Владыка сменил ипостась и ступил на плот:

— Если тебе будет угодно, Инали… — морр безразлично пожал плечами. К чему отрицать очевидное? Не ей ли знать его без чешуи [82]…

Он видел состояние Инали. Он поднимал свои воспоминания, до того, как выбрал равнодушие, но не почувствовал ничего. Лишний раз не дернулось сердце. Не образовалось шрама на душе. Маоры нет. Ну и что?! Отрезать плавники и удалиться отшельником во впадину на дне?!

— Как ты можешь так говорить? Ведь она была и твоей дочерью тоже! — дриада позабыла свой статус. Оставила на суше величавость. Плавность речи и движений. Перед лицом любимого мужчины. Просто женщина, нуждающаяся в сочувствии. Толике утешения ласковыми руками.

— Я не знал ее, а даже если бы и знал, то вряд ли что-то изменилось, — Амнис вытерпел град ударов маленькими кулачками после этих слов. Ввинчивающийся в чувствительные уши женский визг, пока Инали тряпкой обессилено не распласталась по дереву.

— А Маора всегда хотела знать, кто ее отец… В конце концов, это ее и погубило… — излом. Надрыв. В невзрачном шепоте колючих слов.

— Не смей перекладывать на мои плечи твою ответственность. Не ты ли так же взвыла от безысходности в Долине? Не ты ли в юном возрасте сбежала, куда глаза глядят, на берег моря? А кто просил тебя показать, представить, познакомить? Кто отказал?! — события далеких восходов, словно живые, предстали перед внутренним взглядом. — Ваши дочери — полные копии матерей! Жесткое традиционное воспитание вашей расы. Прямое наследование обязанностей и никаких свобод! Маора первая птичка… Помяни мое слово, Инали: вы или добровольно измените образ жизни, или вас заставят это сделать!

Дриада промолчала в ответ. Еще раз вздрогнули и опустились худенькие плечики. Ее лицо защищено от хлесткой истины — заперто ладонями. Плотно сжатыми. Вдавленными в кожу.

— Плачь… — Владыка обнял женщину, прижал к себе. — Давай по капле выдавливай боль из души, если считаешь, что для тебя это единственный путь к спасению. Бесись. Бей меня, Инали. Выплесни, что накипело. Вскрой гнойники, чтоб кожа поросла новой, здоровой чешуей…

Хранительница вскинула лицо с заплаканными щелочками глаз и с ненормальной решимостью дерзко объявила:

— Нет! Ты вернешь мне то, что я потеряла, — и женщина впилась в губы Владыки долгим поцелуем.

«А почему бы и нет…» — вихрем пронеслось в голове морра. Какое-никакое, а все же развлечение…

Ночь окутала селиум. Глухие окна гасили завывания ветра. Отчаянный скулеж дворовых псов, дергающихся на привязи. Они чувствовали. Они знали, в отличие от увлеченных вечерними заботами эльфов, что скоро останутся… Одни… И тосковали собаки. И горевали заранее. О загубленных жизнях. Псы выли в полную силу. Предупреждали об опасности, прилетевшей в город вместе с вьюгой, но лишь изредка раздраженный голос хозяев приказывал им. Заткнуться. Сворачивалось животное клубком, от обиды и злости, но не смело перечить разумным — тихо скулило в лапы…

А в домах остроухие делились впечатлениями о бродячих артистах. Кто посетил их представление. Кто не попал — слушал и завидовал. Чему? Восторженно отбитым ладоням. Шелушащимся от подбадривающего свиста губам. Облегченным на несколько монет кошелькам. Впечатлений. Масса. Рассказываемых с возбужденным подпрыгиванием. В лицах. С выплеском эмоций. Заново переживаемых. До последнего напитка за ужином. Материнского поцелуя на ночь. Сонно закрытых глаз и довольной улыбки на устах. Потухшего света в большинстве зал…

Она. Пришла. Позднее… Ступая узкими босыми ступнями по запорошенной снегом мостовой. Привлеченные, вились драгоценной россыпью вокруг Нее снежинки, среди покрывала абсолютной тьмы, стелющегося вслед за Девушкой. Вползающего в тонкие щели. Чуть-чуть приоткрытые окна. И присваивающего себе припозднившихся сотворенных среди каменных исполинов селиума. Обреченным незнакомцам никогда не добраться до дома, а их близким недолго осталось переживать и волноваться. Она заберет и их жизни тоже… Всех. Без разбора. Без оправданий. Скопом. Потому что она ищет. Среди тысяч мыслей, ярких звезд воспоминаний. Ответ. Зачем? Они все здесь…

Какая цель? Каждый восход совершать одни и те же действия. Погрязать в рутине. Оборачиваться в прошлое, провожая взглядом стремительно убегающее детство. Юность. Зрелость. Зачем?

Быстрым потоком проносятся картины поглощаемых жизней: счастливое супружество, предательство, вкус яда в чашке, пожар, щенок с отрубленным хвостом, разорение, крик младенца, цветы жасмина в детских ручках…

Она стояла с ослепшими глазами. Вот-вот, и среди частиц высосанных до дна душ мелькнет. Камень преткновения, о который рано или поздно все спотыкаются, но нет… Сплошной однообразный быт и суета сотворенных.

Оброненные спокойным тоном слова брата прочертили борозды в душе или что там у Нее вместо эфемерной, не поддающейся конкретному описанию субстанции… Девушка осмелилась засомневаться, а так ли Она права, как кажется? Незыблемо. Его незатухающие фразы молотом колотили по сознанию, нанося раны. Немного спустя поросшие коростой надуманностей, истекающие сукровицей недоверия. К себе. К прежним устоям, поддерживающим существование Разрушающей.

Нельзя было позволять себе расслабляться. Гонять по сотне кругов в голове одну и ту же мысль. Обсасывая ее, словно обглоданную мозговую косточку. «Ты ничем не отличаешься от них…» Девушка ожесточенно искала разницу. Глубинный смысл. Для чего они, и для чего Она? И не находила ничего, ибо сотворенные искали также: свою Нить, себя, богатство, власть, любовь… Им было мало, как и ей.

«Найти отличие от живых… страшно необходимо, иначе… Придется признать чужую правоту и согласиться. Уступить…»

Она ушла, оставив за спиной опустошенный селиум и завораживающую красоту ледяного царства. Не получив ответа на вопрос.

— В чем смысл жизни, Рогата? — спросила маленькая гномка пожилую кухарку бродячих артистов, отодвинув пустую тарелку.

— Что же, ты, деточка, — опешила женщина, — такие вопросы задаешь! Рано тебе еще о таком задумываться! Это старики пусть беззубые десна чешут, а ты просто поживи для начала. Супругом обзаведись, да детишек пяток нарожай. Глядишь, и поймешь, для чего жить надобно. Бабам, по крайней мере, — ухмыльнулась Рогата.

— Только в этом? Менять грязные пеленки? Просыпаться по ночам, вскакивать заполошно из-под бока храпящего мужа и нестись успокаивать голодного ребенка? Неужели этим можно быть довольной? — Касилла подперла пухленькие щеки руками.

— Ох, и дурная, ты. Глупая еще! — Рогата всплеснула руками в муке. — Посмотри туда, — она показала на соседний стол, где остались, в основном, мужчины, — Яков, Седрик, Ринар, Лионир и Ялт. Вот, для чего. Ради них стоит жить. Смотришь, какими ладными да пригожими они выросли — на душе теплеет. Хороших сыновей я воспитала для мира и тебе того же желаю, — женщина оттерла внезапно выступившую слезу.

— Но они же чужие тебе. Совершенно. Вас ничего не связывает. Вы разные люди… — девушка обняла колени и положила на них тонкий подбородок.

— Что же ты такое говоришь, девонька?! — кухарка ошеломленно присела на скамью. — Как так, чужие? Я их выносила, грудью выкормила, вырастила. Роднее них у меня никого нет. Душу свою на пять кусков разделила и все им отдала. Чужие…

— И? Что ты получила взамен для себя? — Касилла словно испытывала женщину. «Накричать хочется на малолетку неразумную, а жалко… Повзрослеет — поймет…»

— Взамен? — удивилась Рогата. — Когда отдаешь что-либо родным и близким или просто хорошим существам, то не нужно ждать, а хуже — требовать платы. Мир сам откликнется на искренность!

— Получается, ты живешь для других? В этом смысл твоего существования? — задала очередной вопрос гномка.

— Получается, так, — вздохнула кухарка.