— Ох, да, массаж… Но знаешь, еще малость твоего массажа, и я засну. А мне хочется чего-то совсем другого.

Он стащил с плеча одну из блестящих бретелек и попытался обнажить ее грудь.

— Хорошо, что под этим платьицем не мог бы укрыться ни один, даже самый мизерный бюстгальтер!

Его прикосновение мгновенно пробудило в ней все чувства, она отозвалась на него всем своим существом, ощущая, как нарастает в ней желание. Жар пронизал все ее тело, и она пылко прильнула к нему, прошептав в самое его ухо:

— Все эти дни я не знала, как мне быть…

Не переставая ласкать ее грудь, Саймон спросил:

— А теперь? Теперь знаешь?

— О да, знаю. Но что-то тревожит меня.

— Не думай ни о чем.

Когда он не спеша снял с нее платье и легкая поблескивающая ткань соскользнула на пол, оставив ее в одних только кружевных эфемерных трусиках, глаза его наполнились восторгом. Он протянул руку и легкими прикосновениями пальцев, будто очерчивая контур, проводил плавные линии. По коже ее пробежала легкая дрожь.

— Ты сказочно прекрасна, — прошептал он, продолжая рисовать ее очертания, и она удивилась, что его сильные руки могут так легко и нежно касаться ее.

Затем начались взаимные ласки, становясь все более пылкими и повергая их в глубины почти бессознательной нежности и жажды наслаждения.

— Я хочу, чтобы ты была со мной, Ярдли, — прошептал он, улыбаясь, гладя ее по волосам и стараясь заглянуть в эти таинственно мерцающие глаза. — Я обожаю тебя и страшно боюсь потерять.

— Я здесь, Саймон, с тобой. Я не покину тебя, пока ты сам меня не прогонишь.

— Как я могу тебя прогнать? Этому никогда не бывать. Такое просто невозможно. Да я сам молюсь всем мыслимым и немыслимым богам, чтобы ты не оставила меня.

Ласки их возобновились, и тот жар, что охватил их тела и души, казался еще пламенней от завывания холодного осеннего ветра за окном и от предчувствия зимы, которым, казалось, был пронизан даже воздух в доме, тем более что камин без присмотра начал уже остывать.

— Я с тобой, любимый, я здесь.

— Мне хочется быть для тебя самым лучшим. Хочется быть таким, каким никто для тебя никогда не был.

Она погрузила пальцы в его густые темные волосы, затем поискала какие-то особые, необыкновенные слова, чтобы выразить всю полноту своих чувств, но, не найдя, просто сказала:

— Ты такой и есть, Саймон. Самый лучший из всех, не сомневайся.

Она заглянула ему в глаза и улыбнулась. Ласки его горячих рук сводили ее с ума, ей казалось, что весь мир погрузился в море любви.

— Так хочется тебе верить, бэби.

— Ты и поверь. Знаешь, в тебе чувствуется сила, которая поможет тебе преодолеть все. Я не сомневаюсь в тебе. Что бы ты ни делал и что бы ни говорил, я знаю, ты любишь правду и справедливость и стремишься к тому, чтобы сделать мир лучше, пусть хоть немного, но лучше. Я знаю, что ты прав. Иначе меня бы здесь не было.

Он провел пальцем вдоль тонкой цепочки, обегающей ее шею, и тихо проговорил:

— Я ведь не давал тебе особо много поводов думать так.

— Не знаю, как объяснить, но я чувствую, что…

Саймон не дал ей договорить, рукой прикрыл ее губы, заглянул в удивленные синие глаза и спросил:

— А может, я просто похож на кого-то, с кем ты хотела бы быть?

Медленно убрав свою руку, он освободил ее рот.

— Нет никого, похожего на тебя. Знаешь, Саймон, я все хочу тебя спросить об одной вещи…

— Именно сейчас? Впрочем, у нас впереди вся ночь. Если тебе так хочется, спрашивай.

— Просто я чего-то не понимаю…

Он слегка нахмурился.

— Чего же?

— Почему для тебя так важно признание общественных лидеров? Почему важно, что они о тебе говорят, что думают?.. Словом, зачем тебе уважение людей, до которых, в общем и целом, тебе нет никакого дела?

— Потому что мне нужна будет их поддержка, когда я выставлю свою кандидатуру в муниципальный совет. Я хочу этого, чтобы иметь возможность помогать людям — всем людям, а не только богатым. Здесь, в этом городе, я родился, это мой дом, и я вернулся сюда по тем же причинам, что и ты. Но кроме того, я хочу, чтобы здесь наступили перемены к лучшему.

Она улыбнулась.

— Уж мой голос ты получишь точно, дорогой.

— Ну вот и прекрасно! А теперь хватит разговоров. Разговоры совсем не то, чего мне сейчас хочется, — проинформировал он ее, осторожно стаскивая с нее трусики. — Мы договорим потом, не возражаешь?

Ярдли не возражала.

Утром, проснувшись, Саймон обнаружил, что вместо Ярдли обнимает подушку. А сама Ярдли исчезла так же загадочно, как пресловутая форма.

Проморгавшись, он поднял голову, рукой откинув упавшие на лоб пряди волос. Часы показывали половину десятого, хотя ему казалось, что он проснулся раньше. Сквозь задернутые оконные шторы пробивался такой слабый свет, что ясно было: небо по-осеннему хмурое.

Но где же она?

Он встал и, не найдя своей одежды, голый прошел в ванную, где натянул пижаму, побрился, причесался и умылся. Нос безошибочно вел его к кухне, откуда веяло соблазнительным кофейным ароматом.

Ярдли, совершенно потонувшая в его тренировочном костюме, так что ей пришлось подвернуть рукава и штанины, стояла у окна, смотрела на лужайки, расстилавшиеся внизу, и потягивала кофе из чашки, которую держала в обеих руках. Она обернулась и посмотрела на него с нежной, но грустной улыбкой.

— Доброе утро, бэби.

Когда он подошел поцеловать ее, в груди его что-то сжалось. Раньше он и вообразить не мог, что какое-то человеческое существо может оказаться столь притягательным для него, и эта возникшая в его жизни зависимость заставила его вдруг почувствовать себя страшно уязвимым.

Саймон всегда втайне гордился, что умеет владеть собой и распоряжаться собственной судьбой. Но он понимал, что ее сердце его воле не подвластно. Теперь она решила быть с ним, это ее выбор, но что он будет делать, если ее чувства переменятся и она оставит его в одиночестве? Как он будет жить без нее, познав столь блаженную близость, столь волшебное единение? Сможет ли он вернуться к прежней жизни, проводимой им в гордом одиночестве? Или как планета, сорванная с орбиты, пропадет навеки? Может ли он надеяться, что она любит его так же сильно, как он ее? И знает ли он в полной мере сам, что такое любить достаточно сильно?

Все эти вопросы, теснясь в сознании, сильно смутили его, но он постарался справиться с собой, сосредоточившись на кофейном привкусе, оставшемся на его губах после того, как он поцеловал ее.

— Ты так рано встала… Мы ведь почти не спали эту ночь. Почему не разбудила меня?

— Ох, милый, — пролепетала она с легкой улыбкой на устах. — Во сне ты выглядел таким прекрасным, что мне жаль было тебя будить.

— Для тебя, радость моя, я был бы рад пожертвовать своим отдыхом и покоем. Но ты же совсем не выспалась, Ярдли.

Она грустно вздохнула, веки ее поднялись и взор синих глаз устремился на него. Она опустила руку и положила ее себе на живот.

— Я проснулась, что-то такое почувствовав… И больше заснуть так и не смогла.

— Ты должна была меня разбудить. Кстати, а что ты имеешь в виду? Что ты почувствовала?

— Слушай, Саймон, а что будет, если я забеременею?

Саймон ошеломленно посмотрел на нее, потом, развернув стул, сел на него верхом и какое-то время не мог выговорить ни слова. Чувства его смешались, но вскоре удивление сменилось каким-то непонятным возбуждением.

— Ты что, уже забеременела? — спросил он недоверчиво, потом притянул ее к столу и заставил сесть.

Ярдли уронила голову на руку.

— Не исключено. И это терзает меня. Выкинуть такое после всего, что я думала о Селине и что я говорила ей, укоряя за легкомыслие…

— Ярдли, успокойся. Ты торопишься. Мы ведь были осторожны. И потом, о чем тебе волноваться? Если ты и вправду беременна, это и меня касается, согласна? Разве я могу снять с себя ответственность?

Она посмотрела на него глазами, затуманенными печалью.

— Хорошо, Саймон, но что же мы будем делать?