Враги его преследуют, что ль? Впрочем, к чему гадать?

Дзиро задул огонь и тоже отправился спать.

— Да как же вы, господин? Может, хоть тюфяк все же взять соизволите? — сказал он робко. Стыдно, сам-то постель себе постелил!

— Оставь, старик. Спать на земле мне привычно.

— Как вам угодно. Но… вот еще… господин, я рано поднимаюсь. Надо ж уголек по дворам разнести-то…

— Пустое. Я и сам просыпаюсь на заре. Впрочем, вот еще что, — скажи мне, старик, давно ли новый господин стал князем вашей провинции?

— Да уж года два будет…

Вот произнес Дзиро эти слова — и враз как-то понял, почему и о чем спросил захожий воин. Да. Не зря он говорить не любит, не зря. Ведь самую невинную фразу порой произнесешь — а там вдруг и осознаешь: сказал куда больше, чем следовало бы…

Дзиро проснулся раным-рано, солнышко еще и восходить не думало. Лежал тихонько, прислушивался к ровному дыханию спящего самурая. Спит или притворяется? Да кто ж его разберет. Нет, вроде спит все ж таки. Дзиро бесшумно поднялся. Как можно тише подполз к дверям. Темно — хоть глаз выколи, гостя спящего не видно — только зря, что ль, родился он и вырос в этом доме? Каждую щербинку в полу с завязанными глазами найдет. У дверей угольщик снова помедлил. Вслушался. Нет, спит ронин, как убитый, и дышит тихо, спокойно. Ну и славно. Дзиро повеселел. Словно помолодев в одночасье, легко раздвинул скользящие в пазах дверные панели, захлопывавшиеся на ночь. И мышкой вышмыгнул наружу.

После первым делом снова задвинул двери — все столь же аккуратно. А потом торопливо побрел прочь со двора — и совсем в другую сторону от селения.

Кадзэ дышал по-прежнему ровно и сонно — пока не услышал, что Дзиро наконец ушел. Может, по нужде угольщик отправился? Того и следовало ожидать. Уборная обычно к югу от дома крестьянского располагается. И здесь тоже Кадзэ успел заметить куст нантен [3], росший к югу от дома Дзиро. А нантен едва ль не всегда перед уборными высаживают, дабы очистить место, где люди свои надобности естественные отправляют. Может, там и все службы хозяйства Дзиро находятся? Но тогда отчего угольщик идет не на юг, а на запад? По всему получается — в лес ближний старика понесло. Вот только зачем?

Впрочем, стоит ли лезть в чужие дела? Кадзэ лежал, пытался расслабиться, концентрируясь на своем дыхании, и весьма сурово понуждал себя позабыть о таинственном ночном исчезновении Дзиро. Он почти тысячу вдохов и выдохов насчитал — и тут наконец угольщик воротился. Крадучись раздвинул дверные створки и прополз в дом. Не зажигая света, добрался до своей постели в дальнем углу платформы, повертелся — и вскоре заснул, себя не помня от радости, что удалось ускользнуть и вернуться, не разбудив высокородного гостя.

Следующим утром Кадзэ и Дзиро завтракали. Благородный воин увлеченно хлебал горячую похлебку мисо, заедал холодными остатками вчерашней каши — и ни словом, между прочим, не похаял убогую крестьянскую еду. Кадзэ и вообще ел молча. Раздумывал — спросить угольщика, куда это его вчера под утро носило, или не стоит? Нет, верно, все же не стоит. Он доел. Натянул носки-таби [4]и принялся затягивать конопляные шнурки на сандалиях.

— Снова по селению пройтись желаете, господин? — спросил Дзиро, надо признать, не без любопытства.

— Нет. Деревню вашу я уже повидал. Теперь, пожалуй, отправлюсь в соседнюю.

— Уже покидаете нас? — перепугался Дзиро.

— Да. А к чему мне здесь оставаться?

— Но наш господин еще не отдал распоряжений в отношении вчерашнего убийства, — торопливо залепетал Дзиро, совершенно ошалевший от ужаса.

— Убийство — дело ваше. Я тут ни при чем.

— А господин судья-то?! Он так настойчиво советовал вам остаться здесь, господин!

— Ваш господин судья — осел и ничтожество. Не ему мне указывать. Он болван, неспособный даже понять, что у вас здесь вышло. Никогда не найдет он убийцу… Ладно. Спасибо, старик. Прими мою благодарность за кров и пищу — и прощай. Храни тебя боги.

— Но господин судья-то! Он же в ярость придет, узнав, что вы удалиться изволили!!!

Кадзэ ответить не позаботился — лишь повел равнодушно литым плечом.

— А на дороге, господин?! Вы ж на бандитов напоретесь!

— Такова, стало быть, моя карма. Спасибо — и удачи.

Самурай небрежно заткнул катану за пояс и ровным шагом вышел из дома Дзиро. Угольщик так и застыл у дверей, глядя, как уходит загадочный воин по тропинке, ведущей за околицу деревни, — вроде и не спешит, а споро движется! Сразу видно, не первый день в пути, знает, как делать долгие переходы, особо себя не утомляя. Страшно! Ушел самурай — и что Дзиро теперь делать? Хотя… ничего, верно, уж не поделаешь, не караул же кричать.

Осталась позади деревенька. Скоро Кадзэ уже с наслаждением вдыхал сладостный, чистый горный воздух, приправленный пряными ароматами сосновой смолы, хвои и недавно скошенной травы. Чего еще желать? Тепло. Солнечно. О девочке пропавшей он, конечно, ничего еще не узнал, однако особого разочарования не испытывал. С чего? В деревне ее не оказалось — значит, и мест, которые следует обыскать, стало на одно меньше. Если малышка жива, он ее найдет. Раньше ли, позже, но найдет.

В священных книгах написано: просветленный отец Дарума, индийский монах, открывший людям путь Дзен, девять лет упражнялся в искусстве созерцания, недвижно сидя в пещере и медитируя на стену. Сэнсей Кадзэ этой историей в глаза тыкал всякий раз, когда недоставало его ученику терпения в занятиях либо упражнениях воинских. Но сказать по чести, Кадзэ этот пример никогда особо не вдохновлял. Нет, если понадобится, он вполне мог замереть, словно каменный, — но вот от ничегонеделания с детства с души воротило.

Вот уж два года странствует он в поисках девочки. Повидал с тех пор несчетно городов и селений, бесчисленно — больших и малых дорог, коих столь много в земле японской, и нигде не задерживался подолгу. Терпения у Кадзэ хватало. Бездействие — вот что угнетало его несказанно, оттого-то и оставлял его сердце равнодушным пример просветленного Дарумы. Но… ведь видел он похищенную девочку в последний раз аж два года назад, а дети в таком возрасте растут столь быстро, что и не вообразить! Да узнает ли он ее теперь, даже если встретится лицом к лицу? Возможно, в лице ее останется хоть малая частица сходства с ее благородным отцом? Или, быть может, однажды лицо незнакомой девушки поразит его сиянием знакомой красоты, унаследованной от матушки? Или случится так, что разминутся они однажды на пыльной сельской улице, а он и не поймет даже, что прошла мимо него та, кого искал он столько лет?

Как часто победу в бою отделяет от поражения и погибели лишь краткий миг! Вот так и в жизни — шаг от удачи до беды. Можно случайно отвернуться — и пролетит мимо стрела из вражеского лука или пуля из мушкета. А отвернись секундой позже — и все, ты уже в лучшем из миров. Допустим, девочка даже и сохранит сходство с отцом или матушкой. Но разве не может случиться так, что где-нибудь в шумном городе Кадзэ завернет за угол именно тогда, когда она отворит дверь и выйдет из дома? А возможно, ее и вовсе совсем недавно перевезли в какую-нибудь из деревень, в которых он успел уже побывать? Слишком многое зависит от случайности, слишком неверна судьба… но одно Кадзэ понимал ясно: нельзя просто сидеть, сложа руки, и надеяться на случай. Верно в народе говорят: кто удачи ждет, смерти дождется. Нет, надобно, надобно действовать!

Размышляя этак, Кадзэ шел по дороге — а сам все посматривал на клочки небесной синевы, то там, то сям проглядывавшие сквозь частый переплет древесных ветвей. Красивый, постоянно меняющийся узор, — чем-то похоже на изысканные синие орнаменты, украшающие драгоценный фарфор «сацума», коего он немало повидал в дни юности. Нелегко ему будет исполнить свой долг, тяжкую он взял на себя ношу, — но, право, и такая жизнь не лишена приятности. Вот, например, до чего же славно идти в одиночестве по тихой, пустой дороге, вдыхая тонкий аромат приближающейся осени и прислушиваясь к шороху своих сандалий по опавшей хвое, ковром устилавшей землю! Кадзэ уже принялся рассеянно мурлыкать старинную крестьянскую песенку и вдруг остановился как вкопанный, устремив пристальный взор куда-то в сторону деревьев на обочине дороги. Что-то там было явно не так…