— Я знаю, что стала бы делать, император, поскольку именно это со мной и произошло. Однако же вот, я сижу здесь и веду переговоры с этим самым человеком.

Антоний испустил раздраженный вздох.

— Тебя не переспоришь! Что ж, я не стану стараться объяснить. Я не намерен рассказывать тебе про тот ужас, в который ввергли наших друзей и союзников действия Фульвии. Несчастная! Незачем возвращаться к этому и напоминать о том, как поражение сломило ее мужество и как мой гнев убил ее. Ладно. Все это будет сейчас неуместным. Ни к чему говорить, как мною манипулировали и в конце концов женили на робкой, улыбчивой римской матроне, поставив это условием мирного договора. Ты знаешь, что означает мир для народа Рима, Клеопатра? Ты знаешь, сколько лет длятся наши междоусобные войны? Сколько друзей и родственников умерли на наших глазах? Мой дед был убит и обезглавлен, мой отчим — казнен, мой наставник, Юлий Цезарь, — предательски заколот. Сколько раз мне приходилось стоять на поле боя против тех, кого я прежде называл друзьями? Мир жаждал мира. Я верил, что, заключив союз с племянником Цезаря и женившись на его сестре, я смогу принести мир. Но более я не верю в это.

— Во что же ты веришь теперь?

— Я не сделал ничего такого, чего не сделала бы ты, чтобы обезопасить собственное будущее и положение, равно как и будущее и положение твоего народа. Ты сама не раз шла на риск — я это видел. И ты сама не раз рассказывала мне о трудных решениях, которые тебе приходилось принимать. «В вопросах государственных сохраняй хладнокровие». Не я придумал эту фразу, Клеопатра, — я лишь воспользовался твоим советом, поскольку верил, что уж ты-то меня поймешь!

— Я вижу, ты слишком хорошо знаешь меня, император, и я сама в этом виновата. Похоже, ты видишь меня насквозь, а я даже не могу понять, кому принадлежит твоя верность. Я не знаю твоего сердца, о котором ты рассуждаешь столь непринужденно.

Антоний принялся расхаживать по комнате, засунув руки за пояс, который носил спущенным на бедра. Клеопатра заметила, что при нем не было меча.

— У меня есть основания считать, что мой союзник намеревается предать меня, как уже предавал не раз, и трудится над тем, чтобы сорвать мою войну против Парфии. В качестве одного из условий нашего соглашения я пообещал ему сто пятьдесят кораблей, чтобы защитить Средиземное море от Секста, сына Помпея. Я передал ему эти суда еще до того, как покинул Рим. Октавиан же, со своей стороны, посулил мне для войны двадцать тысяч солдат, четыре легиона. И до сих пор не отослал их мне, невзирая на все мои требования. Не приходится сомневаться, что он старается подорвать мои силы. А может, его не волнует судьба собственной сестры и он глух к ее мольбам. Впрочем, не исключено, что она постоянно действует в союзе с ним. Я не имею возможности выяснить, что из этого правда, а потому решил оставить вопрос открытым. Все равно Октавия не имеет никакого значения. Брак с ней не принес мне ни мира, ни верности. Я отослал ее домой, чтобы мы с тобой могли вернуться к нашим прежним замыслам, ко всему, что мы планировали, еще когда Цезарь был жив, и тому, что задумали после его смерти.

Антоний завершил речь и уставился на Клеопатру, ожидая ее реакции, но царица, невзирая на все свое желание расспросить его поподробнее, продолжала безмолвствовать.

— Ты мне веришь?

Одно Клеопатра могла сказать точно: это не было представлением, устроенным ради нее. Антоний-актер всегда создавал вокруг себя атмосферу игры. Этот же Антоний был солдатом, прямым и открытым, тем самым, что с легкостью завоевывал сердца своих людей. И хотя Клеопатра не знала, не передумает ли он снова, она понимала, что по крайней мере в одном он прав: окажись она перед тем же выбором, что и он, она действовала бы точно так же.

Клеопатра бросила Архимеда, а ведь он отправился вместе с нею в изгнание и помог ей выстоять в войне против ее брата. У нее не было выбора, но она знала, что в конечном итоге боги заставят ее заплатить равноценной монетой. И они это сделали, когда отослали Антония в Рим и дали ему красивую и плодовитую жену-римлянку. После смерти Цезаря у Клеопатры также не оставалось особого выбора. Ей пришлось заключить союз с Антонием. И точно так же у нее не было особого выбора сейчас.

Необходимость обеспечить царству стабильность — превыше всего. Точно так же обстоят дела и у Антония. Он обдумал все имеющиеся возможности и решил, что Клеопатра — наилучший из возможных союзников.

Клеопатра постаралась сдержать надежду и нарастающее у нее в душе ощущение победы, но обнаружила, что после стольких лет одиночества и неопределенности ее стоицизм улетучился бесследно. И все же она не может позволить себе выглядеть уязвимой. Клеопатра попыталась напустить на себя суровый вид.

— Я объявила, чего я хочу, император. Я приму твои условия только в том случае, если ты примешь мои.

Антоний снова взглянул на карту.

— Это преждевременно, Клеопатра, но, учитывая сложившиеся обстоятельства, я их принимаю. Правда, мне трудно будет объяснить эти действия моим сотоварищам.

— Император, у тебя нет сотоварищей. Необходимо привыкнуть к этой мысли. Когда мы добьемся победы над Парфией, не останется никого, кто был бы равен тебе.

Антоний опустился на колени перед Клеопатрой и взял ее за руку.

— Никого, кроме тебя.

Она не стала отнимать руку.

— Ну а теперь расскажи же мне наконец о моих детях. Унаследовали ли они мою внешность?

— Я уже сказала: если ты хочешь что-либо узнать о своих детях, тебе придется самому приехать и взглянуть на них. Они очень тобой интересуются.

С лица Антония исчезло обеспокоенное выражение, сохранявшееся в течение всей встречи, и он улыбнулся Клеопатре, сделавшись более похожим на себя прежнего — того, каким он помнился Клеопатре эти последние четыре года.

— Тогда пойдем домой и приготовимся к моему отъезду. — К нему вернулась его прежняя самодовольная улыбка. — Обо мне нужно позаботиться, прежде чем я отправлюсь на войну.

Военный совет начался на рассвете. Клеопатра собрала его ради единственного лица, чье присутствие имело бы значение, но это лицо, вероятно, храпело сейчас в ухо какой-нибудь шлюхе. При мысли об этой иронии судьбы Клеопатра улыбнулась. Она не имела никакого влияния на этого человека — а римляне заявляли, будто он целиком и полностью находится под ее контролем. Впрочем, присутствующие были полны оптимизма. Канидий Красс, самый верный из ее друзей-римлян, и Гефестион, преданнейший из первых министров, сообщили царице о том, какие новые подробности добавлены к плану бегства на Красное море.

«Я не желаю бежать! — хотелось крикнуть Клеопатре. — Я хочу сражаться!» У них были все возможности собрать армию даже большую, чем в последний раз, но Антоний не прилагал к этому ни малейших усилий, а Клеопатра знала, что большинство римских солдат, и особенно офицеры, жизненно необходимые для того, чтобы одержать победу, не выступят против другой римской армии, если командование примет египетская царица. В конце концов, кровь — не водица, и история знавала случаи, когда кровные узы оказывались сильнее даже денег. И это, как полагала Клеопатра, как раз и был один из подобных случаев. У нее имелись деньги, чтобы заплатить войску. Римляне со времен Суллы — задолго до того, как Юлий Цезарь перешел ту итальянскую речушку, — многократно выходили на бой друг против друга, и римские мечи проливали римскую кровь. Клеопатра сама явилась к солдатам — несмотря на возражения некоторых офицеров-римлян, для которых невыносимо было видеть женщину у власти, — и говорила с ними на их родном языке. Некоторые из этих солдат воевали всю жизнь и были уже немолоды. Они хотели денег, земель и покоя — всего того, что им обещал Юлий Цезарь. Но Цезарь умер, не успев расплатиться со своими долгами.

Так что Клеопатра безропотно слушала, как советники рассказывают ей про легкие корабли, специально построенные на случай ее бегства. Их погрузят на огромные повозки, тоже специально сооруженные для этого случая, и армия рабов протащит их двадцать миль до Красного моря, а уже оттуда царица с семьей и свитой уплывет прочь.