В один из абсолютно безветренных дней в середине лета, когда над морем звенела жара и даже самый слабый ветерок не нарушал водной глади, она надела бикини и отправилась в путь. Кристина добралась до островов, миновала их и поплыла дальше, прямо к шхерам. Уже издалека она услышала доносящиеся оттуда крики птиц. Дойдя до шхер, она обнаружила, что по наклонным каменным плитам можно легко взобраться на берег.

Шхеры стали ее излюбленным местом, хотя такие безветренные дни, когда туда можно было сплавать, выдавались нечасто. Там она никогда не встречала людей, только птиц. Они гнездились на шхерах, и когда Кристине удавалось найти гагачий пух, она собирала его в мешочки. Вернувшись домой после такого путешествия, ей всегда приходилось отмывать байдарку от птичьего помета.

Лето кончилось, а сентябрь был ветреным, но в начале октября выдалось несколько ясных дней, когда море было похоже на темное стекло, а солнце хоть и не грело, но сияло золотистым светом. Кристина тут же воспользовалась теплыми деньками. Она вставала на рассвете, брала с собой чай с бутербродами и выходила на байдарке в море.

Она была просто неописуемо счастлива. Она наслаждалась байдаркой, ставшей продолжением ее собственного тела, которое отныне сужалось книзу, как копье, радовалась близости моря и размеренному ритму гребков. Ей просто не верилось, что было время, когда она жила без байдарки. Время, когда она ходила пешком, ступая тяжелыми ногами по твердой почве. Она уже расстраивалась из-за того, что скоро настанет зима и лишит ее этого нового способа передвижения. А может, путешествия все же удастся продолжить? Ведь эскимосы в Арктике пользуются каяками. Прошлой зимой лед так и не встал, и возможно, в этом году будет так же.

Но за ясными днями последовали осенние шторма. А когда они стихали, было так холодно, дождливо и неприветливо, что, совершив лишь один короткий выезд вдоль ближайших пляжей, Кристина перенесла судно на участок, уложила его на двух поленьях около стены дома и накрыла брезентом.

Зато зимой оставалось достаточно времени, чтобы привести в порядок коллекцию. Дом стал теперь все больше походить на мастерскую со складом производственного материала.

Все стены были увешаны самодельными полками. На некоторых из них Кристина хранила свои находки. По отдельным ящичкам были распределены части скелетов, зубы и рога разных животных. Кусочки заячьего меха, овечья шерсть и конский волос. Раковины улиток и мидий. Высушенные морские звезды и морские ежи. Клешни и панцири ракообразных. Пух и перья. Скорлупа яиц. Были тут и обломки разбитых кораблей, ветки, корни, желуди и камни. Засушенные растения и грибы. Мертвые жуки и бабочки. Птичьи и осиные гнезда.

У каждого предмета было своих место, и Кристина точно знала, где что лежит.

Кроме того, она начала ездить в город и закупать разные материалы в магазинах. Маленькие баночки с черной, красной, серебряной и золотой красками — в магазине «Умелые руки». Кайму и бахрому — в магазине швейных принадлежностей. Медную проволоку — в магазине скобяных товаров. Кожаные шнурки — в обувном магазине. Алюминиевую фольгу — в продовольственном. Весь материал тоже хранился в разных ящичках и коробках.

На других полках стояли готовые творения. Странные вещи, от которых жутко веяло смертью и бренностью и которые в то же время как будто дышали мистической, непостижимой жизнью.

У окна стояли единственные предметы мебели, которые Кристина не сожгла: стол и стул. Тут она сидела темными вечерами и работала. Потом она сползала на пол, в гнездо из одеял и подушек. Перед сном Кристина думала о байдарке, ложе которой находилось совсем рядом. Завернутая в брезент байдарка дремала по другую сторону стены и делилась с Кристиной снами о лете, море и птицах.

Майя вернулась за две недели до конца летних каникул, за две недели до того, как папа должен был забрать меня домой в Гётеборг, за две недели до того, как мне предстояло пойти в гимназию — в совершенно новую школу, с новыми одноклассниками. Гаттманы возвращались в Стокгольм. Теперь, когда они вновь обрели Майю, все, казалось, должно было вернуться на круги своя.

Но получилось не совсем так. Кое-что изменилось. Гаттманы, раньше относившиеся к Майе как к центру семьи, теперь словно бы сторонились ее. Они смотрели на нее с недоверием и даже прикасались к ней как-то иначе, более осторожно. А она все равно оставалась абсолютно такой же Майей. Иногда мне казалось, что именно отсутствие в ней каких-либо перемен и эта пугающая неуязвимость как будто бы накрывали ее стеклянным колпаком и незримо, но отчетливо отделяли ее от остальных членов семьи.

Майя по-прежнему неотступно следовала за нами с Анн-Мари, куда бы мы ни шли, и у меня сложилось впечатление, что Анн-Мари это стало раздражать еще больше, но вместе с тем она обращалась с Майей приветливее, чем раньше. Обычно Анн-Мари позволяла сестренке ходить за нами, но в те редкие разы, когда она все же просила Майю оставить нас в покое, она больше не отдавала ей резких команд, а мягко и обстоятельно объясняла причины.

Однажды вечером я стала свидетелем того, как Майя увязалась за Оке, когда тот шел от машины к писательскому домику с ящиком купленного в городе вина. Майя следовала за ним по пятам. Когда он останавливался, девочка тоже останавливалась. Они смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Он пошел быстрее, но Майя не отставала ни на шаг. Последний отрезок пути Оке, с тяжелым ящиком на руках, уже бежал бегом. Ему удалось открыть дверь локтем. Прежде чем проскользнуть внутрь и захлопнуть дверь, он бросил через плечо быстрый взгляд на Майю. Я только на миг увидела лицо Оке, но это выражение я не забуду никогда. Он явно боялся ее.

Карин кормила малышку и заботилась о ней, но ее бесплодные проявления нежности прекратились. Она лишь иногда мимоходом гладила девочку по черным блестящим волосам.

Раньше, когда мы по вечерам болтали в гостиной, кто-нибудь частенько брал Майю на колени. Она не сопротивлялась, а сидела, откинувшись этому человеку на грудь, словно на спинку удобного кресла, а если ему требовалось встать, с готовностью переползала на другие колени. Теперь же она сидела сама по себе, на бело-синем диване, и с обеих сторон от нее оставалось небольшое пустое пространство.

Майя была словно звереныш, которого человек подержал, а потом вернул матери. Мы побаивались ее, точно от нее исходил запах чужого племени.

Ей подарили темные очки в розовой пластмассовой оправе. Йенс купил их на бензоколонке. Очки были, естественно, паршивого качества, одно из пластмассовых стекол почти сразу же вывалилось, и его так и не удалось как следует закрепить. Но Майе очки очень понравились, и она носила их ежедневно, в любую погоду, на улице и дома. Правый глаз закрывало темное стекло, а левый, наоборот, сверкал в ярко-розовом круге, и выглядело это весьма странно.

Если Майя и обижалась на отчужденное отношение семьи, то проявляла она это так же невыразительно, как и любые другие чувства. Обычно она сидела в углу дивана в темных очках с одним глазом и рисовала свои крылатые фигурки.

Когда я говорю, что Майя не изменилась, это не совсем верно. Одно изменение все-таки произошло, а я чуть о нем не забыла. Возможно, ничего нового в этом не было, просто мы, чисто случайно, обратили на это внимание только через несколько дней после возвращения Майи.

Мы — Анн-Мари, Майя, Йенс и я — пошли на пляж купаться. Майя сидела нагишом на песке с ведерком и лопаткой, а мы, один за другим, нырнули с мостков, перевернулись на спину и стали разговаривать, перебирая в воде ногами. Мы периодически поглядывали на берег, чтобы не выпускать Майю из виду. Вдруг она бросила лопатку, выбежала на мостки и прыгнула. Она плюхнулась в воду на глубоком месте в нескольких метрах от нас, на мгновение скрылась под водой, но ее черная голова почти сразу же снова показалась на поверхности. Двигаясь резко и неуклюже, Майя проплыла по глубокому месту, миновала нас и двинулась к берегу. Она выбралась из воды, села на корточки и продолжила копаться в песке, а с ее хвостиков капала вода. Все это произошло настолько быстро, что мы и опомниться не успели.