На следующее утро, часов в девять, я выбралась из дома и направилась к конюшням кружным путем вокруг дома вдоль стены сада. Джорджа Прайка нигде не было видно. Я огляделась. И тут мое внимание привлекло какое-то движение… мне показалось, в одной из теплиц что-то мелькнуло. Я направилась туда и заглянула в окно: Джордж Прайк, сидя боком ко мне, шумно потягивал что-то из кружки, читая газету. Хотя стекла были очень грязными, я успела разглядеть фотографию обнаженной девицы с весьма соблазнительными формами. Джордж, не в силах оторваться от дивного зрелища, восхищенно причмокивал. Я с шумом распахнула дверь и вошла. Невозмутимо сложив газету, Джордж положил ее на скамью и только тогда обернулся. Увидев меня, он вызывающе осклабился и похлопал себя по животу.

— Решил, знаете ли, чайку испить.

— Мистер Вестон предупредил меня, что велел вам очистить рощу от сушняка. — Я бросила выразительный взгляд на часы. — Вы приступили к работе в половине девятого, так, я полагаю?

— Угу.

— Не рано ли для чая?

— Ну… рановато, конечно.

— Много уже успели сделать? — спросила я его. — Я хочу сказать, вы уже убрали сушняк?

— Еще и не начинал, мисс. Да ведь там акров пять, не меньше. Недели за три, глядишь, управлюсь.

— Чем быстрее вы приступите к этому делу, тем лучше. Мистер Вестон сказал, что вечером сам заглянет посмотреть, как у вас идут дела. А после обеда принесите в дом дров. Позвоните в колокольчик с черного хода, и я скажу, куда их отнести.

Я нарочно распахнула дверь пошире и стояла, выжидательно глядя на него. Джордж Прайк бросил на меня ненавидящий взгляд. Потом оскалился, как шимпанзе, и очень неохотно поднялся со стула. С тяжелым вздохом свернул газету, закрутил крышку термоса и только тогда протиснулся мимо меня с мученическим видом.

Я пришла на конюшню, где стоял «лендровер». За перегородкой метнулась голова Джорджа Прайка, явно ждавшего, когда позовут толкать. Я злорадно усмехнулась, повернула ключ зажигания, и «лендровер» утробно заурчал, словно сытый кот. Погоняв пару минут движок, чтобы помучить скорчившегося за перекладиной Джорджа, я надавила на педаль и помчалась по дорожке, испытывая такое непередаваемое наслаждение, словно сидела за рулем по меньшей мере «испано-сюиза».

Добравшись до Данстон-Эбчерч, я заглянула в первую же попавшуюся мне на глаза лавку и поинтересовалась, нельзя ли повесить у них объявление. Сидевшая за кассой женщина, сразу уставившаяся на меня с неприязнью, взяла его и поднесла к глазам, чтобы прочитать.

— Сколько нужно платить за то, чтобы повесить объявление? — спросила я.

— Шесть пенсов. Вам ведь срочно, небось. Тем, у кого денежки, все вынь да положь.

Поблагодарив ее, я протянула ей шестипенсовик.

Выйдя из лавки, я постояла на ступеньках, с удовольствием разглядывая красовавшееся в витрине объявление.

Да, жизнь в деревне явно накладывала на меня свой отпечаток. Большую часть дня я возилась по хозяйству. Руки мои были заняты, зато голова оставалась свободной. Я отметила, что воображение мое разгулялось не на шутку, причем явно с уклоном в сторону сентиментальности. Впрочем, учитывая мою всегдашнюю тягу к эмансипации, это должно было пойти только на пользу.

На обед мы с Мин удовольствовались тостами с ломтиками сыра и яблоками. Я рассказала, что повесила объявление насчет прислуги. Мы с ней принялись с жаром обсуждать качества, которыми должна обладать идеальная экономка, как вдруг звякнул колокольчик у входной двери. Принесли почту: счета для Мин и несколько писем для меня, которые по моей просьбе переслала миссис Бакстер. Одно было из Рима, от Питера. Я прочитала его с удовольствием — Питер писал в присущем ему стиле, остроумно, интересно и в то же время лирично, изредка позволяя себе легкие намеки на суеверия. Письмо было таким увлекательным, что я прочитала его Мин вслух. И мы обе согласились, что путешествовать одному все-таки скучно — учитывая долгий утомительный перелет и отвратительные гостиницы. В конце письма Питер писал, что один его близкий друг, американский профессор-искусствовед, вместе с женой собирается провести три недели в Кембридже, гадая, где бы им остановиться. Не могла бы я, намекал Питер, подыскать для них что-нибудь не слишком дорогое, но достаточно комфортабельное? Деньги не вопрос. «Конечно, могла бы», — решила я.

Не откладывая, я отправилась звонить по лондонскому телефону, который оставил мне Питер. Когда трубку взяли, я сообщила приятелю Питера, которого, кстати, звали Герби Финкельштейн, что мой собственный дом в Кембридже временно пустует и я не прочь сдать его ему за сумму… я набрала полную грудь воздуха, раздумывая, уж не сошла ли я с ума… короче, я назвала ему сумму, от которой у меня самой волосы на голове встали дыбом, потому что она казалась несусветной даже для моего драгоценного обиталища. Неожиданно он сразу же согласился. Больше того, этот чудак даже обрадовался!

Этот Герби Финкельштейн явно не любил тратить время попусту, потому что в тот же вечер позвонил снова — сообщить, что они с женой в таком восторге от моего «очаровательного гнездышка» и его «потрясающего колорита», что решили заплатить мне вдвое от запрошенной суммы. Это их не разорит, успокаивал он меня, пока я тщетно пыталась обрести дар речи, поскольку его колледж оплачивает все расходы и, даже удвоенная, эта сумма покажется у них в Массачусетсе «жалкими грошами».

Эту новость было решено отпраздновать шампанским. Мин пила его бокал за бокалом, мотивируя это тем, что накануне спала отвратительно — скорее всего, оттого, что выпила мало, другого объяснения она не могла найти. Я последовала ее примеру, в качестве аргумента выставив то, что совершенно вымоталась физически. И в общем, не особенно покривила душой, учитывая, что дважды сходила в лес проверить, как там дела у Джорджа Прайка.

Уже перед самым обедом Джордж приволок охапку дров и с грохотом свалил ее в сарайчике возле черного хода. Потом с недовольным брюзжанием последовал за мной в дом, держа в руках старую каминную решетку, которую мне посчастливилось обнаружить в конюшне, где стоял «лендровер». К моей живейшей радости, она чудесно подошла к камину в студии. Потом, повинуясь моим указаниям, Джордж притащил корзину с дровами и поставил ее возле решетки — все это с угрюмой миной человека, нисколько не сомневающегося в том, что «эти северяне» не доведут до добра.

В тот же день мне пришлось ответить на три телефонных звонка по поводу вывешенного мною объявления. Всех будущих кандидаток я вежливо, но твердо попросила явиться на следующий день для собеседования. Потом я напекла еще булочек, взяла окорок и запекла его в духовке, нашпиговав луком-пореем, изюмом и курагой. Окорок предназначался на ужин. Потом я пропылесосила студию и поставила у себя в комнате раскладушку для Хэм, которая, разрушив все мои чаяния, видимо, твердо решила не расставаться со мной ни на минуту. А вкусное мясо, которое я привезла с собой, похоже, заставило ее навечно отдать мне свое сердце.

Я сидела на кухне за столом и, сцепив зубы, скребла закопченный до неузнаваемости утюг, когда за моей спиной вдруг раздался пронзительный голос, перепугавший меня до такой степени, что пальцы мои разжались и утюг едва не шлепнулся мне на ногу. Обернувшись, я увидела Вивьен. На губах ее играла сардоническая усмешка.

— Я вас напугала? Ах, бедняжка, простите, ради бога! Должно быть, у вас расстроены нервы! Впрочем, и не удивительно, небось, крутитесь весь день, как каторжная! Да-да, мне все известно. Миссис Пиклс — у нее лавка в деревне — показала мне ваше объявление. Она приняла вас за любовницу Роберта — решила, что Минерва день-деньской валяется на диване, покуривая и проклиная тирана-мужа и модную нынче «любовь втроем».

— Надеюсь, вы ее разубедили? — поинтересовалась я, поднимая с пола утюг.

— Еще чего?! Лишить бедняжку удовольствия рассказывать всем желающим о тех мерзостях, что творятся в «господском доме», да еще смакуя подробности?! Боже упаси! Напротив, я даже как бы случайно упомянула, что до его женитьбы на Минерве вы с Робертом некогда были помолвлены и что где-то в провинции прячется плод вашей незаконной любви.