Я напустила полную ванну горячей воды и залезла в нее. По-моему, такого чисто чувственного наслаждения я не испытывала уже давно. Я пролежала в ней не меньше получаса, время от времени добавляя горячей воды и лениво размышляя, не пора ли вылезать. И тут внезапно резко зазвонил телефон. Это оказалась Мин.

— Я просто дождаться не могла, когда ты приедешь — так хотелось поговорить с тобой. Между прочим, не я одна скучаю — весь дом без тебя выглядит каким-то заброшенным, точно бывший военный аэродром в мирное время… ну, ты понимаешь… Вот и тут так же тихо… от тебя остались только следы на дорожке, где ты случайно наступила в грязь, шелковый шарфик — ты его забыла… нет, еще пустые бутылки из-под шампанского да запах твоих духов в спальне… Ох, Дэйзи, если бы ты знала, что случилось! Джеральд…

— Послушай, подожди немного, не вешай трубку. Я вся мокрая, ты вытащила меня из ванны. Я накину что-нибудь на себя, хорошо?

Закутавшись в толстый купальный халат, я улеглась на диван и снова услышала взволнованный голос Мин.

— На самом деле Роберт нашел Джеральда еще в субботу, только не стал ничего говорить, потому что не хотел испортить Элли день рождения. Очень благородно с его стороны, правда? У меня бы точно духу бы не хватило молчать столько времени. Сегодня опять приезжала полиция… я так поняла, что первый раз они допрашивали его еще тогда, в субботу. Бедняжка! Роберт старается держаться изо всех сил, но я-то знаю, чего это ему стоит. Они ведь так дружили с Джеральдом. Боже мой! Представляю, что он пережил, когда обнаружил его мертвым!

Мы долго говорили об этом.

— Бедная Элли. Представляю, как она расстроится, узнав о том, что произошло с Джеральдом, — взволнованно продолжала я.

— Да уж! Наверное, не стоит ей говорить, что это было самоубийство, как ты думаешь?

— Да уж. Я бы на твоем месте не стала. Думаю, будет лучше просто сказать, что он случайно принял слишком много таблеток.

— Согласна. Я скажу ей, только не сейчас. Она и так уже расстроена из-за твоего отъезда. Пусть пройдет какое-то время, ты согласна? Ой, мне пора бежать на кухню. Пока, дорогая. Позвони мне.

Почти всю следующую неделю я просидела в университетской библиотеке, составляя план своей будущей книги и делая кое-какие заметки. Время шло, я уже понемногу начинала представлять себе, как связать воедино то, что давно уже крутилось у меня в голове, и на основе этого выстроить достаточно интересную теорию. Честно говоря, давно уже я не была так спокойна и счастлива, как сейчас. Блаженное удовольствие, которое я испытывала просто потому, что наконец оказалась дома, лежу в своей постели, на чистых простынях, могу пользоваться всеми благами цивилизации, вскоре сменилось другими, более глубокими чувствами. Первые дни, когда я призналась себе, что, сама того не желая, влюбилась в Роберта, были до краев наполнены восторгом, который, наверное, знаком каждому первооткрывателю.

Итак, вот она какая — любовь! Сказать по правде, я чувствовала ее чисто физически — все мое тело буквально плавилось в огне желания. Я испытывала настоящие мучения оттого, что не могу сжимать его в объятиях. Достаточно было только представить себе его лицо, как сердце мое начинало биться чаще и кожа покрывалась мурашками. На первых порах ощущение своей полной зависимости от другого человека стало для меня чем-то вроде шока. Новое, неизведанное чувство захлестнуло меня с головой. Жизнь будто заиграла новыми красками. Все мои чувства разом обострились.

Я ощущала себя безумно одинокой. Естественно, захоти я того, и желающие составить мне компанию отыскались бы вмиг. Но одиночество — это нечто такое, от чего не избавишься, встречаясь с друзьями на шумных вечеринках или за обеденным столом. Никто из тех, кого я знала, не мог избавить меня от страданий, которые я испытывала просто оттого, что не могу быть рядом с любимым. Впрочем, я честно старалась справиться с этим — я ходила на приемы и коктейли, где я знала всех и все знали меня, и убегала оттуда первой, поскольку чувствовала себя там еще более одинокой. Дома, среди знакомых и милых сердцу вещей я по крайней мере могла без помех предаваться воспоминаниям. Отыскав старую свадебную фотографию Мин и Роберта, я спрятала ее под подушку и по нескольку раз в день вытаскивала ее, чтобы смотреть на нее и растравлять свои раны. Несколько раз меня приглашали на званые обеды. Я смотрела на эти жующие физиономии и умирала от скуки. Любые попытки завести разговор только безумно раздражали меня.

Мы с Мин перезванивались почти каждый день. Всякий раз, когда в трубке слышался ее голос, сердце у меня падало, потому что я знала — рано или поздно кто-то из нас заговорит о Роберте, и я наконец хоть что-то услышу о нем. Странно, но от этого моя искренняя любовь к Мин отнюдь не изменилась и даже не стала меньше. Временами я ловила себя на том, что бессознательно жду чего-то. Поначалу меня успокаивало сознание того, что мне не в чем себя упрекнуть. Никто и никогда не узнает о том, через какие муки мне пришлось пройти, думала я, теша свою гордость сознанием того, что страдаю в одиночестве. Я буду терзаться молча, пока любовь, сжигающая мою душу огнем, не угаснет сама собой. Но гордость от сознания собственного благородства потихоньку увяла, сменившись мрачным унынием и неясным чувством вины.

Недели через две после того, как я вернулась домой, холодным, промозглым вечером вдруг позвонила моя мать. Я как раз писала письмо Вильяму и Элли и по этой причине пребывала в подавленном настроении.

— Диана, это ты? Весь день пытаюсь до тебя дозвониться.

Это было сказано слезливым и обиженным тоном, хотя сама она порой не звонила по многу месяцев подряд.

— Я работала. Только что вернулась.

— О… понятно.

Мать никогда не пыталась даже сделать вид, что ей интересно, чем я занимаюсь.

— Что случилось?

— Эзра бросил меня. — Она расплакалась, как ребенок. Я с трудом разбирала, что она говорит, так она рыдала.

— Ох, мама, бедная! Мне очень жаль.

Мне действительно было жаль. Когда дело касалось мужчин, моя матушка доводила меня до белого каления. Она сводила меня с ума, звоня в любое время суток, не важно, днем или ночью, и требуя, чтобы я выслушивала ее стенания и жалобы и при этом непрерывно пила и курила, забывая о необходимости поесть, пока не заболевала. Как-то раз мне даже пришлось вызволять ее из полицейского участка, куда ее забрали за непристойное поведение на улице в нетрезвом виде. Прошлый раз, когда ее бросил Эзра, я была вынуждена оплатить ее двухнедельное пребывание в дорогой частной лечебнице, чтобы поставить ее на ноги. После этого она какое-то время жила со мной, пока не поправилась окончательно. С того случая прошел уже год, и за все это время она позвонила мне только единожды — спросить, не одолжу ли я ей денег.

— Я так одинока! Мне кажется, я схожу с ума. А в доме нет даже горячей воды. Что-то случилось с котлом, наверное, он испортился. А я так несчастна — у меня даже нет сил найти кого-нибудь, кто бы его починил.

У нее был такой голос, что в моей душе внезапно шевельнулась жалость. Это было странное чувство… наверное, нечто подобное испытываешь к товарищу по несчастью.

— Может, хочешь приехать? Поживешь тут со мной…

— Я тебе тоже не нужна. Ты такая холодная, высокомерная! Нет, лучше умереть!

— Не глупи. Просто запри, как следует, квартиру и приезжай ко мне. Проверь, выключен ли утюг, не горит ли плита, ну, и все такое.

— Хорошо, — буркнула она. — Я приеду завтра.

В конце концов мы сошлись на том, что мать приедет поездом, который прибывал в Кембридж около четырех. На следующее утро, попросив миссис Бакстер приготовить комнату для гостей, я забежала в магазин, перед тем как отправиться в библиотеку. Из библиотеки я прямиком помчалась на станцию. Поезд пришел вовремя, но матери там не оказалось. Решив, что она просто по своему обыкновению опоздала, я подождала на платформе прибытия следующего. Он пришел через двадцать минут, но и там ее не было. Вернувшись к себе, я позвонила ей домой. Никакого ответа. Чертыхнувшись, я отправилась в постель. Ночью я не сомкнула глаз, представляя себе ее окровавленное, разорванное на куски тело на рельсах или на столе в морге и прочие ужасы.