— Так это он и есть? — римлянин, отвернувшись от растерявшегося Эфраима, обратился к Анилею, который тоже довольно неуютно себя чувствовал под этим ледяным взглядом. — Не впечатляет, совсем не впечатляет.

— Я тоже так решил, увидев его впервые, в той камере. Конечно он и сейчас не сильно-то изменился, — Анилей словно оправдывался перед ним. — Но всё указывает на него. Никаких сомнений.

— У вас может и нет сомнений, а я всё же скептически отношусь к тому, на что он способен. Он жалок и ничтожен. Вы только взгляните на него.

— Уверяю вас, у него есть внутренний стержень, сила воли, — Анилей мельком бросил злобный взгляд на Эфраима, словно виноват во всем был именно он. — Ему лишь нужна мотивация, небольшой стимул.

— Его сестра? — римлянин сказал это с таким пренебрежением, будто отмахнулся от чего-то неприятного и отвратительного. — И что она…

— ХВАТИТ! — эти пренебрежительные слова римлянина о сестре всколыхнули ярость, и сняли оцепенение, сковывающее прежде Эфраима. Он выплеснул в это слово всю свою злость, обращаясь одновременно и к Анилею, и к неизвестному римлянину. — Вы можете делать со мной, что угодно. Но Сара…

— Какая дерзость. Какое-то ничтожество смеет указывать мне, что делать, — римлянин слегка передернул плечами, не обращая внимания на Эфраима, но при этом у него промелькнула легкая улыбка. — И как вы позволяете только этим… вмешиваться в разговор господ?

— Но вы же сами хотели, Люций, чтобы он присутствовал здесь, — Анилей вновь гневно посмотрел в сторону Эфраима, но при этом голос его дрожал. — Я же говорил, что он не так уж прост, как могло показаться с виду. Нужно лишь надавить…

— Да-да, стимул.

— Вот именно. У меня тоже были сомнения, что он действительно способен на то, что те трое несчастных говорили о нем. Но уверяю вас, Люций, я заставлю его…

— Постойте, не торопитесь с выводами, дорогой Анилей. А может он и вправду ничем не примечателен? Обычный вшивый ничтожный человечек. Просто он стоит горой за свою младшую сестру и всего-то.

— Я заставлю его либо доказать, либо опровергнуть это. Он у меня…

Эфраим, продолжая яростно дышать, сжал свои кулаки и сделал уверенный шаг вперед, намереваясь решить всё здесь и сейчас. «Я не позволю им причинить вред моей бедной Саре. Нет, никогда. Им нужен стержень, сила воли… Так я покажу им, на что способен».

Злоба и ярость мгновенно захлестывали его, овладевая рассудком. Кто они такие, чтобы решать человеческие жизни? Только то, что у них есть какая-то мнимая власть не дает им ничего, абсолютно никакого права решать за других.

Тот римлянин, которого Анилей называл Люций, обратил внимание на приближающегося к нему Эфраима, взглянув всё тем же своим холодным взглядом. Эфраим практически рванулся вперед, намереваясь в два прыжка достигнуть этого высокомерного римлянина, но внезапно налетел на что-то.

Он мог поклясться, что по ощущениям это была человеческая рука, оттолкнувшая его в грудь. Но в комнате не было никого, кроме них троих. А Люций и Анилей были достаточно далеко от него, чтобы нанести этот удар. Эфраим упал на пол, а Люций продолжал буравить его своим взглядом, смотря сверху вниз на распластавшегося на полу Эфраима.

— Какой нервный, однако, юноша. И неловкий к тому же, — бросив последний презрительный взгляд в его сторону, Люций обернулся к Анилею, направляясь при этом к выходу. — Убедите меня, что он действительно тот, за кого вы его выдаете. Тогда и поговорим, дорогой Анилей.

— Либо я докажу, что он действительно обладает силой, либо он будет долго и мучительно страдать за оскорбления, которые нанес всем нам. — Анилей, еще раз извинившись перед Люцием, проводил его до дверей из комнаты, передав сопровождающим стражам, а потом резко обернулся к лежащему Эфраиму. — Поднимайся уже!

Всё еще не понимая, что с ним произошло, он медленно, опираясь на стену, поднялся с пола. Вся злость и ярость куда-то ушли, и оставалось только чувство вины и неизбежного наказания. Он стоял перед ним, в полной растерянности, ожидая своего приговора.

— Я смотрю, ты уже поправился, мой мальчик. Прыгаешь тут на приличных людей. Благодари Бога, что ты упал, не дотронувшись до этого… — Анилей презрительно сморщился, ища подходящее название для Люция. — Как я их ненавижу. Приходят словно в свой дом. Распоряжаются тут, а ты чувствуешь будто не ты хозяин, а он.

— Я…

— Да молчи ты уже. Хватит с тебя, — Анилей махнул в его сторону рукой, показывая, что говорить будет он. — Эти римляне, паршивые свиноеды, мнящие о себе слишком многое. Будь моя воля, всех бы прибил к их же собственным крестам. Вечно они везде лезут. Вот и этот как-то разузнал про тебя. Пришел тут, приказывает, расспрашивает. Сам-то непонятно кто, а ведет себя будто римский император.

Анилей продолжал высказывать свое мнение об этих римлянах и свиноедах, которые ему противны и омерзительны. Но он вынужден подчиняться им, понимая что несмотря на все эти волнения, власть оставалась у Рима. А этот Люций явно вывел его из себя. Он указал ему на его место в этом римском мире, что дико раздражало Анилея — когда кто-то пытается ему указывать.

Всё что было понятно из его слов, так это то, что сам Анилей видел впервые в жизни этого самого Люция, но тот видимо знатно его припугнул, что он весь дрожал перед ним. И еще этот Люций активно интересовался возможностями и силой, которой якобы обладал Эфраим.

— Значит так, мой мальчик. С тобой надо что-то решать. Времени прошло уже достаточно, по моему мнению. И я хочу знать кто ты на самом деле. Ты ведь знаешь, что у нас в городе располагается небольшой римский гарнизон для охраны восточных границ. Так вот, ты либо проникнешь в него своим загадочным способом, и убьешь несколько человек, этих римских ублюдков. Либо будешь смотреть, как твою сестру режут на куски. Тебе ведь ничего не стоит появиться, убить и исчезнуть, растворившись в воздухе, как ты умеешь? Этой ночью всё решится. Время пошло.

Город Хеврон, Иудея, 2 год н. э. (Через две недели после Явления в пустыне)

День подходил к своему логическому завершению. Пришло время собираться, но черви сомнений так и не покинули Эфраима. Они прогрызались в его внутренности, заставляя сжиматься, только от одной мысли, что он может не справится.

Эфраим представлял себе жуткие вещи, и никак не мог избавиться от этих видений. Поскорее бы уже ночь.Ночью всё кажется значительно проще. Ожидание неизбежного действовало на нервы, не давая успокоиться.

Он рискнул и поставил на чашу весов, всё что у него было. И повернуть назад уже не мог. Он должен это сделать.Один шанс — одна попытка.

У него не было сомнений в том, что предстояло убить кого-то. Лишить человека жизни? Он готов. Нет, просто обязанэто сделать. Но вот только как? Проникнуть в охраняемый римский гарнизон, и вот так, запросто, перерезать человеку горло, да еще и уйти незамеченным. В опасные игры мы играем.

С приходом сумерек, Симеон подошел к Эфраиму, чтобы в последний раз перед уходом напутствовать его. Верил ли он ему, и было ли ему хоть немного его жаль… Где-то в глубине души Симеон конечно же сочувствовал, но не показывал этого.

Он почему-то не сомневался в том, что Эфраим запросто проникнет в римский гарнизон. И больше переживает о том, сможет ли он убить живого человека. С одной стороны все эти разговоры немного отвлекали Эфраима от его мрачных сомнений в успешности сегодняшней ночи, но в тоже время и тяготили его.

Стоило понять одно — Симеон не мог ему никак помочь этой ночью, а значит Эфраим должен был рассчитывать только на одного себя. Симеон всего лишь верный пес своего хозяина, хотя и не лишенный человечности. Но он и пальцем не пошевелит, когда люди Анилея будут убивать Сару. А после подойдет сказать, что он сожалеет об этом…