Ваша искренность и непосредственность в наши дни большая редкость, мисс.

Бретт и сам был того же мнения, но все же не смог сдержать смех, когда снова увидел залившуюся краской Джоанну.

— Прекрати, — приказала она и, не удержавшись, тоже рассмеялась. — Я уверена, что однажды сосуды на моем лице не выдержат и взорвутся…

Как только в руки Джоанны попали знакомые ей приборы, она с аппетитом и со свойственным ей энтузиазмом налегла на еду. Попробовала все семь блюд, расставленных на столе, в который раз удивив Бретта. Обычно ему попадались привереды, высчитывающие каждую калорию на тарелке. Поэтому для Бретта было настоящим праздником обедать с такой девушкой, как Джоанна. Кроме того, она совершенно не стеснялась подробно комментировать достоинства и недостатки каждого блюда. Например, «седло монгольского ягненка» Джоанна заказала бы только в том случае, если бы ей срочно требовалось прочистить мозги.

— Ты преувеличиваешь. Он не настолько острый, — сказал Бретт, защищая свое любимое блюдо.

— Может быть, и не настолько, если ты привык к подобной еде с детства, но у меня, в отличие от некоторых, не было повара-китайца.

Бретт решил не упускать возможность и быстро спросил:

— А что у тебя было?

Ее радужное настроение померкло.

— Ничего интересного.

Ее слова надолго повисли в тишине. Бретт готов был поколотить себя за то, что так неловко разрушил один из самых восхитительных ленчей в своей жизни. До этого они весело болтали и смеялись над какими-то пустяками. Пока он отчаянно ломал голову, придумывая, как отвлечь Джоанну от тягостных воспоминаний, она неожиданно продолжила:

— Мои родители были очень строгие и ограниченные. По крайней мере, такими они были со мной. Я не знаю, как они воспитывали Веру. Ей уже исполнилось двадцать три, когда я появилась на свет, и я воспринимала ее как вторую маму. В любом случае, — она вздохнула, — я была ребенком поздним, нежеланным: моей маме стукнуло сорок пять, а отцу на десять лет больше, когда родилась я.

Чувствуя, что не стоит форсировать события, Бретт запил свои бесчисленные вопросы огромным глотком зеленого чая. Он приготовился терпеливо слушать, понимая, что так он узнает гораздо больше.

— Кроме того, отец был очень набожным и строго следил за исполнением всех заповедей. По его настоянию мы читали Библию каждое утро и вечер и перед едой. По воскресеньям и по святым праздникам — еще один, дополнительный, час молитвы утром и вечером. Не стоит скрывать удивление, — грустно произнесла она. — Я знаю, это ненормально.

Бретт счел разумным воздержаться от комментариев.

— Отец был совершенно нетерпим ко всему новому. Он не позволял играть на музыкальных инструментах, смотреть телевизор или читать журналы. Мне исполнилось одиннадцать, когда я впервые посмотрела телевизор.

На этот раз Бретт не выдержал:

— Одиннадцать? Разве ты не оставалась ночевать у своих друзей? Тебя что, не приглашали на дни рождения или вечеринки?

— Я не ходила на дни рождения, Бретт. Мои родители не позволяли мне общаться со сверстниками за пределами школы, и поэтому в школе я чувствовала себя белой вороной. Несмотря на то что всегда хорошо училась и учителя из жалости относились ко мне с повышенным вниманием, я так и не завела друзей.

— Ну да, повышенное внимание учителей — заветная мечта каждого школьника!

Бретт искренне надеялся вызвать своей шуткой нечто большее, чем вялую улыбку. Он хотел видеть, как бирюзовые глаза Джоанны снова наполнятся детским восторгом.

— На самом деле я была благодарна учителям, хотя это и отдаляло меня от остальных детей. Но они часто оставляли библиотеку открытой во время ленчей, и я могла наслаждаться чтением книг, о которых мне даже мечтать не приходилось дома. Я заглядывала в энциклопедии и атласы, узнавая с каждым днем все больше и больше.

— Тебе не позволяли читать книги… Бретт нахмурился. Какая-то чушь. Речь ведь идет не о «Пентхаусе» и «Плейбое»?

Подобное предположение рассмешило девушку.

— Ты будешь смеяться, но до того, как пришла в агентство, я даже не знала об их существовании. Если бы кто-нибудь заговорил со мной об этом, я бы решила, что речь идет о чем-то связанном с архитектурой или об игрушках для богачей.

— А какие книги тебе не разрешали читать?

— Все, что, по мнению моего отца, было безбожно и аморально. Все от Шекспира до забавных комиксов. Никаких популярных журналов или брошюр. Даже ежедневные газеты подвергались строгой цензуре, и отец самолично вырезал для нас газетные статьи, которые, по его мнению, нам следовало прочесть, а остальное сжигал.

— А твоя мать? Неужели она все это одобряла? — поинтересовался потрясенный услышанным Бретт. Он не мог поверить, что на свете существуют такие деспоты.

— Бытие, глава третья, стих шестнадцатый.

Выражение лица Бретта было красноречивее всяких слов, и не успел он задать вопрос, как она уже отвечала:

— «Жене сказал:…умножая, умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рожать детей; и к мужу твоему влечение твое; и будет он господствовать над тобою». — Она горько улыбнулась: — Это довольно полное описание жизни моей матери. Приезд в Сидней можно сравнить с путешествием на другую планету.

— Тебе здесь понравилось?

— Я обожаю Сидней, — восторженно выдохнула Джоанна. — Он огромный и яркий. Здесь шумно и кипит жизнь, такая хаотичная и в то же время строго упорядоченная. Впервые я почувствовала, что действительно живу, словно прежде спала, а теперь наконец проснулась, — продолжала Джоанна прерывающимся от избытка чувств голосом. — Я знаю, ты, наверно, смотришь на меня как на ребенка… Но для человека, чье сердце стремится к чему-то новому, неизведанному и которого переполняет желание посмотреть мир, а ему не позволяют пойти дальше школы без сопровождения родителей, это похоже на… — Какое-то время она подыскивала нужные слова. Потом, рассмеявшись, сказала: — Тебе знакомо чувство, когда, в первый раз попробовав бельгийский шоколад, ты вдруг обнаруживаешь, что у тебя в запасе еще целая коробка!

— Понятно… Не сомневаюсь, что шоколад — дело рук моей мамы, великой сластены! — улыбнулся Бретт.

— Да. И это только одна из вещей, за которые я буду вечно ее благодарить. Мне нравится твоя мама, — добавила она.

— Мне тоже, когда она не старается втянуть меня в свой бизнес, — сухо согласился Бретт. — Меган говорила, ты унаследовала семейный бизнес. Сестра управляет им одна? — Не стоило спрашивать ее об этом, упрекнул себя Бретт, увидев, как притихла Джоанна.

— Не знаю. Наверно. Мы не поддерживаем связи. По крайней мере Вера. — Ее голос дрогнул. — Я отправила ей с десяток писем, как только получила работу у Меган, но она ни на одно не ответила.

Джоанна силилась выглядеть спокойной, но у нее ничего не получалось.

— Некоторые просто не любят писать письма, — предположил Бретт. Он и не думал оправдывать Веру, ему лишь безумно хотелось отвлечь Джоанну от мрачных мыслей и снова увидеть ее сияющие глаза.

— Дело в другом, — мягко возразила Джоанна и потупила взор. — Вера все еще живет в темноте, придерживается взглядов родителей. Она не отвечает потому, что не может простить мне связь с женатым человеком, а не из-за того, что у нее нет времени. — Она вскинула голову и посмотрела ему в глаза. — По ее меркам… я развратница.

Он был ошеломлен двумя вещами. Во-первых, тем, что она так просто говорила об этом. Во-вторых, что она вообще об этом говорила!

— Что за чушь! — взорвался Бретт, но только он собрался сказать, что не бывает худа без добра и все, что случилось, только к лучшему, Джоанна встала из-за стола.

— Пора возвращаться, иначе я опоздаю. Спасибо за ленч. Все было просто замечательно.

Они расстались у входа в агентство из-за истерично рыдающей модели, только что потерявшей работу, которая собралась поведать Джоанне о возможных способах самоубийства. И целую минуту Бретт с интересом наблюдал, как Джоанна обнимает и успокаивает хлюпающую модель. Несмотря на всю светскую неискушенность Джоанны, она была не так уж и проста.