– Скажем так, он «вызывает некоторый интерес». – Ее отец сидел напротив нее за столом с фальшивым деревянным навесом. Бенц был настроен совершенно по-деловому.

– «Вызывает некоторый интерес». Как, черт возьми, это понимать?

– Так, что я собираюсь понаблюдать за ним.

– Нет. – Ей захотелось вдолбить немного здравого смысла в своего старика. – Ты хочешь загубить мою жизнь? Ты это и делаешь! – Она бросила взгляд на Монтойю. – Он донимает Брайана лишь из-за того, что я с ним встречаюсь, да?

– Нет. Этот хлыщ может быть опасен. – Монтойя ел себя необычно. Казался более жестким, сердитым. Чувствовал себя так, словно дело затрагивает и его лично.

– А как же быть с презумпцией невиновности? А разве не это самое главное у нас в стране? Господи, папа, дай мне немного пожить спокойно, хорошо?

– Этот парень опасен.

– Это убийца опасен, папа, а не Брайан. Я знаю его. Он не убийца.

– Глупости. Я хочу, чтобы ты поехала со мной домой. Сейчас же. – Бенц встал во весь рост. – Здесь небезопасно.

– Для кого? Для всех? Или только для меня? Ты собираешься отправить всех на кампусе по домам только лишь из-за того, что, по-твоему, кто-то, возможно, что-то знает об этих убийствах?

Бенц напряг челюсть.

– Нет. Думаю, я не смогу этого сделать, но я могу арестовать его. Имеется достаточно косвенных доказательств, чтобы задержать его на время, – ответил он, зная, что несколько грешит против истины. У него не было ничего конкретного. Лишь внутреннее чутье. И этот придурок встречался с его дочерью. Но он видел кальян и пустые банки в его квартире. Он мог замести его за наркотики и, если у него на квартире бывают несовершеннолетние студенты, за распространение алкоголя. – Или ты поедешь со мной, или я его арестую. Что выбираешь?

– Ты серьезно?

– Серьезней некуда.

– Просто ужас какой-то. Ты готов поставить меня в неудобное положение?

– В одно мгновение, если это спасет тебе жизнь, – ответил он.

Ее подбородок дрогнул, затем она плотно сжала челюсти.

– Если ты так сделаешь, я никогда, никогда тебя не прощу.

Он посмотрел на часы.

– У тебя один час, чтобы собрать вещи. Ты можешь приезжать сюда каждый день на занятия. Тебя будет сопровождать телохранитель.

– Ни за что. Мне уже восемнадцать. Ты не можешь меня заставить... – Выражение его глаз вынудило ее закрыть рот. Через полчаса она должна была встретиться с Брайаном в библиотеке.

Тогда она сможет все объяснить, но если она уступит сразу же, папа что-то заподозрит.

– Значит, я должна бросить колледж или претерпеть смертельное унижение. В любом случае Брайан меня возненавидит.

– Ты это переживешь.

– Ты можешь быть настоящим ублюдком, да?

Он взглянул на часы.

– У тебя пятьдесят восемь минут.

Оливия пробила покупку, быстро завернула свечи с ароматом клюквы в оберточную бумагу и протянула сверток крупной женщине с тугими седыми кудрями, которая улыбнулась и пожелала ей веселого Рождества. Она подмигнула, засовывая сверток под мышку.

– Меньше месяца осталось, знаете ли. Завтра первое декабря.

– Верно, и вам тоже веселого Рождества. – Женщина быстро вышла из магазина, звеня колокольчиками, свисающими с ярко-красной дуги, которую Тавильда прикрепила над дверью.

Оливия посмотрела на часы... до закрытия магазина оставался лишь час. Она собиралась провести несколько часов в библиотеке на кампусе, а затем отправиться домой и надолго забраться в ванну. Ей не хотелось думать о Рождестве; в этом году она первый раз будет встречать его без бабушки Джин, и она находилась здесь, в Луизиане, одна, а не в Тусоне, где у нее было много подруг.

Что касается подруг, то она сердилась на Сару. То, что от нее ничего не было слышно неделю или две, не удивляло. Но не в стиле Сары было не позвонить и не сказать, что она благополучно добралась домой, что ей очень понравилось в гостях у Оливии или что она по-настоящему любит Лео и не может смириться с разводом. Оливия звонила ей дважды и каждый раз оставляла сообщение на автоответчике.

Может, Сара была слишком подавлена. Возможно, мысль о предстоящем разводе в сочетании с рождественскими праздниками была слишком тяжела для нее.

Ну, а ты сама? Ты-то что будешь делать на Рождество? С кем его проведешь?

С Риком Бенцем? Ну уж нет. Все их разговоры были исключительно по делу, и она все еще сердилась на него за то, что он не сказал ей об отце Джеймсе Маккларене.

Как насчет отца Джеймса? О господи, она не хотела думать об этом. Она едва не занялась с ним любовью, а ведь менее чем за неделю до этого она делала то же самое с его единокровным братом. Нет, лучше ей обходиться в жизни без мужчины. Она и без них проживет. На самом деле ей, вероятно, понадобятся годы терапии после двух мужчин в ее жизни. Сначала неудача с Бенцем, а затем едва не переспать со священником. В каком же она тогда была отчаянии? Джеймс Маккларен был хорошим, добрым человеком, и она едва не совратила его с пути истинного... нет, об этом даже лучше не думать.

Слава богу, они остановились, осознали, пока еще не стало слишком поздно, что чуть не совершили ошибку, которая погубила бы их жизни.

Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда в магазин, звякнув колокольчиками, вошла еще одна покупательница.

– «Третий глаз», – произнесла Оливия, сняв трубку.

– Привет, Ливви, хорошо ли ты провела День благодарения? – спросила Бернадетт.

– Да, неплохо, – автоматически ответила Оливия и попыталась оставаться спокойной. Ее мать обратилась к ней. Это было хорошо. Просто не позволяй себе растрогаться. – Из Тусона ко мне приезжала моя подруга Сара.

– Хорошо.

– А ты?

– Все прошло нормально... ну, нет, плохо. Мы с Джебом расходимся. Я решила, что ты была права. Мне это не нужно. Я ездила в Сан-Антонио, провела в одиночестве уикенд и как следует подумала. Некоторое время назад я уже подала кое-какие бумаги, но развод на время был отложен. А сейчас... не думаю, что когда-нибудь снова выйду замуж...

Оливия чуть не рассмеялась.

– Я думаю, ты из тех, кто только и делает, что выходит замуж. Не то, что я, – мысленно добавила она. – Значит, ты нормально относишься к разводу?

– Да, – твердо ответила Бернадетт. – И я надеюсь, что мы с тобой сможем все наладить. Знаю, я была не слишком хорошей матерью, но, может быть, сейчас, когда ты выросла, мы могли бы стать, например, подругами. – Оливия была поражена. И это говорит ее мать? Эгоцентричная Бернадетт?

– Это было бы хорошо... – сказала Оливия, а потом заметила, как одна из женщин, вошедших в магазин, невысокая, стройная, в темно-синей куртке, положила в карман стеклянное пресс-папье. – О... мне пора бежать, мам.

– Только одну...

Магазинная воровка протянула руку к другой вещице, хрустальной статуэтке северного оленя, посмотрела через плечо и, заметив, что Оливия наблюдает за ней, повертела ее в руках и поставила обратно. Оливия слушала мать лишь вполуха.

– На самом деле я позвонила тебе, потому что вспомнила имя, связанное с усыновлением моего сына.

– Что? – спросила Оливия. Теперь она перестала смотреть за воровкой.

– Это имя – Томас.

– Томас?

– Да, я уверена. Моего ребенка усыновила супружеская пара. Мужчину звали Томас.

– А фамилия?

– Фамилию не помню. А может, Томас – это как раз фамилия. Точно не знаю... – Бернадетт запнулась. – Как-то раз я случайно услышала, как твоя бабушка упоминала о семье и, кажется, назвала их Томасами. Надеюсь, это поможет.

– Конечно, поможет, мам, спасибо, – ответила Оливия с бьющимся сердцем, видя, как воровка направляется к двери. – Одну минутку, – крикнула она женщине и положила трубку. – Кажется, вы что-то взяли... – Женщина моментально выскочила за дверь. Оливия было погналась за ней, но, едва выбежав из магазина, потеряла воровку в толпе. Было темно, шел дождь, и воровке в темно-синей куртке было легко исчезнуть среди людей. Рождественские фонари освещали Джексон-сквер, но настроение у Оливии было совсем не праздничным. – Прекрасно, – пробормотала Оливия, не в состоянии оставить магазин без присмотра. Тавильда должна была вернуться с ужина лишь через пятнадцать минут.