Пан Роман согнулся на левый бок, чтобы боль была не так сильна, но вскоре выпрямился. Нет, не получится облегчить боль. Кончар внезапно начал выворачиваться из пальцев, удерживать его придётся двумя руками…

А не торопился. Ему не было нужды торопиться — его рана, пусть получена раньше, выпускала наружу меньше крови, к тому же и штаны облегали её плотнее, перекрывая ток крови. Пан же Роман слабел с каждым мгновением, весь бок и вся левая штанина намокли от вытекшей крови. И правда, нет нужды его добивать. Ещё немного, и он сам упадёт!

У московита, как оказалось, были несколько иные намерения.

— Сдавайся, Роман! — хрипло сказал он, коротким движением утирая пот, обильно выступивший на лбу. — Сдавайся, пока не поздно! Я сохраню тебе жизнь, обещаю!

— Вот те хрен! — грубо ответил пан Роман. — Да лучше смерть, чем такая жизнь…

Пожав плечами, московит сделал короткий шаг вперёд. Хромает — радостно отметил пан Роман, с усилием поднимая кончар на защиту.

Его шатало. В глазах стояла сплошная муть — то ли от пота, но скорее — от слабости.

— Сдавайся, пан Роман! — отчаянно выкрикнул кто-то из ляхов. — Брось кончар!

— Вот ещё! — прохрипел он в ответ, делая неверный шаг вперёд. — Я ещё спляшу на его трупе!

Ну, это была уже чисто польская гордыня. Московиту даже не пришлось особо уклоняться от его удара, кончар врубился в доски, и там застрял.

Пока пан Роман отчаянно рвал кончар, уже и не надеясь сохранить жизнь, но желая умереть с оружием в руках, московит, не спеша, давая ему шанс, обошёл его кругом, потом резко взмахнул саблей…

Клинок звонко и коротко просвистел в воздухе и опустился точно на затылок пана Романа.

Свет померк в его глазах.

Тут только соизволил очнуться пан Анджей.

— Бей жидов! — заорал он хрипло и снова уронил рожу в миску. От греха подальше его утащили спать на свежий воздух. Мало ли, что ему взбредёт орать следующий раз.

— Убийца! — яростно закричала Татьяна, бросаясь на Кирилла с кулаками. — Мерзавец, подлец!

Кирилл даже попятился, так яростен был её напор.

— Окстись, баба! — сурово сказал, заступая ей дорогу, Павло Громыхало. — Не видишь разве — жив твой пан! Ничто, другой раз умнее будет! Если, конечно, наш сотник ему все мозги не вышиб…

— Не должен был! — без особой уверенности возразил Кирилл. — Я вроде не сильно бил!

— Ага, не сильно! — плачущим голосом поддакнул Марек, уже склонившийся над господином. — Лекаря! Господин… Господин… очнись! Да очнись же!

Прежде чем мессир Иоганн, чересчур сильно принявший на грудь сливянки и вина, смог вскарабкаться по короткой, всего из трёх ступенек лестнице на помост, он дважды сорвался. А наверху его место уже заняла Татьяна, что-то нежно воркующая сквозь слёзы, оглаживающая лицо и щёки пана Романа.

— Воды! — сердито выкрикнула она. — Дайте кто-нибудь воды!

— Нет! — возразил мессир Иоганн. — Пока что рано. Дайте лучше что-нибудь с неприятным запахом. Поострее! Чеснок там, можно и лук…

Чесночина — ядрёная, аж слёзы градом от запаха, нашлась, пусть и не сразу. Мессир Иоганн, не долго думая, сунул её под нос пану Роману. Тот, бедный, закашлялся и забился в корчах, его выгнуло дугой… зато пришёл в себя.

— Где я? — прохрипел он, с трудом размыкая глаза. — Ух, как меня… Ох…

Стон был настолько натуральным и полным страдания, что Татьяна разразилась рыданиями, и бросилась ему на грудь.

— Роман! Любый мой! — прорыдала она, уткнувшись носом ему куда-то в подмышку. — Боже, Боже! Покарай этого негодяя!

Кирилл криво усмехнулся. Вот так всегда… Делаешь доброе дело, оставляешь жизнь противнику, а в результате на твою же голову сыплются градом проклятия, а сам противник блаженствует, над ним трясутся, его оберегают… Ему, вон, вина лучшего полную чарку наливают!

Пан Роман попытался встать, но тут напомнила о себе рана в боку. Охнув, он откинулся на спину и вновь потерял сознание, что только усилило суету вокруг него.

— Собираемся! — коротко приказал Кирилл Прокопу. — Павло, твои молодцы пусть будут наготове! Может быть, ляхи и попытаются отбить обратно бабу своего господина…

— Ты её забираешь всё же? — спросил Прокоп, и Кирилл с удивлением отметил в его голосе осуждение.

— А как же! — с нескрываемым удивлением, воскликнул он. — Забираю, конечно! Забыл? Нам за неё тысячу корабленников обещано! Пусть на всех — сумма немалая так и так! Что скажешь, ты отказываешься от своей доли?

— Да я и так неплохо пограбил! — мрачно сказал Прокоп. — А разлучать любящие сердца — грех… Ну и что, что она — мужняя жена! Вот мой дед, было дело, из Казани себе бабу привёз. Мою бабку, кстати! И что, что она замужем была за каким-то татарином? И что, что у неё двое глуздырей уже было? Очинно даже хорошо они жили. Он её, конечно, окрестил, стала она Агафьей. Трое сынов деду родила… моего батю, кстати! Дед трижды в Казань ездил — её детей искал. Так разве ж найдёшь… Там тогда такой погром был — и не сыскать, как бы ни хотелось!

— К чему ты мне это говоришь? — хмуро поинтересовался Кирилл, искоса наблюдая за тем, как два дюжих стрельца осторожно сносят ларец вниз и волокут его к двери, а остальные пристально следят за напряжёнными, готовыми броситься на московитов ляхами. Ляхов, правда, осталось — раз, два, да и обчёлся. Всё больше казаки. Украинцы. Такие же православные. Однако — враги!

— Я к тому, что возможно ведь сказать, что она — погибла! — осторожно сказал Прокоп. — Ну да, солгать! Что ты сверкаешь на меня глазищами? Никогда не врал? Никому?! Шагин! Ну, хоть ты скажи ему!

— А что я должен сказать? — удивился Шагин, напуская на плоское, как тарель лицо выражение скуки. — Ты, друг Прокоп, забываешь, что говоришь ересь! По-твоему, так любая баба, как только пожелает, может в блуд удариться! По-твоему, так ежели ей мужчина, перед Богом и людьми в мужья взятый, не нравится, так можно молодого и красивого подбирать, а про мужа — забывать! Нет, Прокоп, вовсе не так всё! Вот представь себе, что твоя Аглая, пока тебя нет, сердечного друга заведёт. Что с ней станется?

— Вестимо что! — даже обиделся Прокоп. — На вожжах повешу, сучку!

— А ежели ты поздно приедешь? Если она с тем хахалем — сбежит?

— Ну, тогда и того хуже будет! — пообещался Прокоп. — Только что это ты на мою Аглаю намекаешь? Знаешь что, или так — зубы скалишь?

— Зубы скалю! — Шагин в подтверждение своих слов оскалил некрасивые, но крепкие зубы. — Вот!

— Гляди, как бы без зубов не остаться! — угрюмо сказал Прокоп. — Я, знаешь ли, слушать ТАКОЕ про свою Аглаю даже в шутку не желаю!

Шагин не испугался.

— Я лишь к тому говорю, — пояснил он, — чтобы ты понял, что прав — наш с тобой господин! Бабу эту самое то мужу вернуть. Ещё и кошель серебра за это заработать… Нет, Прокоп, ты или дурак, или очень большой дурак! Подумай, сколько серебра! Неделю можно пить без продыху!

Последний ли аргумент оказался весом, либо Прокоп устал спорить, но он вдруг замолчал и более слова против не сказал.

А пана Романа унесли — бездыханного. Рана его оказалась серьёзна и даже самоуверенный всезнайка, мессир Иоганн, вынужден был признать, что с таким если и встречался, то в давние времена отлетевшей в лету молодости.

Сабля прошла на удивление удачно для пана Романа, почти ничего серьёзного не зацепила… но пропорола бок очень добротно, кольчуга не спасла. И до скончания дней своих пан Роман уже никогда не забудет про этот удар, а в непогоду, шрам, пожалуй, будет ныть. А может и не будет. Надо будет попарить славного пана, как только он выздоровеет. Баня, особенно парная, русская, она лучшее средство для исцеления хворей. Он, Иоганн Стефенссон, в этом совершенно убеждён!

Однако до того дня, когда пан Роман сможет попариться в баньке, суждено было пройти длинной череде дней, когда даже подняться из постели ему было запрещено. Сам пан, бездыханный, ещё не слышал о грозящей ему участи, но Марек уже злорадно потирал руки. Обычно, то есть — до появления Татьяны, именно в его плен попадал пан Роман, когда его всё же настигала какая-то хворь, вскрывалась запущенная рана или появлялась новая. И хотя пан Роман — в отличие от слабого здоровьем, а не только мозгами пана Медведковского, слыл здоровым человеком, всё же несколько раз в год он вынужден был беситься, распластанный на широком ложе, беспомощный, полностью находящийся в руках Марека! Марек в такие дни чувствовал себя королём Стефаном [24], никак не меньше!