Уроки нападения и защиты повторялись без конца. Цель их заключалась в том, чтобы научить Кадзэ правильной ката, форме движений. Казалось, сэнсэй обладает неиссякаемым запасом терпения, настойчиво отрабатывая с учеником одни и те же приемы. Сначала Кадзэ нападал на учителя, используя определенные действия; затем он сам подвергался нападению подобным же образом. По мере того как росло мастерство Кадзэ в искусстве последовательности нападения и защиты, сэнсэй постепенно увеличивал скорость движений. Их своеобразные танцы проходили уже на более высоком уровне.

Однажды, когда Кадзэ исполнилось десять лет, он, утомленный бесконечными упражнениями, в гневе стал размахивать своим мечом. Кто-нибудь другой отнес бы подобное на счет нервного расстройства, однако учитель немедленно прекратил занятия. Он пристально посмотрел на Кадзэ и сказал:

— Бака! Дурак!

Сэнсэй никогда не ругался, и слово «дурак» прозвучало в его устах столь же оскорбительно, как поток грязной брани, которой порой разражается пьяный самурай. Кадзэ покраснел и стыдливо опустил голову. По японским обычаям, новичок должен смиренно учиться у мастера и никогда не проявлять признаков недовольства.

— Я научу тебя самому важному в искусстве боя на мечах, — говорил сэнсэй. — Ты не сможешь побеждать других до тех пор, пока не победишь себя. Испытывая во время сражения гнев, разочарование или чувство гордости, ты никогда не одержишь победы. Ты должен биться, ни о чем не думая. И пусть меч сам ищет свой путь. Позволяя чувствам править тобой, ты не победишь врага, даже если одолеешь его. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Думаю, да, сэнсэй.

— С возрастом у тебя появится много причин для гнева. Жизнь печальна тем, что время копит в себе боль. Позже ты лучше поймешь мой урок. Он тебе еще пригодится.

Кадзэ хорошо запомнил слова мастера и никогда больше не позволял себе выражать свои чувства посредством боевого оружия.

Именно это упражнение стало наиболее продолжительным и нудным. Наконец, убедившись в том, что Кадзэ усвоил необходимое количество знаний, сэнсэй прекратил занятия. Испытывая благодарность к учителю, Кадзэ сел на бревно, лежащее у края лужайки, на которой проходили их занятия, и потянулся к кувшину с водой.

— Мидзу, сэнсэй? — спросил он.

Старик, не проявлявший никаких признаков усталости, отрицательно покачал головой. Кадзэ открыл кувшин и отпил из него. Вода была холодная, вкусная и освежающая, словно из горного источника. Сэнсэй был в шесть раз старше Кадзэ, однако тот уже не удивлялся, что запас жизненных сил старика превосходит его собственный. Живительным источником сэнсэя являлось не тело, а сила духа. Мальчик понимал, что ему еще расти и расти, прежде чем его дух достигнет такой же крепости.

— Позволь мне задать вопрос, учитель, — обратился к сэнсэю Кадзэ, немного отдышавшись.

Старик едва заметно кивнул. Это было приглашением к продолжению разговора.

— Я повторяю раз за разом каждое упражнение до тех пор, пока не овладею им полностью. А если я в поединке встречусь с кем-то, кто узнает мой прием, значит ли это, что он будет знать мой следующий ход?

— Да.

Последовало молчание. Затем Кадзэ обратился к учителю за новыми разъяснениями.

— Так зачем же я с такой точностью овладеваю каждым приемом?

— С тем, чтобы фехтовать творчески.

Кадзэ обдумал слова сэнсэя и, рискуя быть названным глупцом, задал еще один вопрос:

— Но разве точное повторение одного и того же приема не убивает творчество?

— В таком случае все твое творчество должно умереть. Ты практикуешь упражнения, чтобы научиться технике, которая дает тебе свободу творить. Нельзя создать что-то стоящее без прочного основания. Творчество без овладения основами мастерства ничего не значит. Овладев техникой, ты сможешь выйти за ее пределы и соединить основные движения битвы на мечах в новые комбинации. Однако сначала тебе необходимо до такой степени овладеть основами техники, чтобы перестать думать о ней. Так становятся опытными фехтовальщиками.

— Когда же я овладею техникой?

— Никогда.

Кадзэ вздохнул. Иметь дело с сэнсэем — то же самое, что беседовать с дзэн-буддистом. Увидев разочарованное выражение на лице мальчика, учитель сказал:

— Как ты считаешь, почему я это тебе говорю?

Кадзэ подумал и ответил:

— Несмотря на твои годы, ты постоянно тренируешься. Когда ты сражаешься со мной, то не только обучаешь меня, но и повторяешь все тонкости упражнения. Ты исправляешь меня и в то же время совершенствуешься сам. Ты постоянно говоришь, что человек не может достигнуть совершенства. Он может только стремиться к нему. Если это так, тогда стремление должно длиться вечно, ибо наша цель — достичь совершенства ума, духа, тела и меча.

— Хорошо сказано.

Флейта умолкла. Кадзэ посмотрел вверх, на отверстие в решетке, надеясь, что музыка возобновится, несмотря на меланхоличность темы. Однако в ночи царила тишина. Кадзэ вздохнул и закутался в халат. Перед тем как провалиться в небытие, он подумал, имел ли значение выбор мушкета перед намеченным убийством. В отличие от Сингэна Иэясу повезло. Пуля пролетела мимо него и попала в Накамуру. Интересно, как эта удача связана с организацией покушения?

Ёсида мало верил в удачу, хотя должен был признать, что разыскиваемому им ронину чертовски везет. Он повернулся к Нийе и нахмурился.

— У тебя было почти сто человек, — сказал он.

— Да, господин.

— И все-таки ронину удалось скрыться.

— Не знаю, господин. Мои люди обследовали весь канал, после того как он исчез. Возможно, течением его тело унесло далеко от того места, где оно опустилось на дно.

— Не исключено также, что тело вылезло из воды и отправилось спать в теплую постельку.

— Я уверен, что поразил его выстрелом из мушкета, — решительно произнес Нийя. — Я ждал, когда он высунет голову из-за края крыши. Было довольно темно, и его голова показалась только наполовину. Но все же я уверен, что попал в него. Я никогда не промахиваюсь.

— Ты попал в ронина, а у него все же хватило духу перепрыгнуть через широкую улицу и скрыться в канале.

— Я стреляю очень метко, — произнес медленно Нийя, не спуская глаз с Ёсиды.

— Не сомневаюсь. Знаю, что ты отличный стрелок, — уже мягче сказал тот и повернулся к карте Эдо.

Уже наступило утро. Карту освещал мягкий свет бумажного фонаря. Подобно большинству японских карт, эта представляла вид города в перспективе и показывала отдельные здания. Масштаб был весьма приблизительным, потому что видение художника зачастую преобладало над мнением картографа. Эдо рос так быстро, что любая карта устаревала уже в момент своего создания. Повсюду, как грибы, росли новые дома и лачуги. Знать и чиновники отбирали целые кварталы, заставляя жителей покидать их. Ёсида слышал историю об одном бедолаге, которого в прошлом году заставляли пять раз переезжать с места на место. Он имел неосторожность строить дом на земле, которая вскоре переходила к даймё или храму.

За исключением реки и замка Эдо весь город находился в состоянии постоянного изменения. Токугава даже велел срыть гору Канда, чтобы засыпать землей болота, которые служили постоянным источником болезней.

— Наши люди ищут по всему каналу, — сказал Нийя, проводя пальцем по карте. — Если тело в воде, мы найдем его. Вот здесь, в месте, где канал соединяется с рекой, мы поставили сеть. Так что утопленника не вынесет в море.

— А что, если вы не найдете тело?

— Тогда мы развесим по всему городу объявления с обещанием награды за поимку беглеца.

Некоторое время Ёсида о чем-то думал, потом сказал: