— Ох, как приятно! Дорогой Чарльз! Ну а теперь давай рассказывай, о чем вы еще говорили! Я же видела, что вам обоим не до нас. Так что давай-ка выкладывай все начистоту!

Я порадовалась, что в машине темно и никто не увидит моей улыбки.

На следующее утро все мы встали довольно поздно. После завтрака, который был встречен без особого энтузиазма, поскольку белки сваренных в мешочек яиц остались скользкими, точно устрица, а подгоревшие тосты казались чернее первородного греха, я предложила взять на себя обед, чтобы Мин могла спокойно поработать, но она не хотела и слышать об этом.

— Даже и не думай! Ты не за этим сюда приехала. И потом, я сгораю от нетерпения, до такой степени мне хочется услышать, о чем вы с Чарльзом разговаривали весь вечер.

— Мы пошли посмотреть на лошадь.

Пытаясь на редкость тупым ножом скоблить толстый, совершенно одеревеневший пастернак, я рассказала Мин о том, что произошло между мной и Чарльзом в стойле Астарты.

— Чарльз похож на героев тех любовных романов, которыми мы зачитывались с Джиной… помнишь? Какой-нибудь мрачный граф с суровым лицом, который расхаживает по залу замка с плетью под мышкой, грубый, властный и нелюдимый, но при этом у него непременно доброе сердце и он способен на такую нежность, о которой ты и мечтать не смеешь. Послушай, Дэйзи, а ты уверена, что рассказала мне все? Неужели он не пытался, приподняв тебе подбородок, впиться в твои губы пламенным поцелуем?

Мы захохотали.

— Представь себе, не пытался. Впрочем, возможно, его смутил мой курносый нос… или не понравился мой булькающий смех.

Мы хохотали, пока от изнеможения не повалились друг на друга, и вовсе не потому, что это было так уж смешно. Просто нам было хорошо вместе.

— Чему смеемся? — поинтересовался Роберт, заглянув на кухню вместе с Элинор. — Кстати, телефон наконец заработал. Мне только что позвонил Харрисон. Попросил приехать в школу — прямо сейчас. Сказал, нужно встретиться с кем-то из попечительского совета, поговорить о Джеральде.

— О, дорогой, но… как же обед? И говядина? Тогда нам придется обедать втроем, ведь Вильям тоже уехал — к Бевикам.

— Знаю. Мне очень жаль, Мин, но придется поехать. Нужно непременно отстоять Джеральда. Кто-то сообщил об этом в попечительский совет, а им там наплевать, вранье это или правда. Я должен убедить их, что Джеральд невинен, как новорожденный младенец.

— Мне этот твой Джеральд не слишком-то нравится. От души надеюсь только, что вся эта неприглядная история не повредит лично тебе.

— Он и в самом деле очень образованный и интеллигентный человек. И к тому же добрый. Словом, как раз такой, как тебе нравятся. Думаю, моя дорогая, в тебе говорит предубеждение.

— Что ж, возможно, — промычала Мин, вытащив из духовки кастрюлю. — Конечно, в наши дни как-то принято быть терпимым и все такое, но не думаю, что трахать кого-то в задницу так уж здорово. Все это как-то неестественно, знаешь ли…

— Мин! Побойся Бога!

Элинор, которая сидела так тихо, что все напрочь о ней забыли, с интересом уставилась в нашу сторону.

— Ах, прости. Совсем забыла о том, что тут Элли. Да, наверное, я действительно несколько необъективна, но… Ах!

Она взвизгнула от боли — крышка слегка сдвинулась, и кипяток из кастрюли, где варилась брюссельская капуста, плеснул ей на руку.

— Господи боже мой! — ахнул Роберт.

Мы бросились к ней.

— Включите кто-нибудь воду! — крикнула я, схватив ее за запястье. — И забудь ты об этой кастрюле.

Я подставила ее руку под струйку холодной воды. Мин застонала от боли.

Элинор принялась всхлипывать. Роберт одной рукой обнял дочь за плечи.

— Сейчас налью в миску холодной воды, опусти в нее руку и сиди спокойно, — сказала я, отметив, что вид у нее — краше в гроб кладут.

После того как мы усадили Мин на стул, краска понемногу вернулась на ее щеки, но рука болела так сильно, что ее невозможно было вынуть из воды.

— Надо бы ее забинтовать, — задумчиво сказала я, разглядывая ее обваренные пальцы, над которыми уже вздулся волдырь. — В ожоги часто попадает инфекция. У тебя есть бинты?

— Только эластичные, в аптечке, — скривилась Мин. — Ах да, и захвати еще аспирин.

— Тогда выпей сразу две таблетки, — велел Роберт и принялся рыться в шкафу.

— Надо бы ей, наверное, съездить в больницу, в Грейт-Своссер, — пробормотал он.

— Но как? Ты ведь должен ехать в школу, а сама я машину не доведу. Так что не говори ерунду.

— Ладно, тогда давай я сначала завезу тебя туда, потом поеду в школу, а на обратном пути заберу тебя из больницы. Или, может, возьмешь такси?

— Может, тогда лучше я отвезу Мин в больницу? А вы отправляйтесь в школу, — предложила я Роберту.

В ответ раздались бурные возражения и крики протеста. Но в конце концов мне все-таки удалось их переубедить.

До этого дня мне еще не доводилось водить «лендровер», но я очень скоро привыкла к нему и почувствовала себя уверенно. Из-за более просторного салона и не такого чувствительного рулевого управления моментально возникло на редкость приятное чувство собственной неуязвимости. Очень скоро я, небрежно насвистывая, рулила так, словно ехала на танке, до отказа утопив педаль газа в пол и не обращая ни малейшего внимания на сугробы. В зеркальце заднего вида я не смотрела вообще. Мин сидела молча, но по тому, как она закусила губу, было ясно, что боль дикая. В глазах ее стояли слезы, лицо как-то разом осунулось, даже нос заострился. Я заметила на заднем сиденье пакет. Мы остановились и набили его снегом, и Мин сунула в него руку. Только после этого ей стало немного полегче. Она порозовела и даже стала шутить.

В больницу мы так и явились с этим пакетом, полным снега. Минут пять он продержался, но потом из него потекла вода. К счастью, к тому времени подоспела сестра. Перебинтовав Мин руку, она заставила ее принять какое-то сильное обезболивающее. Пока она занималась Мин, мы с Элинор ждали в коридоре, где для таких, как мы, стояли стулья и журнальный столик, заваленный стопками старых, растерзанных журналов.

— Послушай, а вон там, кажется, комикс. Дать тебе посмотреть?

Элинор с похоронным видом покачала головой.

— С твоей мамой все будет в порядке, ты же знаешь. А к утру вообще все пройдет.

— А они не… им не… не придет в голову отрезать ей руку?

— Господи помилуй, с чего ты взяла?! Конечно нет! Что за дурацкая мысль!

— Просто я видела фильм по телику — о человеке, который вернулся домой с войны без обеих рук. Так вот он не мог… не мог даже сам раздеться!

Элинор разразилась плачем. У меня защемило сердце. Я обняла ее и крепко прижала к себе. Мне стало немного легче, когда я почувствовала, как она, уткнувшись мне в живот, захлюпала носом, как всякий нормальный ребенок.

— Да, я понимаю. Есть вещи настолько ужасные, что с этим трудно смириться. Но со временем к этому привыкаешь… и как-то живешь дальше, вот и все. Конечно, такие вещи не становятся менее грустными, просто ты страдаешь от этого уже не так, как раньше.

— Правда? — Элинор уставилась на меня. Линзы ее очков были залиты слезами, так что я почти не видела ее глаз. — А этот человек… он тоже потом привыкнет? И не будет так мучиться, да?

— Думаю, со временем, конечно. Когда такое случается, многие люди уходят в себя… а потом находят в душе то, что помогает им справиться. Назови это как угодно — мужество, сила воли, чувство юмора, наконец… да что угодно.

— И вы думаете, я тоже справлюсь? Но как?

— Но ведь с тобой, слава богу, пока что не случилось ничего ужасного, — пробормотала я, тронутая ее искренностью до глубины души.

— Да-а… а школа? Что может быть ужаснее, по-вашему? Иной раз я думаю, что просто не выдержу больше. Знаете, как меня дразнят? Жирным слизнем! Дейдра Райт как-то раз притащила в школу такие пилюли — от глистов, кажется, — так они напихали мне полный рот и велели проглотить. Ух как меня потом тошнило! Меня вечно дразнят, что я противная, как слизняк, что от меня всегда воняет. Да вот хотя бы на прошлой неделе… мне налили клею на стул, а я не заметила и села. Платье сзади все перепачкалось, конечно. И мне влепили двойку за внешний вид. Дейдра вопила, что это, дескать, та мерзость, которая вечно течет из меня. А потом они стащили мои книги и спрятали их и сломали мою ручку с металлическим пером. А в пятницу вылили чернила мне в портфель. Мама тогда здорово разозлилась, даже не поверила, когда я сказала, что это они сделали, а не я. Мама сказала, что я неаккуратная. — Голос девочки задрожал от обиды. — Иногда я молюсь, чтобы заснуть и не проснуться утром. Но всякий раз просыпаюсь.