Антулл поблагодарил ее — вежливо, но чопорно, словно позабыл о некогда существовавшей между ними привязанности, равно как и о временах, когда они с Цезарионом днями напролет носились по всему дворцу. Антоний увидел, что Клеопатра огорчена, и отправил сына спать.

— Клеопатра, мальчик все это время жил в Риме, среди наших врагов. Кто знает, что они ему понарассказывали про тебя? Мы отошлем его в Египет, безопасности ради.

Клеопатра согласилась, втайне понадеявшись, что, когда она вернется домой, собственные дети не станут ей рассказывать про замечательную добрую Октавию. Кто-то должен будет просветить мальчика — открыть ему глаза на давнюю борьбу Антония и Октавиана. Октавия давно уже выбрала, чью сторону принять, и с Антуллом была добра лишь для пользы собственного дела. Во всяком случае, Клеопатре хотелось в это верить.

К отцу в Афины Антулла привез Гай Герминий, неприятный, заносчивый тип. Клеопатра считала, что Герминию не поручили бы это дело, не будь он агентом Октавиана или, по крайней мере, шпионом его сестры. Царица поделилась своим беспокойством с Антонием, и тот сказал:

— Я бы не удивился. Он бледный, тощий и выглядит в точности как один из них. Устрой его на сегодняшнем пиру где-нибудь подальше от нас, а завтра мы от него избавимся.

На пиру царило непринужденное веселье. Клеопатра присматривала за Герминием, а тот, изредка потягивая вино, встречал каждую шутку кислой миной. После ужина он прислал к Антонию слугу, сообщив, что привез ему послание из Рима и требует аудиенции.

— Ну, что я тебе говорила? — прошипела Клеопатра, когда Герминий приблизился к их столу. — Он притащил какие-то гадости от Октавиана.

— Итак, в чем же суть твоего послания, Гай Герминий? — вопросил Антоний, не поприветствовав его и не предложив присаживаться.

— Быть может, мне следует приберечь это для более трезвого момента, — отозвался Герминий, взглянув на чашу с вином, стоящую перед Антонием.

Клеопатра была взбешена. Как смеет эта тварь стоять перед Антонием и повторять старые вымыслы Цицерона, обвиняя Антония в пьянстве?!

— Быть может, ты не доживешь до более трезвого момента. — Антоний положил руки на чашу, и они напряглись так, что побелели суставы. — А потому тебе лучше будет передать свое послание и уйти.

Все разговоры мгновенно смолкли. Множество взглядов устремилось на Антония; некоторые гости, страшась увидеть, с каким лицом Антоний произносит эти слова, наоборот, отвели глаза.

— Послание таково: твои сторонники в Риме останутся верны тебе, если ты отошлешь царицу из своего лагеря.

— Кто тебя послал? — спросил Антоний, никак не давая понять, что услышал обращенные к нему слова.

— Я — представитель антонианской фракции в Риме. Меня прислали сюда твои друзья, которые перестанут быть твоими друзьями, если ты откажешься считаться с их желаниями.

Антоний встал, толкнув Герминия всем корпусом, и тот отлетел, едва не упав; но Антоний схватил его и поднял, так что его лицо придвинулось почти вплотную к лицу самого Антония.

— Ты — посланник злого духа! Ты и твои друзья — не друзья мне! А теперь убирайся, пока я не приказал казнить тебя!

Он отшвырнул Герминия.

— Вон отсюда!

Всю заносчивость с Герминия словно ветром сдуло. Путаясь в полах собственного плаща, посланец выскочил из зала.

Антоний не говорил более об этом, но этот инцидент потряс Клеопатру, и она покинула Афины в угнетенном состоянии духа, несмотря на все почести, которыми ее там осыпали. Полмира чеканило монеты, прославляющие Клеопатру как их царицу. Даже Ахайя и Македония, римские провинции, дерзко отчеканили профиль Клеопатры на новеньких серебряных монетах, демонстрируя миру, что ей дано право вновь принять власть над родиной ее предков. Однако для этих римлян власть Клеопатры была нестерпимым оскорблением.

Клеопатра забеспокоилась; ей начало казаться, что ее присутствие и вправду вредит делу. И чем дальше, тем больше. Но что ей делать? Как на это посмотрят в ее собственной стране, если она оставит Антония и вернется в Египет? Если она откажется от войны? Она не сможет бросить все свои ресурсы здесь, а без них Антоний ослабеет наполовину.

Клеопатра также знала: если она уйдет, если ее интересы будет представлять один лишь Антоний, то по окончании войны ей придется пойти на большие уступки тем, кто останется и будет сражаться до победы. Так уж устроен мир. Антоний будет чувствовать себя более обязанным тем, кто был с ним до конца войны. Когда в дело вступят факты, личные привязанности отойдут на второй план.

Всего лишь несколько дней назад они с Антонием сливались в единое существо. Ныне же она сама, столкнувшись с реальностью, обнаружила, что в теперешнем конфликте нет места любви. Это было очевидно. Как там выразился Антоний? «Какой полководец отсылает прочь самого лучшего своего союзника?» Именно так он и сказал, чтобы успокоить ее. Он прямо дал ей понять, что не настолько глуп, чтобы пренебрегать ее богатством.

Клеопатра получила ответ на заданный Антонием вопрос. «Какой полководец отсылает прочь самого лучшего своего союзника?» В самом деле — какой?

Такой, который решил, что данный союзник перестал быть ему полезен. И ей предстояло разгадать для себя другую загадку: является ли Антоний именно тем самым, принявшим новое решение полководцем?

Они скользили по улицам, взявшись за руки, словно юные влюбленные. Они закутались в неприметные плащи, прячась от зимних ветров, и только два человека с ярко пылающими факелами могли их выдать, дав окружающим понять, кто они такие. Они не поступали так уже много лет. Но ее рука, надежно лежащая в его руке, казалась ей все такой же — маленькой и мягкой. Они вместе пили вино, и она все еще чувствовала во рту его привкус. Она привлекла его к себе и поцеловала. Она была так счастлива снова ощутить вкус его губ! Он жадно встретил ее губы, и она ощутила в глубинах своего тела давно позабытую дрожь возбуждения.

Было двадцать четвертое декабря, ночь праздника, ночь, когда праздновали встречу Дитяти-Солнца, чье рождение знаменовало прибывающие дни и долгожданное возвращение к свету. В канун этой великой ночи богиня даровала ей сон, сон о нем, в котором он снова был молод. Это было так прекрасно — вновь ощутить тепло его любви, что, когда она проснулась и увидела, что его рядом нет, она разрыдалась.

Она плакала почти весь день и лишь в конце этого празднества слез поняла, что удерживалась от слез слишком долгое время — пока длилось это тяжкое испытание. Слезы накапливались целый год, и вот теперь она наконец позволила им вытечь, всем, до последней капли.

Она оделась скромно, выбрав не величественное одеяние, в котором самой себе казалась маленькой и незначительной, а простое льняное платье. Волосы она оставила распущенными, лишь подобрала по бокам небольшими серебряными гребнями. Она еле-еле тронула губы и щеки красным, чтобы напомнить ему о том, какой была в молодости, прежде чем тревоги выпили ее румянец. Она снова сделалась худощавой, словно девушка, потому что ей не хотелось есть.

Взглянув в зеркало, она увидела себя такой, какой была много лет назад. Что же вновь вернуло ей облик юности? Поразмыслив над этим, она поняла: надежда.

Она отправилась к нему одна, не собираясь ничего говорить. Никаких речей, никаких взаимных упреков, никаких угроз, никаких подарков, никаких шлюх. И он тоже был один, и трезвый; он сидел и смотрел, как огромный красный шар солнца погружается в море. Она встала рядом с ним, положила голову ему на плечо и застыла в безмолвии, просто прислонившись к нему и притворяясь, будто последних шести месяцев не было. Притворяясь, будто они никогда не покидали Александрии, никогда не собирали армию и не отправлялись на войну, никогда не ставили честолюбивые замыслы превыше привязанности друг к другу. Ей хотелось, чтобы это мгновение никогда не заканчивалось, чтобы оно длилось вечно, и потому она ничего не говорила. Ей хотелось снова очутиться в том сне. На самом деле она надеялась, что уже умерла и вокруг — потусторонняя жизнь, в которой они могут вечно быть вместе, без войн, которые необходимо вести, без царств, которыми необходимо править.