Испытывал ли сам Анилей к Симеону какую-либо привязанность? Нет, не больше чем к остальным псам — он также без сожаления мог бы приказать его убить, как и остальных. И поэтому было странно наблюдать эту нелепую преданность Симеона к своему хозяину.
Симеон по своей природе не был жестоким человеком. В нем не было ненависти к людям. Но с рождения он был лишен свободы, и его жизнь не была в собственном распоряжении — другие распоряжались ей. И во многом именно это и сделало его тем кем он стал.
Как и всех до него, Эфраима принял и обучал именно Симеон. Все эти дни, когда Эфраим перебрался в казармы, они ежедневно занимались по несколько часов. Он обучал его всему — от силовых упражнение до сражении на мечах.
Находясь большую часть своего времени на тренировках или в казармах, расположенных недалеко от дома Анилея, в сам дом Эфраим не имел права заходить, без разрешения своего господина. Хотя язык с трудом поворачивался назвать этот дворец просто домом.
Дворец Анилея, находился недалеко от Восточного рынка, буквально в центре Хеврона, выделяясь своими размерами и обстановкой. Можно было сказать, что весь дом с его садами, казармами, участками и прочими прилагающимися постройками, занимал по своим чудовищным размерам, чуть ли не весь квартал бедняков, в котором некогда жили Эфраим с Сарой.
Сама Сара проводила всё свое время в главном доме, практически не выходя наружу. Этого не хотел Анилей, видимо боясь того, что может произойти. Он по-прежнему верил в загадочную «силу» перемещений Эфраима. Единственным способом удержать его, была сестра, как думал Анилей. И поэтому всячески старался держать их подальше друг от друга.
Но никакой «силы» у Эфраима конечно не было и появиться ей было не откуда. Найти того человека, настоящего вора, было невозможно — Эфраим постоянно находился на территории дворца Анилея. И покинуть ее не мог, по крайней мере без риска, что его схватят и отквитаются на сестре. Да и тот человек мог давно уже покинуть город. С его-то возможностями.
— Ну как ты, Эфраим? — Симеон склонился над ним, хлопнув слегка клинком по плечу. — Продолжим?
Дыхание еще не восстановилось, но всё равно пришлось подниматься. Симеон протянул ему меч. Взяв клинок, Эфраим стиснул зубы, встав в стойку. Свалившийся на него шквал стремительных ударов вынудил его обороняться.
С трудом отразив эту серию выпадов, он сделал неуверенный бросок вперед. Но услышал лишь звон металла о металл и почувствовал что теряет свой клинок.
— Никогда не пытайся наносить резкий удар во всю длину лезвия меча, — спокойно сказал ему Симеон. — Действуй спокойнее.
Удержав в руке меч, Эфраим вновь попытался с размаху ударить клинком снизу вверх, вложив него всю свою ярость и силу. Но лезвие Симеона обогнув клинок Эфраима, уперлось ему в тяжело прыгающий кадык. Холодное лезвие неприятно близко касалось кожи, слегка оцарапав ее. Эфраим разжал руки, выронив свой меч на землю.
— Ты проиграл, потому что разозлился.
— Я должен любить человека, нападающего на меня и желающего убить? Разве воин не должен чувствовать ненависть. Мне казалось, что она помогает преодолеть страх.
— Тебе нужно уметь сражаться спокойно, без какого-либо страха, ненависти и злобы. Отпусти всё это от себя.
— По моему этому нельзя научиться. Сомневаюсь, что я смогу когда-либо сравниться с тобой.
— Ежедневные тренировки и внутреннее осознание того, что ты действительно можешь сделать это. Не просто сражаться и биться. А убить человека. У каждого человека есть право на убийство. Ты поймешь это, когда к твоему горлу приставят кинжал. Но будет уже поздно, и ты будешь проклинать себя, что не убил этого человека, когда была такая возможность. Запомни — если можешь убить, убивай без сомнения. Иначе убьют тебя.
— Я… попробую, — речь шла не о каких-то мнимых моральных сомнениях. Он просто не мог, не имел права подвести свою младшую сестру. Ради нее, он готов лишить жизни любого человека. Эфраим убедил себя в этом. Он может убить. Имеет право.
— Это, конечно же, хорошо. В тебе есть сила воли, потенциал. Очень хорошо, что ты не сдаешься и пытаешься, но всё же… — Симеон немного замялся, пытаясь найти слова. — Дело не в том, как ты обращаешься с мечом, кинжалом и прочим. Я ведь, в отличии от других, знаю зачем господин Анилей взял тебя.
— И ты веришь, что я действительно могу перемещаться на расстояние?
— Я не знаю, можешь ли ты делать это или нет. Но я верю словам троих людей, что охраняли в тот день дом нашего господина. Зачем им нелепо лгать и выдумывать об этом, зная, что это убьет их?
— Да, господин Анилей говорил мне, что им отрубили руки, но они при этом продолжали уверять, что видели меня исчезающим в воздухе. Но здесь я их ни разу не видел. Если они действительно видели меня в тот день, то могли бы узнать и подтвердить, что это именно я. Ты не можешь отвести меня к ним?
— Господин Анилей не остановился на их руках. Они не так уж долго прожили после всего, что он с ними сделал. Пропавшая жемчужина была найдена у тебя, так что сомнении ни у кого больше нет. Но ты по-прежнему хочешь убедить всех в обратном?
— Если бы мне только дали возможность, я бы нашел настоящего вора, и привел бы его к вам, чего бы это мне не стоило. Но ведь я заперт здесь, в этом дворце. У меня нет ничего, кроме моих слов.
— Не мне решать твою судьбу, как и не мне мою собственную. Господин Анилей верит, что ты именно тот, кто украл его жемчужину, и убедить его в обратном никто не в силах.
— Но что делать мне? Я… просто не знаю, как его переубедить.
— Всё в руках нашего господина Анилея. Продолжим?
Они непрерывно занимались тренировками еще полчаса. Эфраиму так ни разу и не удалось нанести более менее стоящий удар и поразить Симеона. Они уже собирались направиться обратно к казармам, как заметили небольшое оживление у центральных ворот на территорию дворца Анилея.
Несколько людей из личной охраны Анилея сопровождали какого-то человека в главный дом. Высокий, стройный, с хорошо выверенным, практически идеальным гладким лицом истинного римлянина.
Это был человек лет тридцати с небольшим, с темными, слегка спадающими длинными волосами, и блекло-розовой кожей, серыми глазами. Богатые мягкие белые ткани украшали его одеяния, ниспадая до самых ног. Металлический нагрудник блестел на солнце.
Впечатление он производил — это было бесспорно. В общем это был типичный представительный римлянин, коих в Хеврон обычно не заносило. Но он явно направлялся прямиком к Анилею.
Он лишь мельком взглянул в сторону двух тренирующихся людей, оценивая их. Но тут же отвернулся, словно бы сочтя их недостойными своего внимания. От зоны для тренировок до дворца была гораздо большее расстояние, чем от центральных садов, по которым сейчас шел этот римлянин. Казармы и тренировочные площадки, как бы скрывались за великолепием дворца от посторонних глаз, находясь в отдалении от него. И вскоре римлянин скрылся в недрах дворца.
Прошло не так уж много времени и из дворца вышел один из стражей, направившись сразу к Симеону и Эфраиму, закончивших тренировку, и находящихся на полпути к казармам.
Он подозвал к себе сначала Симеона, а Эфраим оставался ждать в стороне. Коротко о чем-то переговорив со стражем, Симеон вернулся к Эфраиму, объяснив, что господин Анилей хочет его видеть у себя, и этот человек проведет его внутрь. Симеон остался снаружи.
Дворец был просторным, изящным, с большими комнатами и залами, и благодаря огромным окнам, казался невероятно светлым. Находящимся внутри дворца всегда казалось, что они не в помещении, а на дневном свету.
Эфраима проводили в небольшую богато обставленную комнату на верхних этажах, где немного приосанившись, римлянин непринужденно беседовал о чем-то с Анилеем. Его лицо принимало порой выражение высокомерия и недовольства, приводившее в смущение Анилея. Он явно был кем-то очень значительным и влиятельным.
Римлянин еще раз оценивающе взглянул на вошедшего в комнату Эфраима, обдав неприятным ледяным взглядом. Он словно пытался разглядеть нечто, скрытое где-то в глубинах. Этот жесткий буравящий тяжелый взгляд словно пригвоздил Эфраима к тому месту, где он встал, лишив всяческих мыслей.
