Я быстро усвоил, что бушмен выслеживает зверей тремя способами: по запаху, следам и помету. Осмотрев единственный неглубокий след на земле, он легко мог рассказать, какое животное его оставило и сколько времени назад.

Единственного дуновения ветерка, доносившего слабый запах животного, было достаточно, чтобы он вставал на цыпочки и начинал неслышно красться.

Он припадал к земле и полз с величайшей осторожностью, как и его любимый Богомол, в полной тишине определяя цель и направление.

Он так проворно стрелял из лука, словно лук и стрелы были частью его тела.

В то утро я увидел, как выпущенная им стрела поразила в сердце зайца, прятавшегося в траве в пятидесяти шагах от нас. Стрела, как молния, разрезала воздух и просвистела в направлении ничего не подозревающего ушастого зверька. С оружием в руках наш добродушный Полуночник превращался в смертельное бедствие.

Но более всего меня поражало то, что бушмен мог выпустить стрелу на бегу: именно таким способом он на моих глазах попал в оленя, несущегося между деревьями, на расстоянии семидесяти шагов. Раненое животное не упало, а продолжало мчаться со стрелой в шкуре.

— Беги сюда Джон! — крикнул он, махнув мне.

Я подбежал к нему, и мы помчались за оленем, Полуночник бежал не очень быстро, чтобы я не отставал от него.

Мы преследовали животное примерно с милю. Олень умер у корней сосны, глаза его оставались открыты, но уже ничего не могли увидеть в нашем мире. Я никогда раньше не подходил так близко к оленю. Правда, я предпочел бы видеть его живым, но даже мертвый, он был прекрасен.

— Привет, — сказал я ему.

Я задыхался и был смущен пережитыми впечатлениями. Африканец покрылся потом, его бронзовые мускулы блестели. Он похлопал меня по голове и сказал, что мы попросим прощения у оленя позже.

Вытащив стрелу из животного, африканец объяснил, что окунает наконечники стрел в яд паслена, аконита и других ядовитых растений, которые он выращивает за проволочной изгородью в нашем саду. Он рассказал также, что смазывает наконечники каплей своей крови, чтобы разделить смерть со своей жертвой.

С того дня я понял, что запретить Полуночнику охотиться, как это делал господин Рэйнольдс в Африке, равносильно тому, чтобы лишить его смысла жизни. Он не мог обходиться без памяти — она наполняла его ноги, руки, сердце, и в ней была сама суть его жизни. Однажды Полуночник сказал нам, что Африка — это память, и хотя я никогда там не был, я убежден в правоте его слов.

Полуночник перекинул оленя через плечо и понес прекрасное животное через лес назад в город. Мне он доверил нести трех убитых зайцев.

По дороге домой мы остановились у большого гранитного валуна, высотой почти с наш дом, на котором африканец изобразил животных, застреленных во время своей прошлой охоты. Рисуя убитых животных, он таким образом просил у них прощения.

Красноватыми камнями, которые он подобрал у подножия валуна бушмен нарисовал убитого оленя, ловко выводя линии, передающие стремительные движения животного. Я, насколько смог, изобразил трех зайцев, разумеется, не так искусно.

Прежде чем выйти из леса, Полуночник потащил меня собирать мед, — этому искусству я так и не научился от него, хотя он несколько раз пытался передать мне свой опыт. Он сказал мне в тот день, что мед легче собирать в Африке, там обитает хитрая птица медовница, которая приводит людей к пчелиным ульям.

Не знаю, всерьез он говорил или нет, но он пообещал взять однажды меня к себе на родину, чтобы я смог увидеть эту птицу своими глазами.

Вскоре после охоты Полуночник и моя семья погрузились в приятные повседневные дела. Обычно мы с ним оставались одни с двух до пяти часов дня, кроме пятницы, когда с трех до пяти у меня был урок рисования с оливковыми сестрами.

Я и мой друг проводили дни в свое удовольствие: занимались чтением, пропалывали грядки или неторопливо прогуливались в поле.

Так мы жили до кануна дня святого Иоанна 1804 года. Мне только что исполнилось тринадцать лет, и теперь мой рост был четыре фута девять дюймов — увы, пока на несколько дюймов ниже мамы и Полуночника. Но у меня все было впереди.

Наш африканский гость жил с нами уже два года. О его работе с сеньором Бенджамином я знал мало, но тот, видимо, был доволен его успехами в изучении европейских лекарственных трав.

Однажды мы обнаружили, что Виолетта бесследно исчезла. Мама подтвердила эти слухи, как-то вечером расспросив младшего брата девочки. Вне себя от горя, она побежала сразу домой и разбудила меня.

— Господи, лишь бы с бедной девочкой все было в порядке, — прошептала она, пытаясь сдержать слезы.

В темноте за ее спиной мне привиделись зеленые глаза Виолетты, дерзко сверкающие, как в день нашей первой встречи.

— Она спокойно спряталась на корабле и теперь плывет в Америку, — ответил я.

В эти дни все обсуждали провозглашение Наполеона императором Франции, которое случилось восемнадцатого мая.

Политическая напряженность в Европе держала Португалию в страхе за свое собственное будущее и независимость, поскольку все осознавали, что император вынашивает нехорошие планы относительно старого доброго аванпоста на краю Европы, главным образом из-за того, что нашим основным торговым партнером была Англия, его главный враг. Ни один город в Иберии не был теснее связан с судьбой Британии, чем Порту, ведь девяносто процентов нашего экспорта (в том числе тысяча бочек вина, размером в человеческий рост, каждую неделю) отправлялось в Лондон.

Поэтому многие, в том числе и отец, считали, что Наполеон скоро бросит все свои силы на наш город. Не имея амбаров для хранения хлеба, который завозили в Порту из соседних городов по средам, четвергам и субботам, мы уже через считанные дни французской блокады и осады начали бы умирать с голода.

Мы с Полуночником пили чай в доме оливковых сестер, когда пришла беда. Как только часы, стоявшие на камине, показали половину третьего, мы услышали на улице шум толпы. Вскоре воздух пронзил резкий крик:

— Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я нести, но меч! Все иностранцы должны быть отсечены от португальского народа. Нам не построить град Божий, пока по нашим улицам не покатятся головы протестантов, язычников и евреев.

Я узнал голос и бросился к окну.

— Нет! — крикнула мне Граса.

Но было поздно: я уже приподнял занавеску и выглянул на улицу.

Колдун, угрожавший мне несколько лет назад, Лоренцо Рейс, стоял перед лавкой сеньора Бенджамина, всего в тридцати шагах от нас. К счастью, он не заметил меня.

Несомненно, он специально выбрал этот день для возвращения в Порту, поскольку день святого Иоанна первоначально был языческим праздником летнего солнцестояния.

— Что выйдет, если сложить вместе всех евреев в Португалии? — спросил он у своих сторонников.

— Десять тысяч свиней, — крикнул один человек.

— Стадо свиней, — ответил другой.

— Отойди, Джон, или я силой оттащу тебя! — приказала Луна.

Но завороженный происходящим, я не двинулся с места.

— Если сложить вместе всех евреев, — ответил колдун, — получится костер, который достанет до самого Бога!

Полуночник коснулся моего плеча.

— О чем говорит этот человек? — спросил он.

— Джон, гадкий мальчишка! Сейчас же уйди оттуда! — взмолилась Луна.

Сестры яростно смотрели на меня. Я задернул занавеску, но остался у окна.

— Однажды он угрожал мне, — прошептал я Полуночнику. — Он не любит иностранцев, особенно…

Я хотел сказать: «евреев», но колдун громко завопил, словно получил удар в солнечное сплетение:

— Я вызываю Бенджамина Сиксеса…

Я снова приподнял занавеску.

— …еврейского демона, живущего в этом проклятом доме, выйти ко мне и исповедоваться. Я обвиняю его в измене португальскому народу и в сношениях с дьяволом. И приговор ему — смертная казнь!

Луна оттащила меня от окна.