— Я понимаю свои побуждения и не жалею о сделанном. Но я спросила тебя о моем кузене. С ним все в порядке?

— В порядке? — Аммоний выпустил ладонь царицы и в раздражении воздел тучные ручищи к небесам. — Нет, он — умирающий от любви, скулящий щенок! В его тридцать Архимеда еще не отвергала ни одна женщина. И уж тем более не выбрасывала из своего сердца. Естественно, он уязвлен. Но он поправится. Мне ужасно надоело, что он тут слонялся без дела, и я отослал его в Грецию, зализывать раны. Я велел ему, чтобы он возвращался обратно мужчиной!

— Я очень сильно ранила его, и без объяснения причин. Пожалуйста, не будь к нему суров.

— Он верит, что царевич — его сын.

Охватившее Клеопатру сочувствие сменилось страхом.

— Ему не следует так говорить!

— Он сказал об этом только мне. Он понимает, что к чему. Но теперь, когда я увидел длинное лицо и римский нос маленького Цезаря, я скажу Архимеду, что все это — его фантазии.

— Я люблю моего кузена, но, если я услышу, что он прилюдно ставит под сомнение отцовство Цезаря, я вынуждена буду принять против него меры. Так ему и передай.

— Клеопатра, ты — царица и стоишь над всеми мужчинами. Но не забывай, что это естественно для мужчины — желать продолжить себя в потомках. Архимед никогда не сделает ничего такого, что могло бы повредить тебе.

— Все, что подвергает опасности будущность моего сына и его связь с отцом, причиняет мне вред.

Неужели Аммоний не понимает, насколько хрупки и запутанны узы, связывающие ее с Цезарем, — политический союз, скрепленный ее сокровищами, географическим расположением Египта и маленьким мальчиком, который еще не научился выговаривать свое имя? Все ее замыслы висят на волоске чувств, испытываемых Цезарем к той маленькой копии его самого, которую она произвела на свет.

— Есть ли шанс, что Цезарь объявит ребенка своим?

— Он уже сделал это — в приватной обстановке, для своего ближайшего окружения. Публичное объявление будет сделано после принятия соответствующего закона. До тех пор это было бы неуместно. Ты ведь это понимаешь, не так ли?

Аммоний дернул за цепочку, давая вознице знак остановиться.

— Мочевой пузырь старика так же нетерпелив, как член юнца, — проговорил он, извиняясь, и выбрался из экипажа, дабы решить назревшую проблему.

Они все еще находились на западном берегу реки, южнее Рима и его гигантских стен. Отсюда уже был виден Тибрский остров, чья треугольная каменная набережная была устремлена в сторону путников, словно нос плывущей речной баржи. Аммоний закончил свои дела, после чего пригласил царицу размяться перед поездкой по городу.

Он указал в сторону острова.

— Вон дом Асклепия-целителя, — показал он.

Храм бога врачевания был построен более двух сотен лет назад после чудовищной эпидемии, опустошившей город.

— Как приятно и вместе с тем неподобающе видеть священное место посреди этой ядовитой реки!

Река и небеса отливали одинаковым, противоестественным зеленоватым жемчужным блеском. Никакое солнце не могло вернуть нормальные цвета этой земле, воде и небу. У Клеопатры было такое ощущение, словно она пригубила отвар из грибов, что пьют во время празднества в честь Диониса, странное варево, от которого самые обычные вещи приобретают ненатуральные оттенки. Два пролета моста, соединяющие остров с обоими берегами реки, протянулись над водой, словно изящно раскинутые руки танцовщицы.

— А ты знаешь, что римляне рассказывают про появление этого острова? — спросил Аммоний. — Когда здешние жители изгнали последнего царя из рода Тарквиниев, они побросали его пшеницу в реку, и так возник остров.

— Очаровательная история о гордости и независимости — но, вне всякого сомнения, она недостоверна, — отозвалась Клеопатра.

— Римляне всегда плохо относились к людям, склонным к единовластному правлению. Такова уж их природа.

— Ты имеешь в виду меня?

Аммоний улыбнулся царице.

— Я рассказал тебе историю, как привык еще с тех времен, когда ты была маленькой девочкой и восхищалась моими глупыми побасенками.

— Полагаю, друг мой, что в этой притче есть и скрытый смысл. Неужто ты думаешь, что не можешь больше говорить со мной прямо только потому, что я сплю с Цезарем? Тебе не нужно прибегать к языку мифов и легенд, чтобы высказать мне все, что пожелаешь.

Лицо Аммония сделалось серьезным; нахмуренные брови придали глазам форму слезинок.

— Клеопатра… Государыня… Ох, иногда я даже и не знаю, как тебя называть. Вот только что ты — та самая малышка, которая часто сиживала у меня на коленях, а в следующее мгновение — самая грозная женщина в мире. Подруга римского диктатора. Должно быть, даже боги почитают тебя, Клеопатра.

— Но ты хотел сказать что-то еще. Ну, давай же, Аммоний. Я знаю тебя не хуже, чем отца. Вас обоих очень легко разгадать.

— Когда я достиг совершеннолетия, то принес клятву защищать тебя даже ценой своей жизни. Когда Архимеду исполнилось девятнадцать, он дал точно такую же клятву. Веришь ли ты, что любой из нас скорее бросился бы на меч, чем нарушил ее?

— Верю. Даже Архимед, гордости и сердцу которого я нанесла столь тяжкую рану.

— Наш долг — защищать тебя и советовать тебе, а не просто следовать за твоими замыслами или создавать удобства.

Клеопатра не думала, что когда-нибудь сможет разгневаться на Аммония. Но почему он обращается с ней, словно с ребенком, неспособным понять, кто из них какое положение занимает?

— С чего бы мне желать чего-то иного? Или ты думаешь, что я недостаточно женщина, чтобы понимать истинное положение вещей? А может, по-твоему, я нуждаюсь в том, чтобы со мной носились, словно с царевной-куклой?

Аммоний взглянул на нее очень строго: так обычно смотрел ее отец, когда собирался запретить что-нибудь такое, чего Клеопатре хотелось особенно сильно. И сердце Клеопатры снова смягчилось, потому что Аммоний, подобно ее отцу, был по природе радостен и гармоничен и ему приходилось делать над собою усилие, чтобы быть требовательным и строгим.

— Время от времени Архимед пишет мне из Греции. Он посетил Аполлонию, где ныне проживает командир, обучавший его в Афинах, — преподает молодым римлянам военную науку. Так вот, он случайно встретился там с племянником Цезаря, Гаем Октавианом, тем самым парнем, который сопровождал диктатора во время триумфального шествия.

Сердце Клеопатры учащенно забилось. Ей хотелось расспросить Цезаря об этом загадочном юноше, но она не хотела, чтобы создалось впечатление, будто она сует нос не в свои дела. Цезаря и без того беспокоило, что Клеопатра платит Аммонию целую кучу золота и взамен получает такие сведения о его соотечественниках и их личных делах, каких не знает даже он, Цезарь. Клеопатра чувствовала: ее сеть осведомителей угрожает согласию между ними.

И все же этот юноша, Октавиан, вызывал у нее беспокойство. Когда Клеопатра узнала о незаслуженных почестях, которыми осыпал его Цезарь, то испугалась, что он — новый любовник Цезаря. Конечно, она слыхала, что Октавиан хрупок, бледен и вообще едва вышел из детского возраста. Но ведь диктатору не укажешь, кого ему укладывать к себе в постель, и потому Клеопатра подавила свое любопытство.

Теперь же она выпрямилась, отпрянув от дерева, к которому прислонялась, и схватила Аммония за рукав.

— Продолжай.

— Цезарь отослал парня в Аполлонию на обучение.

— Почему Цезарь сам не принимает участия в обучении своего племянника? Это же всеобщий обычай — учить тех, кого любишь.

— По-видимому, он заплатил двум знатным римским семьям, чтобы те отправили своих сыновей вместе с Октавианом, служить ему душою и телом. Парни отличаются умом и изрядными дарованиями, но они — не из патрициев. Цезарь вручил их родственникам целые мешки сокровищ, добытых в Галлии, и сказал, что будет поддерживать их до тех пор, пока юноши (один из них выказывает незаурядные задатки политика, а второй — талант военачальника) будут верны его племяннику.

— Разве это не демонстрирует лишний раз доброту и милосердие Цезаря? — спросила Клеопатра. — Почему же великодушие, которое он проявил к слабому, болезненному племяннику, внушает тебе подозрения?