Это состояние полной капитуляции было для Клеопатры новым. Она и раньше бывала объектом вожделения ее любовников, но никогда еще не получала такого наслаждения в объятиях мужчины.

Когда Антоний почувствовал, как ее тело содрогается в пароксизме страсти, он отнес ее на кровать и уложил, словно ребенка. Он разделся; пенис его был по-прежнему огромен и, когда Антоний снимал сандалии, устремился в сторону Клеопатры. Небольшие шрамы усеивали грудь Антония подобно созвездию; белые и зазубренные, они выделялись на фоне его загорелой кожи. Антоний был широк в корпусе, и Клеопатра видела, где он с годами расплывется; но сейчас вес был распределен красиво, и благодаря ему тело Антония смотрелось куда солиднее, чем у какого-нибудь тощего юнца. Через левый бок тянулся грубый шрам от плохо зажившей глубокой раны.

Когда Антоний улегся рядом, Клеопатра провела по шраму пальцем.

— Получено на службе у нашего Цезаря, — заметил Антоний. Он взял Клеопатру за руку и обхватил ее пальцы горячими губами, осторожно их посасывая. — У нас в Галлии была очень скверная белошвейка.

— Тебе следовало бы завести врача-грека, — улыбнулась Клеопатра.

— Вместо римского лекаря-коновала?

— Именно.

— Ах, государыня, ты снова вернулась к своим царственным замашкам? — Он притянул Клеопатру к себе, навалился на нее всем телом и вошел в нее быстрыми, жаркими толчками. — Придется снова укротить тебя.

Арсиноя не знала, куда идти, но понимала: ей следует немедленно покинуть пределы храма. Верховный жрец выяснил, что ее смертный приговор был подписан самим императором. Единственный способ спастись — бежать, переодевшись. Но куда же ей отправиться? Она постоянно находилась под охраной; стражники следовали за ней повсюду, куда бы она ни шла, даже во время ее ежедневных жертвоприношений в храме. Арсиноя была уверена, что эти римляне присоединились бы к ее молитвам, если бы знали, что она ежедневно молит богиню уничтожить ее сестру, римскую шлюху.

Приказы, отданные на ее счет Юлием Цезарем, были куда более милосердны, чем Арсиноя ожидала от римлян: пленную царевну надлежало содержать под домашним арестом, но не причинять ей никакого вреда. Никакого вреда! Все понимали, что это означает, даже сопровождающие ее солдаты, хотя они то и дело окидывали ее похотливыми взглядами. Они не смели осквернить ее, хотя, конечно же, хотели, и Арсиноя часто недоумевала: что заставило Цезаря отдать подобный приказ?

Он прогнал ее в цепях по улицам Рима в своем отвратительном победном шествии. Что ж, этим он опозорил не ее, а себя. Римские матроны, регулярно навещавшие Арсиною в заключении, были в ужасе от того, что царевну — молодую, благородную, образованную, из знатной семьи — вели закованной, словно дикарку или животное. Арсиноя позаботилась о том, чтобы эти добродетельные сплетницы узнали, кто именно повинен в том, что с ней обошлись подобным образом.

Нет, не Цезарь. Нет, говорила Арсиноя, несчастный стареющий полководец околдован ее сестрой, которая трудилась по ночам, когда все добрые люди спят, и плела чары, опутывая тех, кого хотела подчинить. Бедный Цезарь — всего лишь одна из многих ее жертв. Разве он не сделался за последние годы слабым и болезненным, разве не участились эти его странные припадки? Клеопатра вызвала его болезнь своими темными заклинаниями. А может быть, она воспользовалась слабостью Цезаря, чтобы манипулировать им.

То же самое происходило и с их дорогим покойным отцом: Клеопатра всю жизнь морочила его при помощи своей темной магии. Возможно, она наложила на него проклятие, и оно и стало истинной причиной его смерти, а Клеопатра сделалась царицей. И разве благодетельницы Арсинои не знают, что она также убила двух своих братьев?

Арсиноя любовалась отвращением, что появлялось на лицах римских матрон, помешанных на кровных узах, когда она рассказывала о злодеяниях своей сестры. Неважно, что будет с пленницей теперь: по крайней мере, Арсиноя знает, что уронила Клеопатру в глазах тех, к кому та особенно хотела подольститься, — в глазах граждан ее драгоценного Рима.

А теперь Юлий Цезарь мертв, и его приказ — не причинять вреда царевне — больше не охранял Арсиною. Ныне ее отвратительная сестра нырнула в постель того щеголеватого увальня, которого Арсиноя видала в Риме, — много мяса и хвастовства, и ничего более. Есть ли предел распутству Клеопатры? Она, Арсиноя, скорее умерла бы, чем легла бы под кого-то из этих чудовищ.

Так она и дала понять этому кретину Гельвинию, который, несмотря на приказ Цезаря, не сводил взгляда с ее пышной груди. Иногда Арсиное казалось, что у него глаза вот-вот выскочат из глазниц, так он на нее таращился. Гельвиний попытался — один-единственный раз — тайком пробраться к ней, когда, как он думал, все спали. Он подкрался к ее кровати и попытался всунуть свой член ей в рот, но она схватила его, дернула как следует и изо всех сил укусила наглеца за яйцо. Арсиноя никогда в жизни не слыхала, чтобы кто-то вопил так громко. Несколько мгновений спустя в комнату влетел жрец в сопровождении римлян-караульных. Гельвиния, сжавшегося в комок, унесли, а потом перевели куда-то.

Арсиноя жалела лишь об одном: что она прокусила ему кожу и ощутила во рту солоноватый вкус его крови. Потом она неделю ничего не могла взять в рот. Но, по крайней мере, она отведала крови римлян. И то хорошо.

Три коротких стука в дверь были сигналом. Арсиноя накрыла голову, вознесла короткую молитву богине и закуталась в длинную шаль. Она и самый преданный ей человек, верховный жрец, должны были ускользнуть в ночь и на лодке добраться до Кипра; там наместник Кипра предоставит им убежище — во всяком случае, до тех пор, пока римляне не пронюхают, куда они делись. А затем — кто знает? При необходимости она сможет прикинуться дворцовой рабыней и мыть там полы, пока не пробьет час и она не обретет помощь, дабы отвоевать свое царство.

Но до тех пор, пока кто-либо из высокопоставленных римлян находится в силках ее сестры, ей, Арсиное, будет грозить опасность.

Царевна открыла дверь. Рядом с верховным жрецом стояли двое римских часовых, которых Арсиноя никогда прежде не видела. Один был высок и массивен. Второй, пониже, держал в руках обнаженный меч. Этот казался более злобным. Жрец отвел взгляд, стараясь не смотреть на Арсиною. Низкорослый римлянин грубо схватил царевну за руку.

— Твой приятель сдал тебя в обмен на помилование, — произнес он.

— Это неправда! — попытался протестовать жрец, по-прежнему не глядя ей в лицо. — Мы оба приговорены к смерти.

— Но только один — по твоей воле, — парировал римлянин. — Любопытно, не правда ли?

Он скрутил Арсиное руки, а его напарник связал их ей за спиной.

— Что вы делаете?! — возмутилась Арсиноя, пытаясь вырваться, и чуть не упала на жреца.

Тот отскочил от нее, словно от зачумленной.

— Что они со мной делают? — потребовала она ответа от жреца.

— Я в этом не участвую, — вместо ответа сказал жрец стражникам, отходя в сторону.

Но низкорослый стражник схватил его за руку.

— Ты в этом участвуешь, нравится это тебе или нет. Ты нарушил приказ триумвиров Рима, ты поддержал убийц Цезаря, и теперь ты заплатишь за это.

Жрец застыл и впервые за все это время взглянул на Арсиною; к нему вернулось подобие прежнего достоинства.

— Я буду иметь честь умереть вместе с тобой.

— Нет, — возразил высокий римлянин, нарушив молчание.

Казалось, он сожалеет о своих словах: то ли ему не нравилось, что приходится говорить такое, то ли отвратительным казался приказ, который предстояло выполнить, — этого Арсиноя понять не могла. Но голос его звучал ровно, хотя и с горечью.

— Нам приказано пощадить тебя, жрец. Кто-то — уж не знаю, кто именно — заступился за тебя. Быть может, тебя спасла твоя жреческая должность.

— Но ты будешь свидетелем смерти той, кого ты именовал царицей Египта, — добавил второй. — И не забывай, что отчасти вина за ее смерть лежит и на тебе. Ты — служитель божества. Ты мог бы давать советы и получше.