— Ты, вампирша, всё верно баешь. Чего тады спрашивать? — дрожащим голосом спросил холмовик.

— Ольга, — прохрипел колдун тихо.

— Я уже сто лет как Ольга! — взвилась вампирша. — Эти выродки убили всех на капище, когда люди отказались отречься от веры в древних и отдать детей! Жрецы посмели применить силу! Мы видели то, что осталось. Когда тебя убивает твоя же сила веры…

Она долго молчала, глядя вдаль пустым, отстраненным взором, лишь пальцы сжимались и разжимались, словно пытались нащупать рукоять меча.

— Я долго живу. Я чего только не видела… Но седых детей… мертвых седых детей я не видела никогда, — глухо проговорила она, встала, взяла плащ и вышла из дому, аккуратно прикрыв дверь.

Воцарилась тишина. Лишь стук сердца отмерял крохи времени, и где-то там, в небытии, призраки мертвых молили об отмщении, отозвавшись на сказ о своей страшной судьбе. Я встала и вышла вслед за Ольгой в прохладную ночь, не в силах больше выносить тишину склепа.

Уселась рядом с подругой, прижавшись плечом. Не всегда нужны слова.

Гавкнул цепной пес, из дому вышел Север, потянулся и лизнул вампиршу в лицо. Та не ответила. Волк боднул её головой. Ольга покачнулась на ступенях. Боднул ещё раз, и ещё, навалился тушкой, и, наконец, смеющийся клубок покатился по двору.

Встав, Ольга отряхнула комья земли с плаща, притянула Севера за уши и звонко чмокнула его в морду.

— Спасибо, безобразник! Жаль, тебя с нами тогда не было. Может, поэтому мы и не нашли следов Кина? Ты мне поможешь? — склонив голову почти к самому волчьему носу, Ольга пристально посмотрела в янтарные глаза.

Север не отводил глаз. Они словно вели немой разговор, слышимый только им двоим. Волк сел, облизнулся и мотнул головой. Я улыбнулась.

— Оль, неправда твоя.

— Что, неправда? — она резко обернулась.

— Тебе не сто лет.

Она немного расслабилась.

— А сколько?

— Девяносто девять.

Захохотав, она взбежала по ступеням и скрылась в доме. Север последовал за ней.

Я сидела и любовалась звездами, мерцавшими над сияющим в ночи призрачным бело-голубым лесом. Затявкал вдалеке койот, еле слышно ухнула сова. Там, за дальними далями, привычный родной мир. Со своими радостями, горестями и бедами. А здесь, на краю земли, дышал холодом мертвый лес, оскалив зубы. Неизвестно, что хуже. Сотворенное людьми зло или неведомое нечто, поджидающее нас среди льдов. Прощай, Царица Ночь. Может, уже и не свидимся. "Прощай, веда…". Вздрогнув, прислушалась. Я была одна, как перст. Призрачное эхо тихо смеялось.

Мне было не до смеха.

— А тебе, борода, не страшно здесь жить, рядом с лесом? — спросила я холмовика, которому вздумалось с утра пораньше заняться уборкой.

Мы завтракали, и клубы пыли, поднятые метлой, которой рьяно орудовал Ногир, не слишком способствовали аппетиту. Но, судя по грозно посверкивающим гномьим глазкам, нам и заикаться не следовало, чтобы он отложил домашние хлопоты.

— Я? Боюсь? Тут страшнее дурни, которые туды пруться, а не то, что лезет оттель, — проворчал гном, усердно подметавший пол.

— А что лезет оттель?

— Хрень всякая.

— Ясен пень, что не добрый фей, — заразилась я гномьей манерой.

На столе дымились блины, стояли разноцветные плошки с вареньем, грибами и лесной ягодой. Несмотря на храп Севера, я всю ночь продрыхла без задних ног, поэтому чувствовала себя заново родившейся на свет. И, как всегда, жутко голодной. Дом Шенва, снаружи обычная изба, на самом деле был магической крепостью, поэтому об аггелах на эту ночь можно было забыть. Вейр, судя по его виду, тоже не провел ночь в слезах и тяжких раздумьях о своей горькой судьбинушке. Лихорадочный румянец исчез, пепельный хвост тщательно, волосок к волоску, расчесан, а очередная рубаха торжествующе сверкает белизной назло нам с Ольгой. Нет, пытать буду, но скажет, как он это делает… Колдун неторопливо завтракал, вампирша задумчиво помешивала ложечкой кошмарный напиток. Друзья смаковали последние крохи уюта и тепла.

— Не, не фейки. Духи там, зверье несусветное, но хуже всего великаны ледовые, — ответил Ногир, придирчиво разглядывая сосновый пол. Он хмурил брови, сопел и дергал себя за ухо размером с оладью. Неудовлетворенный осмотром, он снова рьяно замахал метлой, бурча себе под нос.

— Я и спрашиваю, — терпеливо повторила я, — как же вы не опасаетесь, что они перейдут поле? Дом-то совсем рядом!

— Ты, ведьма, сама рассуди, щас сочтем, — Ногир замер, оперся на метлу, поднял руку и растопырил пальцы, приготовившись считать. Я затаила дыхание. — Дом собран без единого гвоздочка — раз, — он согнул палец, — в лес мы не премся — два, хозяин у меня великий колдун — три, а, главное, у нас сторож есть, ведьму ему в печенку! — он уставился на большой палец, оставшийся несосчитанным, согнул и его, подумал и добавил:

— Ещё труха всякая, навроде кругов и обережников, — донельзя довольный, он разжал кулак и взялся за метлу.

— То есть, если на нас не будет железа, то, может, и пронесет? — не поверила я своим ушам.

— Думай головой-то, а не задницей! Ежели и жизнь из тебя высосать, тады, мож, и пронесет, но за энтим уж к вампирше на поклон.

Ольга прищурилась и улыбнулась, глядя на разговорчивого гнома. Ногир позеленел и торопливо замахал метлой, двигаясь в противоположную от вампирши сторону.

Я ухмыльнулась.

— И что это за сторож у вас такой?

Истошный, неистовый крик оглушил, ударил, впился безжалостными когтями в уши. Вопль взмывал ввысь, горячей волной тошноты окатывая тело, вибрировал, то усиливаясь, то спадая, чтобы вновь с удвоенной силой подняться до бесконечных пронзительных высот. Казалось, ещё мгновение, и я сойду с ума, рассыплюсь в прах, умру. Чувствуя, что настал мой последний час, попыталась встать, но ноги не держали, и тут, когда уже не осталось сил выносить эту муку, крик оборвался. Я открыла глаза, дрожащей рукой пригладила вставшие дыбом волосы и оглядела поле боя. Ногир, выронив метлу, ожесточенно тер уши и мотал бородатой головой. Вейра и Ольги в комнате уже не было. В ушах пребольно щелкнуло, я услышала поскуливание Севера и истошное ржание лошадей.

— Ччч-т-то это? — прохрипела я пересохшим горлом. От крика до сих пор мелко дрожала посуда, колыхалась на небольшом окне веселенькой расцветки занавеска, а пыль, сметенная домовитым гномом в кучку, висела в воздухе. От такого голоса и мертвый оживет, поседеет, превратится в заику и вновь помрет, твердо убежденный, что на этом сумасшедшем белом свете ему делать нечего.

— Это оно и есть, сторож-то, печенку в ведьму, — отмер холмовик. — Бежим!

В проеме гном и я оказались одновременно. Попихавшись и поругавшись, я вывалилась первой на крыльцо и замерла в изумлении.

Вейр стоял на ступенях, помахивая кочергой, у Шенва в руке мерцало оголовье крепкого деревянного посоха, глаза пристально смотрели на кромку леса. Ольга замерла посреди двора, держа светящуюся спицу, которой она сражалась с охраной Лоринии. Север сидел у её ног и, склонив голову набок, разглядывал существо, гордо вышагивающее по двору.

Ярко-алые перья размером с кухонный нож блистали на солнце, золотой гребень грозно топорщился. Взгляд круглых огромных желтых в черных ободках глаз словно говорил "вот он я какой!". Я очень о многом хотела побеседовать с птичкой, но пока мне было не до возмутителя спокойствия и грозы наших бедных ушей.

За полем, у самой кромки леса призрачная тень размытым пятном скользнула по земле и исчезла. Солнце слепило глаза, не давая толком рассмотреть тварь, лишь снег, осыпавшийся с ледяных ветвей снежным водопадом, говорил о том, что тревога не была напрасной.

Холмовик выругался, плюнул под ноги и замахнулся метлой на петуха-монстра. Щелкнул клюв, половинки древка упали на землю. Петух взрыл когтистой лапой землю, готовясь растерзать обидчика. Глаза загорелись алыми угольками.