Она прямо на ходу выпрыгнула из возка и вскоре, гикнув по-татарски, промчалась на коне мимо. Яцек со стоном откинулся на подушку… Ну и идиот же он… Боже, какой идиот! Надо очень сильно было постараться, чтобы лишить себя всех преимуществ раненного и обиженного. Можно поклясться чем угодно, голову прозакладывать, что Марек бы своего шанса не упустил… Да он ещё не упустит! Был бы только шанс…
Помянешь чёрта, он тут как тут и явится. Звонкой дробью процокали мимо возка копыта, ещё звонче был голос Марека, когда он, осадив коня, доложил:
— Село, пан Роман! Большое!
— Далеко ли? — по голосу пана Романа не заметно было, чтобы он собирался прощать кого бы там ни было.
— Нет, меньше версты осталось!
— Молодец, Марек! — похвалил пан Роман. — Отлично! Ты всегда приносишь добрые вести… Езжай!
— Пан Роман… — голос Марека вдруг дрогнул. — Мне… Мне к Яцеку надо! Поговорить!
— Только саблю с собой не бери! — под общий хохот посоветовал, кажется, Клим Оглобля. — Зарежешь ведь его, так что и наш лекарь-швед не спасёт!
— Езжай! — разрешил пан Роман. — Только гляди мне, ежели что не так пойдёт… Голову откручу!
Копыта вновь простучали по твёрдой, будто каменной дороге, но на этот раз их дробь была короткой. Яцек поспешно принял предельно измученный, болезненный вид, даже глаза зажмурил.
— Яцек… — голос Марека был раскаяния и сожаления. — Яцек, ты как тут?
Яцек с превеликим трудом разлепил глаза.
— А, это ты, Мариус… Здравствуй! Я-то? Я — ничего! Вот только спина болит… Ну, я на тебя не в обиде! Ты ведь не хотел меня убивать, так просто получилось… Да я и выжил ведь…
Он очень натурально застонал и сквозь полуприкрытые веки отметил, что Марек побелел, и раскаяние его стало ещё более искренним… Грех было этим не воспользоваться…
— У тебя твёрдая рука, Марек! — прошелестел он, чувствуя, как горло разрывается от натужного шёпота. — И хороший клинок… Можно?
Марек не сразу понял, что нужно приятелю, а потом, вздрогнув, нервно протянул ему кинжал. Длинное, остро отточенное его лезвие блестело, переливаясь чернью и синевой. Ничто не упоминало, что прошлой ночью это лезвие воткнулось в спину человека…
— Хороший нож! — похвалил Яцек. — Хотел бы я иметь такой…
— Возьми его себе, друг Яцек! — быстро сказал Марек. — Бери, бери! Я всё равно не мог бы его больше носить.
В голосе Марека настолько сильно было сожаление, что Яцек ещё раз порадовался за себя, любимого. Клинок был и впрямь очень хорош!
— Так что, мир? — проехав подле возка ещё шагов сорок, вдруг спросил Марек.
— Мир! — охотно ответил Яцек. — Мир, Марек!..
4
Гнедой аргамак споткнулся. Хотя он устоял на ногах, да и вообще не было повода думать, что он сейчас упадёт, Кирилл ощутил, как тревога всё сильнее заполоняет его душу. Кони устали. Люди тоже, разумеется, но люди — они могут и потерпеть. Вот кони!.. Кони, если обессилеют, просто встанут. Встанут, а дальше не пойдут, бей их, гони… Не пойдут! Меж тем, сотня сейчас находилась на узкой дороге — колее, еле видимой в траве и со всех сторон её окружал густой, дремучий лес. Лес этот тянулся уже шестую версту — с тех самых пор, как они свернули у очередной развилки налево. Трава здесь была изрядно помята, как если бы незадолго до них, здесь проходил другой отряд. Вот и свернули… Шесть вёрст позади, шесть вёрст! Кирилл и готов был бы затворить слух для стонов, раздававшихся за спиной… да стоны эти всё больше походили на ропот.
— Кони обезножели, сотник! — нервно облизнув пересохшие губы, сообщил Дмитр Олень. Как будто сам сотник не видел…
— Ещё немного! — глухо сказал Кирилл. — Сейчас свернём, и из леса выедем!
— Ну да, ты это уже третий раз говоришь! — пробурчал казачий атаман. — Ладно… Я скажу своим…
Его люди, волжские казаки, составляли треть отряда. Самую шумную и буйную треть. В отличие от стрельцов, людей государевых или ратников, преданных лично Кириллу Шулепову, казаки являлись наёмниками, а значит, — были не так надёжны. С другой стороны, без них сотня не прошла бы эти сотни вёрст так быстро и с такими малыми потерями. Кто б тогда разведывал дорогу?
И всё же, куда больше, чем состояние коней, его беспокоили два воза, медленно двигавшиеся в самом хвосте. Четверо тяжёлых раненных на них могли и не доехать до жилья и отдыха. Боже, как надо остановиться! Да чтобы поскорее…
— Что там? — кивнув назад, тихо спросил он.
Прокоп пожал плечами:
— Тяжко! Шагин от Никиты на шаг не отъезжает, а только не шибко это помогает. Мальчишка уже и не в сознание не приходит. Тяжко… Остановку бы, господин!
— Надо ехать! — тяжело ответил Кирилл. — Иначе довезём трупы!
Но им, наконец, повезло — не могло не повезти! Двое казаков ертаула вылетели из-за поворота, и ещё издалека один из них заорал, срывая голос радостным криком:
— Деревня! Деревня впереди, сотник!
— Прибавить ход! — приободрившись и оглянувшись через плечо, крикнул Кирилл. — Прокоп, наших — вперёд! Пищали приготовьте!
Эти приготовления были не напрасны. Если враг, столь долго преследуемый, окажется, наконец, в пределах досягаемости, придётся атаковать даже и с ходу. Охромевшей коннице, пожалуй, будет отведена не главная роль. Сломить возможное сопротивление врага должны будут стрельцы. Правда, что-то давно не слышно громогласного прежде Павла Громыхало… Неужели даже неутомимый полусотник выдохся?!
Тут и деревня показалась — вынырнула из-за деревьев, словно гриб из-под куста — небольшая, удобно устроившаяся на берегу небольшой речушки. Две дюжины домов, тёмных, покосившихся; церквушка — единственное здание в деревне, поднявшаяся выше одного поверха. Чёрные — распаханные, но ещё без всходов, поля. Малое стадо коров на огороженном тыном дальнем выпасе.
— Осторожно! — хмуро, проверив взвод пистолей, приказал Кирилл. — Павло, где ты там?!
— Людишек своих готовил, сотник! — громыхнул стрелец над самым ухом. — Да ты не вздрагивай так, я — свой! Не обижу…
— Ты поменьше языком трепли! — сердито посоветовал сын боярский, и впрямь испугавшийся. — Что твои стрельцы?
— Рады! — коротко ответил полусотник. — Соскучились уже на конях ходить! Ждут!
— Добро! — кивнул Кирилл. — Ты давай, слева заходи, а я…
Договорить он не успел. Прямо от деревни на них шли трое глуздырей и прежде, чем они обратили, наконец, внимание на чужаков, казаки, вихрем налетевшие на них, похватали их. Взяли в плен, значит. Ревущих, испуганных, доставили к сотнику…
Укоризненно глянув на довольного Дмитра, Кирилл почесал затылок. Малыши точно знают, есть ли в их деревне чужаки… но как разговорить испуганных глуздырей?
— Кто хочет пряник? — раздался внезапно рядом голос Прокопа. — Большой, красивый… Настоящий московский пряник!
— Я… — несмело ответил один из мальчишек, самый старший.
— Держи! — и Прокоп протянул ему небольшой, крепкий, как камень, но настоящий пряник. — Только смотри, не забудь своим друганам дать!
— Это мои братики! — уже смелее ответил малыш, вцепившись в пряник намертво. — Поделюсь, конечно… А вы кто, дяденьки?
— Мы-то? — удивился Прокоп. — Разве ты не видишь? Мы — воины! Государевы люди Московские! Разве здесь бывают другие?
— Бывают! — подтвердил второй малыш, ещё не всегда выговаривавший букву «р». — Но они злые и пряниками не делятся!
— А сейчас злых дядек в деревне нет? — коварно спросил Кирилл.
Опасливо покосившись на него — ведь пряник Кирилл не давал, малыши почти одновременно замотали головами. Нет, мол, нету!
— И добрых — нет? — уточнил Кирилл.
— Нет! — совсем расхрабрившись, сказал старший малыш. — А это у тебя — ружьё?
Покосившись на пистоль, в который почти уткнулся палец мальчика, Кирилл коротко кивнул:
— Ружьё!
— И ты можешь убить из него злых дядь?
— Могу…
— А они нашу сестрёнку увели! — пожаловался второй малыш. — Мама говорит, что теперь она… Ой!
