— Ты разоблачил меня, — сказала она, задыхаясь.

Я поцеловал ее руки.

— Учитывая, что платья возникли откуда ни возьмись, я догадался, что это ты сшила их.

Я весело засмеялся, но ей было не до смеха. Мало того, она начала плакать.

— Франциска, что с тобой?

Сквозь рыдания выяснилось, что она думает, будто я считаю ее творения отвратительными и возмущаюсь столь буйным проявлением ее таланта.

— О, Джон, — простонала она, — шитье этих платьев — самый безрассудный поступок, который я себе когда-либо позволяла. Не знаю, что на меня нашло.

Она неверно истолковала мое изумление и поклялась, что никогда не наденет ни одно из них, если я буду возражать.

— Я лучше брошу их в камин!

— Не делай этого! — воскликнул я.

Вспомнив, как я ухаживал за ней, я достал две монетки в сотню реалов из кармана для часов и вложил ей в руки.

— Послушай меня, Франциска, я заплачу тебе за жилет из любой ткани, которую ты выберешь, но при условии, что он будет приводить всех в изумление!

Я погладил жену по щеке — именно так я обычно снова завоевывал ее расположение.

— Я никогда не видел ничего великолепнее.

Я встал позади и начал расстегивать платье, что было на ней.

— Потерпи минутку, — сказал я.

Она посмотрела на меня через плечо и попыталась возразить:

— Не сейчас — у нас нет времени. Мы займемся этим позже, обещаю. Ведь у нас сейчас субботний ужин, и Бенджамин вот-вот должен подойти к Луне.

Я игриво шлепнул ее пониже спины.

— Я только хочу, чтобы ты примерила одно из этих платьев, испорченная девчонка! Платье с бабочками. Пожалуйста, ведь оно — восхитительно.

— Но я умру от стыда, Джон.

— Глупости. Тем более, нам не помешает испытывать стыд хотя бы раз неделю.

Она фыркнула.

— Джон, поверь, такая философия не поможет мне в настоящий момент. Да я в отчаяние приду, когда они уставятся в изумлении на то, что я сотворила.

Я стиснул ее в своих объятиях, потом укусил за мочку уха так, что она взвизгнула.

— Сделай это для своего мужа, — прошептал я, — который не чувствует к тебе ничего, кроме нежности.

— Но в этот момент я не вижу в тебе особой нежности, — заметила она.

— Напротив, это — высшее проявление моих чувств. Я уверяю тебя, что они нежнее розы, — я прижал ее к себе еще сильнее и застонал.

Когда Франциска надевала платье, стоя у зеркала, я поднес поближе лампу, чтобы мы смогли все как следует рассмотреть. Я никогда не видел ее более очаровательной. Казалось, что бабочки на рукавах вот-вот взлетят.

— Признайся, — рискнул я предположить, — ты выбрала этот узор специально для меня.

Франциска лукаво улыбнулась, но потом скривила губы.

— Суббота — священный день для Бенджамина и Луны. Это может оскорбить их чувства.

— Глупости. Неужели ты думаешь, что Бог был бы достоин нас, если бы его оскорбляла женщина с развевающимися крыльями?

Я подтолкнул ее к двери и, когда она остановилась в нерешительности, обнял и повлек за собой по лестнице, нарочно наталкиваясь на стены, так что она не могла удержаться от смеха и криков. Когда я подвел ее к дому Луны, Бенджамин уже был там.

Старый аптекарь наклонился вперед, поправил очки на кончике носа и сказал в изумлении:

— Боже милостивый, Франциска. Ты — так прекрасна! Словно небо и земля сошлись вместе…

Луна же вздрогнула, словно бы вспомнила что-то давно забытое.

— Франциска сама сшила его, — с гордостью объявил я.

Неожиданно Луна разрыдалась и выбежала из комнаты.

— Что я такого сказал? — спросил я.

— Это все из-за меня, — простонала Франциска, передергивая плечами. — Я пойду домой и переоденусь. Своим видом я оскорбила Луну.

— Нет, нет! — воскликнул я. Я схватил подсвечник, и мы все поспешили на звук приглушенных рыданий в задней части дома. Мы нашли Луну в кладовой, где она хранила воск для отливки фруктов. Она сидела на полу, поджав колени к подбородку, и всхлипывала. Бенджамин присел рядом и поцеловал ее в макушку.

— Что случилось? — спросил я.

— Это из-за моей сестры, — сказала она печально.

Я поднес ее руки к губам.

— Я тоже скучаю по Грасе, — сказал я шепотом. — Каждый день, разрисовывая плитки, я думаю о тебе и о ней, о том, как вы изменили мою жизнь.

Луна дотронулась до платья Франциски:

— Моя сестра никогда не встречалась с тобой, милая. Она бы полюбила тебя, увидев в этот момент.

Она провела пальцами по бабочкам.

— Так несправедливо, что она не дожила до вашей свадьбы. Как она была бы рада и счастлива, что ты встретил такую умницу, Джон. Нет ничего прекрасней молодости, разве не так, Бенджамин? А ведь они даже и не осознают это.

Бенджамин понимающе улыбнулся.

На следующее утро Франциска вытащила меня из кровати, когда я еще толком не проснулся, и сняла мерки для нового жилета, шлепая меня по голове каждый раз, когда я зевал.

На следующее воскресенье я проснулся и на ее подушке обнаружил записку со словами: «Дорогому Джону».

Жилет был выкроен из бледно-лилового дамаста. На передней стороне она тщательно вышила несколько рядов крошечных ромбиков желтого и розового цвета.

Благодаря Луне, которая испытывала пристрастие к игре в карты, это удивительное творение стало известно в округе под названием «жилет — бубновый король», и в течение многих лет я всегда надевал его в свой день рождения, и каждый раз при получении подарков думал, что лучший подарок — сейчас на мне.

С этого дня и я, и Франциска постоянно выходили на люди в необычных одеяниях. Вскоре за зданием службы судоходства на Руа-дуж-Инглезес мы обнаружили старую лавку, где стали покупать шерсть, хлопок и шелка из Индии, Турции, Персии и даже с западного побережья Африки.

Особенно хорошо я помню платье Франциски, сшитое специально на рождественский бал 1816 года в нашем английском клубе. Я должен добавить, что раньше мы воздерживались от посещения таких собраний ввиду ее беременности и из-за того, что не с кем было оставить детей. В некотором роде, это было наше первое появление на публике — по крайней мере, перед британским обществом.

Не желая оскорбить консервативно настроенных гостей, она настояла на том, чтобы ткань была не слишком яркой. В итоге она выбрала мягкий хлопок из Марокко, богато украшенный черными, нежно-зелеными и желтыми двенадцатиконечными звездами на лазурно-голубом фоне.

Франциска захотела, чтобы платье имело низкий воротник и длинные рукава, складывающиеся внизу в оборки, а также дополнила его необычно длинным шлейфом, который я нес за ней. Небольшие пуговицы, изготовленные в мастерских Болоньи, были также черного цвета и имели форму звезд.

Когда она впервые надела это платье, скрепив волосы шпильками и застегнув жемчужное ожерелье, она, как обычно, спросила мое мнение. Дети спали в своей комнате, а я читал «Эдинбургское обозрение», облаченный только в льняную ночную рубашку и в тапочки из овечьей шерсти. Когда я повернулся, чтобы посмотреть на нее, трубка выпала у меня изо рта, отскочила от ноги и шлепнулась на пол. Мне было совсем не до смеха, поскольку помимо того, что я обжег себе внутреннюю часть бедра, я почувствовал, что совершенно недостоин ее. Передо мной, нелепо одетым, почти голым, стоял сфинкс с лицом женщины и восхитительным павлиньим оперением. Она сморщила нос и засмеялась, положив руки на бедра и всей свой фривольной позой выражая нетерпение. И в это мгновение я с радостью осознал, что это ослепительное существо всегда была моей Франциской, моим верным другом.

Мы ничего не предпринимали некоторое время — просто пили пунш и чувствовали себя рыбинами, выброшенными на берег, но вскоре я пригласил ее на танец. К счастью, первые шаги, которые я знал благодаря терпеливым урокам мамы, получились уверенными и даже элегантными. Даже если сама Франциска считала, что танцует из вон рук плохо, мы все-таки не совершили ни одного неверного движения.