Тень пробежала по его лицу.

— По временам я перестаю что-либо понимать…

— Вы намекнули мне, чтобы я не лезла в дела своего деда. Не можете ли вы поступить так же и жить своей настоящей жизнью, а не прошлым своей семьи?

— Половина моей семьи исчезла. Так могу ли я взять и вычеркнуть это из памяти?

Ярдли склонила голову.

— Такое случается и в богатых семьях. Ваша мать, выходя замуж за вашего батюшку, принесла кое-какие обеты. Его невезение не освободило ее от их выполнения. Разве можете вы с полной уверенностью сказать, что она покинула его из-за того, что мой дед разорил, как вы утверждаете, вашего отца? У нее ведь могли быть и другие причины.

Глаза его загорелись гневом.

— Да, вещаете вы не хуже той ярмарочной гадалки.

— Ничто не бывает только черным или только белым. Многие семейные ситуации возникают по причинам, которых никто, кроме супругов, знать не может. Это их тайна. Мне кажется, я догадываюсь, что увидела эта гадалка и что подействовало на нее так угнетающе. Она увидела, что вы мертвой хваткой вцепитесь в свой план и тем уничтожите возможность какого бы то ни было взаимного доверия между нами.

— Мы рождены быть врагами, Ярдли. Но не обязаны оставаться ими всю жизнь.

— А разве мы можем что-нибудь изменить? Неужели вы, несмотря ни на что, стараетесь преодолеть это?

— Мы ведь уже знаем, что семейные распри не помешали нам быть в какой-то момент счастливыми.

— Буду надеяться, что вы признаете необходимостью быть со мной правдивым. Или вы действительно полагаете, что в ту воскресную ночь я не пошла к вам домой, потому что не хотела вновь сотворить с вами любовь? Решили, что я разыгрываю роль маленькой скромницы? Да я просто не могу позволить себе сблизиться с человеком, которого страшусь впустить в свое сердце. Вы что, не понимаете, что я не хочу рисковать, полностью доверившись человеку, который отметает все чувства, и только потому отметает их, что они заставляют его испытать собственную уязвимость?

— Если кто-то обидел вас, это еще не значит, что вашего обидчика и меня отштамповали в одной форме.

— Возможно, я просто дура. Вы не представляете, как мне хотелось бы вам верить.

— Да послушайте, Ярдли, ведь никто из нас двоих не может отрицать, что нам хорошо вместе. Прекратите подвергать все анализу и научитесь брать от жизни предлагаемые ею радости.

— Ну, какие там радости… В последнее время я получаю от жизни лишь одни неприятности.

Она начала уже отворачиваться, но Саймон обнял ее и поцеловал, пылко и жарко. Ярдли, страстно прижавшись к нему, раскрыла губы навстречу его поцелую. В эту минуту она забыла обо всем, что стояло между ними. Ее напряженное тело стало живым и податливым. Она полностью отдалась его ласкам, ей казалось, что его сильные руки вливают в нее заряд целительных сил, а его объятия самое для нее надежное и безопасное место в мире.

Наконец он прервал поцелуй, но не выпустил ее из кольца своих рук.

— Я так хочу твоей близости, Ярдли. Ты такая неповторимая. Такая изумительная. Я никогда не причиню тебе вреда.

Сначала она безмолвствовала, надеясь на продолжение. Но затем вновь обрела утраченное было самообладание.

— Когда вы целуете меня, — тихо проговорила она, — я совершенно теряю соображение.

— Но это же хорошо. Я ведь не просил вас в этот момент сконцентрироваться и поговорить на умные темы.

— Тем больше причин остановиться. Успокойтесь, Саймон, прошу вас.

— Мы должны снова быть вместе, любить друг друга. И мы оба знаем это.

Ярдли не стала спорить, ей вообще ничего не хотелось говорить. Она просто отстранилась от него, давая понять, что их близость невозможна.

Саймон ехал с опущенными стеклами, ночной воздух начал протестующе свистеть, когда он, выехав на трассу, ведущую к Бентли, набрал скорость. В городок он приехал задолго до рассвета.

Цель этой странной, обреченной на провал затеи заставляла его чувствовать себя идиотом. А он-то считал себя реалистом, неспособным на безрассудства. Но невозможно было отделаться от воспоминания о том выражении, что возникло на лице гадалки, когда Ярдли положила руку на этот паршивый стеклянный шар.

Он отдавал себе отчет в том, что всю эту цыганщину нельзя воспринимать всерьез. Однако Ярдли допускала, что реакция гадалки предрекала какое-то несчастье, причем такое, что никоим образом не касалось их деловых отношений, торговли статуэтками и всем таким прочим. Но чего именно это касалось? Один раз у них была близость. Отличная от всего, что ему довелось до этого испытать. И он по-настоящему страдал от того, что ее нельзя повторить.

Раньше он и подумать не мог, как далеко заведет его встреча с Ярдли. А теперь… Конечно, он мог забросить свои проекты, связанные с селянкой, но в таком случае он никогда не узнает, не был ли связан ее интерес к нему лишь с тем, чтобы добиться подобного результата. Неужто она не понимает, что это никак не связано с выгодой, с деньгами? Он хотел только одного — справедливости. Обиды ущемленного детства не отпускали его, крепко держа за горло. На протяжении жизни нескольких поколений ее семейство радовалось жизни, занимало видное положение в обществе, имело престиж, в то время как его семья все больше нищала. Он хотел теперь занять определенное положение, но достичь этого возможно одним-единственным способом, и он намеревался исполнить задуманное. Все должны узнать, что люди из рода Блаев были искусными мастерами, художниками, а Киттриджи — всего лишь дешевыми подражателями, способными ловко схватить за хвост чужую удачу.

Единственным слабым местом в его замысле была все возрастающая нежность к Ярдли. Саймон желал ее так нестерпимо сильно, что мог в любую минуту взорваться от любого ее прикосновения, как динамит. Он хотел увезти ее к себе домой и медленно раздеть, потом долго, до самого расцвета целовать и ласкать ее тело, будто выточенное из слоновой кости…

Наконец он подкатил к автостоянке ярмарки, где был вчера, и с пронзительным визгом тормозов остановился.

— Проклятье! — бормотнул Саймон себе под нос и, отбросив со лба волосы, выбрался из машины.

Аллеи были безлюдны, аттракционы неподвижны и пусты, их огни на ночь выключены. Он быстро, срезая углы и без разбору ступая на газоны и клумбы, бросился к тому месту, где был раскинут шатер гадалки, опасаясь лишь одного — что никого там уже не застанет.

— Могу я вам чем-то помочь, мистер?

Саймон обернулся и увидел перед собой тощего лысого мужика в джинсах и толстой вязаной куртке.

— Я ищу гадалку.

— На ночь ярмарка закрывается.

Саймон проявил все свое нетерпение.

— Да, я понимаю. Но моя подружка потеряла у нее свой медальон, и я сразу же по свежему следу вернулся, надеясь его найти.

Ох это въедливое влияние Киттриджей! Неужели Ярдли уже научила его лгать?

Сторож, почесывая в затылке, осмотрел Саймона с головы до ног.

— Не думаю, мистер, что до утра кто-то вернется сюда. Бэтти Фланниган не имеет привычки ночевать в своем шатре.

— А где бы я мог ее найти?

— Она уж давно ушла домой. — Поглядывая на Саймона, сторож явно колебался. — Ее сынок, Эван Фланниган, держит тут неподалеку кофейню, так я думаю, что они все еще открыты. А почему бы вам, мистер, не подъехать к нему и не оставить свой телефон? Не сомневайтесь, он его обязательно передаст своей матушке.

— Спасибо.

Кофейню Фланнигана разыскать было не трудно, поскольку в пригороде, в том направлении, которое показал сторож, она одна гостеприимно сияла огнями. Войдя, Саймон увидел за прилавком Эвана Фланнигана, заказал чашечку кофе, которого не хотел, и быстро поведал причину своего столь позднего визита.

— С удовольствием помог бы вам, но мама сегодня подхватила от кого-то грипп и уехала домой. Впервые, знаете ли, за двадцать три года. И очень расстроилась из-за этого. Ведь она так любит детей и вообще праздники.

— Вы не знаете, кто мог бы помочь мне вместо нее?