Африканец положил свою игрушку рядом с тарелкой и сел за стол — очень прямо и с необычным достоинством. После папиного приглашения он принялся за еду. Мы с мамой пристально наблюдали за ним, ожидая обнаружить недостаток хороших манер.

Руки у него были сильные, но изящные, как у ткача. Хотя он управлялся со столовым прибором с быстрой элегантностью, все же он пару раз придержал пальцем кусок картошки, насаживая его на вилку. Мать вскинула брови, словно собралась замечать каждый его промах. Но что действительно раздражало ее, так это то, что он ни разу не сказал спасибо — ни когда его пригласили за стол, ни когда ему передали масло, ни когда налили бокал вина.

В ответ на все эти знаки внимания он просто улыбался. Мать искоса посматривала на него — верный знак, что она собирается прочесть ему нравоучение. Я готов был поддержать ее в любом споре, поскольку мои родители всегда настаивали, чтобы я говорил спасибо на каждом шагу.

— Супруг сказал мне, что вы родом из Южной Африки, сударь, — начала мама.

— Верно-верно, мадам, — улыбнулся Полуночник.

— Что?

Папа заключил мамину руку в свою ладонь и пояснил:

— Полуночник часто удваивает слова для большей выразительности, Мэй.

— Ах, вот оно что. Хорошо, так откуда-откуда вы приехали?

Папа рассмеялся ее шутке, но прервал свой смех, заметив ее недовольство.

— Я родился у Небесной Горы.

— Небесная гора? — пренебрежительно повторила она, накалывая кусок сардины на вилку. — И что это за место?

— Это — большая-пребольшая гора, которая светится синевой на закате.

— Синевой? Как же она может быть синей на закате, сударь?

— Синяя-пресиняя, — горячо закивал он. — Синее не бывает.

Мать снова сузила глаза и облизнула губы, словно собиралась съесть нашего гостя на ужин.

— Синяя-пресиняя, — саркастически повторила она. — Синее не бывает. Наверное, так оно и есть.

Я понял, что она нарочно привлекает внимание к его странным фразам, повторяя их. Но эта мудрая тактика возымела на меня обратный эффект чем дольше я слушал, тем больше убеждался в его остром уме и творческом мышлении.

— А сколько же вам лет, сударь? — не унималась мама.

Именно тогда Полуночник сообщил нам, что он — ровесник тех диких цветов, которые распустились в год, когда буря с градом пронеслась в долине Сернобыка. Оставаясь глухой к его очевидному затруднению в общении, в определенной степени из-за того, что английский язык был чужим для него, мать настаивала на более подробном объяснении.

— Но если считать по годам, то сколько? — уточнила она, раздраженно постукивая вилкой.

Полуночник улыбнулся и виновато покачал головой.

Отец проглотил дымящийся кусок картошки. Перекатывая его во рту, чтобы не обжечься, он проговорил:

— Сложно сказать, милая. Бушмены не исчисляют свой возраст годами, — он осушил бокал одним глотком и вздохнул с облегчением.

— Как глупо, — ответила мать.

Отец промокнул губы салфеткой.

— Можно спросить, сколько шагов ты проходишь отсюда до дома своей матери?

— Разумеется, можно. Только я понятия не имею.

— Это потому, что ты измеряешь расстояние в минутах. Вот и бушмены измеряют возраст иначе, чем мы, но для них это вполне естественно и разумно.

— Какой вздор! — воскликнула она.

— Может, это и смешно, Мэй, но это гармонично вписывается в их образ жизни.

Они хмуро уставились друг на друга и замолчали.

— А кто такие бушмены? — спросил я. — Никогда не слышал о таком народе.

Отец подлил себе вина.

— Бушмены первыми поселились в Южной Африке. Они были кочевниками и охотниками, они преодолевают сотни миль, следуя за великими дождями через пустыню, саванну и джунгли. Я наблюдал за их образом жизни, и уверяю тебя, на земле нет более быстрых и метких охотников. Но сегодня они подвергаются гонениям; их истребляют сотнями — и голландцы, и англичане, и даже другие африканцы.

Он с нежностью посмотрел на нашего гостя, который сидел, устремив растерянный взгляд себе в тарелку.

— Полуночник был еще ребенком, когда его украли из племени. Его родители погибли от руки голландского командира по имени Нэл — этот гадкий изверг убил тысячи людей из народа Полуночника. Мальчика отвез к себе на ферму один из офицеров Нэла и сделал своим слугой. Потом его бросили на произвол судьбы. Благодаря своим врожденным навыкам следопыта он нашел дорогу домой, к своему племени. Но через несколько лет вновь произошло нападение, и все его новые собратья были убиты. Тогда он был уже юношей, и его опять продали, на сей раз — йоркширцу по фамилии Рэйнольдс, который держал там виноградник. Там я и встретил его. Как видишь, у него есть веские причины не знать свой возраст в том смысле, как мы это понимаем.

— Если они такие великие охотники, папа, то как же его родители дали себя убить? — В тот момент мне было даже приятно, что мои нескромные вопросы могут кого-то задеть.

Отец наложил воображаемую стрелу на невидимый лук, прицелился через окно в сад и выстрелил.

— Лук бессилен против мушкетов, Джон. Даже ты это знаешь, — он подмигнул мне, и я понял, что слово «даже» было наказанием за мою нескромность.

— Это был неравный бой. Но уверяю тебя, сынок, — он подкрепил серьезность своих слов, поднося кулак к моему носу. — Если бы бушмены сходились с англичанами на равных, Полуночник и его люди всегда бы одерживали победу. Так же, как и шотландцы, — закончил он с гордостью и откинулся в кресле. — Недавно я видел, как человек его племени свалил газель со ста ярдов, стрелой прямо в сердце. Нет, любой, кому дорога жизнь, не стал бы связываться с Полуночником и его родичами.

Наш гость все сидел, понурив голову, явно взволнованный. Мелкие морщинки, как спицы колес, появились вокруг его миндалевидных глаз.

— И что вы можете нам сказать об Африке, сударь? — спросила мать.

Полуночник никогда не бывал за пределами Африки, так что просить его рассказать о своем континенте было все равно, что требовать от него рассказа о целом мире, поэтому он вознес руки к потолку и воскликнул:

— В небе есть звезды, они великие и могучие охотники. Они танцуют, чтобы призвать солнце; бушмен танцует так же, чтобы призвать луну.

Он поднял ладони, раскрывая их навстречу маме, словно преподнося ей драгоценный дар, и добавил:

— А потом приходит Богомол. Он нисходит с небес в пустыню.

Было видно, что маму поразила красота его слов, до такой степени, что мне показалось, будто он выиграл этот спор. Но, прокашлявшись, она бросила отрывисто:

— О, да, это все очень красиво, но я не могу понять, какое это имеет отношение к Африке.

— В Африке знают обо всем этом. Африка — это память.

Это было как звук трубы над полем великой битвы, призывающий всех воинов сложить оружие. Никто не проронил ни слова. Думаю, каждый из нас имел свою причину впасть в молчание. Из речи Полуночника я не понял ничего, но сами слова его казались волшебными, как заклинание. Мама, очевидно, просто подумала, что этот африканец — безнадежен, и лучше ему было оставаться на своей жалкой родине.

Что касается отца, то глаза его светились гордостью, как будто ему выпала честь принимать в своем доме самого Роберта Бернса.

После десерта из груш в вине, любимого папиного лакомства, он развел огонь в камине и позвал всех посидеть с ним.

Полуночник отказался и попросил разрешения забраться на нашу смотровую вышку, чтобы посмотреть на город. Из вежливости папа удалился вместе с гостем на пару минут. Вернувшись, он поведал нам, что африканец смотрел сквозь желтое и красное стекло витража так, словно заглядывал через порог в мир будущего. Еще раньше, во время экскурсии по дому, он был заворожен этими стеклами и сказал, что нам удалось похитить кусочки от сына Богомола, Радуги, и оставить себе. Богомол, как мы узнали позже, был верховным божеством в пантеоне бушменов.

При таких речах Полуночника отец начинал что-то одобрительно бормотать, а мать осуждающе щелкала языком.