В ее неприхотливой жизни такой разговор случился впервые. Застал врасплох. Она многое могла объяснить. Подсказать. Показать, как правильно делать. На пальцах рассказать деткам, что плохо, а чему стоит поучиться у старших. Каким советам внять, а где держать ушки на макушке и состроить хитрую мордочку. Касилла же обманчиво детским личиком, кажущейся невинностью смущала ее, задавая вопросы, присущие другому возрасту и другим людям. Более богатым. Не духовно, не опытом, но временем. Свободным от изнуряющей работы. Посвященным праздным размышлениям.
— А в чем смысл жизни твоих сыновей? — гномка продолжала гнуть свою линию в странной беседе.
— Не знаю… надо спросить у них… — растерялась больше прежнего Рогата. — Зачем тебе это знать, девочка? — кухарка чувствовала, что теряет нить. Путается в хитроумно расставленных под словесной водой сетях. Нет опасности, но взгляд женщины стал затравленным. Испугалась она худенькой чужачки с ее на редкость острым язычком.
Рогата подняла взгляд на собеседницу и приросла к месту. Что-то страшное смотрело на нее из не по-людски больших глаз. Ледяное…
— Круг… Друг за другом… А если что-то прервет его? Никто не захочет делиться собой с другими? Пожадничает? — разговор неуловимо сменил направление. Окрасился в голубовато-синие тона. Ни искры теплоты и дружелюбия.
— Это не повод поступать так же, — горло пересохло; чтобы успокоиться и унять невнятную тревогу, кухарка вытерла передником руку и допила отвар. Давнишний, уже холодный… — Взять хотя бы Якова…
— А что с ним? — перебила гномка Рогату.
— Не с ним, — женщина усмехнулась, почувствовав себя увереннее. — Глянь на него, — Касилла перевела взгляд на невысокого красивого атлета. Тот приветливо улыбнулся, поднял стакан в знак, что пьет за нее, и опрокинул его в рот. — Он любит тебя, а ты этого не замечаешь, как и цветов, и подарков, что он приносит тебе, но Яков не перестает надеяться. Вдруг ты ответишь ему взаимностью? — кухарка встала, обошла стол кругом и тихо прошептала. — Не мучай его, девочка. Сколько можно? Сердце — оно же не каменное…
— Любит меня? — гномка нахмурила белесые бровки и закусила губу.
— Пойду я… И так слишком много наболтала… — женщина решила отступить. В любви торопливость порой досадная помеха, и это тот самый случай. Холод из души лучше изгонять медленно. — Надо еще голубей проверить… — первый уголек должен протопить маленькую лунку, где взрастут семена ласки, щедро даримой Яковом девушке.
Посидев немного, дождавшись окончания веселого застолья, Касилла посеменила за фигурой атлета.
— Яков, — окликнула она мужчину и отошла под сень деревьев. — Можно тебя на вдох? — приглашающе указала на лесную тропинку.
— Чего тебе, маленькая? — он кивнул двоим младшим братьям, мол, ступайте. Те, отпустив пару скабрезностей, скрылись за снежным занавесом, смеясь собственному юмору. — Не слушай их. Ты не замерзла? — не дожидаясь ответа, он стянул теплую куртку и укутал в нее девушку.
— Спасибо, — гномка уткнулась в плечо атлету. — Мне одиноко, Яков. Поговори со мной, — малость капризно попросила девушка. Мужчина прижал к себе невесомую фигурку. Обнял большими руками, стремясь защитить от всех, кто посмел причинить боль его любимой. «Опять друзья-товарищи на ее счет прошлись небось… завтра он им покажет…»
— Тебя кто-то обидел? Только скажи, и я…
— Нет. Все хорошо, правда! — девушка обеспокоенно завозилась в уютных объятиях. — Рогата сказала, что ты меня любишь. Это так, Яков? Ответь мне! — голосок прозвучал. Ясно. Звеняще. Требовательно и трогательно одновременно. «Милая… Родная… Долгожданная…» Но отчего-то простые слова не желали покидать перехваченное волнением горло мужчины.
— Я… Малышка… — Яков смутился. Запустил пятерню в волосы и пригладил взлохмаченный вихор. Отодвинулся от хрупкого тела гномки и прошелся вперед-назад. — А ты? Ты тоже меня любишь?
— Ответь… — глухо попросила девушка.
— Люблю! — он сдался. Опустился на колени, в снег. — Не могу я так больше! Сжалуйся надо мной, Касилла. Будь моей! Обещаю, я сделаю все, что ты захочешь…
Гномка приблизилась. Обвила ручками жилистую шею:
— Поцелуй меня… — она прикрыла глаза. В ожидании.
Он коснулся сухими обветренными губами ее карминного ротика. Благоухающего ароматом. Первых цветов. Яков пил медовую сладость поцелуя. Маленькими неспешными глотками. Отрываясь. Бормоча влюбленные глупости. И приникая вновь. Он успевал. Считать. Вдохи до ее ответа на выражение его чувств или пощечины. Он знает — женщины такие непредсказуемые…
Приоткрылись губы. Налились ручки белые силой так, что хрустнули позвонки у мужчины. Инстинктивно он дернулся, но девушка держала крепко.
— Сладко? — прошептала она.
— Касилла?! — атлет, оцепенев от ужаса, смотрел на темноту. С лицом безгрешности.
— А мне-то как…
Яков больше ничего не испытывал, за исключением мертвенного холода. Долго. Очень долго продолжалась пытка…
Артисты нашли их рано утром на следующий восход. Стылый труп друга. Брата. Зареванную, растрепанную девушку. Подле него. Горе Касиллы было настолько очевидным, что принять влагу на щеках за слезы радости не посмел никто. Не шевельнулись подозрения. Ни у кого. А вечером гномка поднесла зажженный факел к погребальному костру. И лихо. Отплясывали страстный танец языки огня в фиалковых глазах…
Она нашла ответ. «Живете для других? Так живите для меня, раз никому вы больше не нужны… Ну, чем не цель для вашего тусклого существования, пока я не пришла за вами…»
Земли морфов. Те же восходы.
Элегантная походка. Затянутые в белые перчатки руки. Прическа: волосок к собрату. Прилизанные. Гладко. Лишь кончики подпрыгивают и развеваются от уверенных шагов. Ровное дыхание. Парфюм. Серебро узоров на полах каи. Трость. Он великолепен. Гайде.
Нет-нет. Не верьте слухам! Он не тиран! Он — реформатор! Не согласны? Добро пожаловать… на казнь своих сомнений. Вместе с головой! Ты либо следуешь и веришь слепо, либо отправляешься в небытие. С клеймом изменника. Нового порядка. Предателей немало развелось. Закостенелых в традициях остолопов! Проредить Высоких через одного не будет лишним, но Гайде добр. Чрезмерно. Терпелив. Кем он будет править и на кого опираться? На вдов? Сирот? Детей или бездушных тварей?
Гайде будет стараться. Приложит силы, сколько надо, чтобы перетащить упрямцев через пропасть предрассудков. Вот закончит с одной надоедливой блохой и вернется полностью к проблемам расы. «Да-да… Необходимо поскорее закончить со старым делом… Уже… Развлечение в пути. Его марионетка, Олар, рассказал. Блюдо спешит на стол. Быть поданным горяченьким…»
Совещание с Сюрвами в различных областях управления делами народа началось без опозданий. Гайде вполуха слушал доклады ответственных. Их речи — топкая муть болотной жижи. Безрадостные. Они говорят, пытаются убедить Правителя, что ситуация плоха, поэтому Гайде не вслушивался — рассеянно крутил тросточку. Зачем? Он и без них обо всем прекрасно осведомлен.
Сюрвы — все его ставленники, собранные в единое целое из разоренных двух ветвей почившей власти. Шикнуть против него не посмеют, но меж собой так забавно грызутся. Они боятся. Остерегаются. Иногда молчаливое, скрытое поддельной инициативой сопротивление вредит в большем объеме, чем открытое выражение протеста. Искореняет любую возможность сотрудничества для достижения объединенной цели. Немногие поддерживают его: молодые, привлеченные открывшимися перспективами, и не очень умные. Зато яркие личности с горящими глазами и желанием подогнать мир под свой размер. Безусловно, это рвение — заслуга Гайде. Раскинувшего ажурную паутину предложений и запретов, напичканную призами. На одной дорожке. Той, что подмел и подготовил Правитель.
— У вас будут конструктивные предложения? — грубо прервал Сюрва по внутренней безопасности Высокий.
— А что тут предлагать? Тварей давно следовало уничтожить! — вмешался один из новичков. Сторонник кардинальных мер.
