моей стороны, но я наделялся, что Полуночник, отыскав способ лечения оспы, передаст его на корабле, идущем в Африку, а сам останется с нами.

Когда мир еще только зарождался, самка пчелы спасла Богомола от Всемирного потопа; она схватила его и унесла его прочь. На третий день их путешествия над бескрайним морем, когда она обессилела и летела с большим трудом, вдруг показался огромный белый цветок. Он был полураскрыт и поднимался из воды, словно взывая к солнцу, которое до сих пор пряталось за хмурыми серыми тучами и непрекращающимися дождями. Прежде чем погибнуть, пчела положила Богомола в самое сердце цветка и оставила вместе с ним семя первых мужчин и женщин.

Именно так Полуночник объяснял происхождение своего народа и других племен и народностей мира, даже шотландцев, хотя горец в килте, сидящий в сердце водяной лилии, казался нелепым зрелищем.

Не могу описать восхищение, с которым я слушал эту и многие другие легенды. Полуночник обладал чарующим голосом и нежным музыкальным тембром. Иногда он говорил на бушменском диалекте, и мне казалось, что я слышу первый язык мира. Я даже думал, что Адам и Ева были бушменами.

Он рассказал мне эту историю, когда мы сидели на камнях на берегу, в верховьях реки, в нескольких милях к востоку от Порту. Он почти никогда не рассказывал свои истории в стенах города, объясняя это тем, что невозможно внимательно слушать их, когда вокруг суетятся и шумят люди.

Когда я спросил, как семя пчелы стало человеком, он рассказал, что, в сущности все семена произошли из одного семени. На все мои просьбы выражаться яснее он сказал только, что это было во времена Первых людей, когда не было различий между вещами. Не было ни прошлого, ни будущего. Было только сейчас.

В некоторых историях Полуночника говорилось о необходимости следовать за дождями в пустыне, и впервые он отправился в подобное путешествие в начале декабря, в его первый год жизни с нами, перед тем, как начать обучение у сеньора Бенджамина. Утро было туманным и безветренным, и мы ожидали, что день будет солнечным. И тут Полуночник, должно быть, учуял запах далеких, неистово клубящихся испарений. Во время завтрака он бегал вверх-вниз по лестнице, не в силах есть или усидеть на месте. Под конец он уже не мог оставаться дома. Он схватил свой колчан из шкуры антилопы канна и лук, вместе с кожаным мешком из чемодана, с которым он приехал из Африки, и выскочил из дома.

— Ради всего святого, куда ты собрался? — воскликнула мама.