X
Шеф стопницкого отделения гестапо предпочитал лично проводить допросы с пристрастием, естественно, прибегая к помощи своих подручных. Любимым его убеждающим доводом была цепь, которой он избивал арестованных. Сам он называл ее «четками дьявола». Кроме того, вовсю использовались кнуты из бычьих жил, один удар которых сдирал кожу до мяса, кулаки и кованые каблуки сапог. До беспамятства обработанный этими четками человек приводился в чувство с помощью ледяной воды, а потом допрос продолжался с подключением технических средств, находившихся в распоряжении гестаповцев. Как правило, арестованному предлагался выбор из достаточно широкого ассортимента устройств, находившихся в пыточной камере: электрический ток, электрическая печка, дыба. Имелась в наличии и специальная машинка, что-то наподобие деревянных тисков. Туда зажимали руки пытаемых, а потом начиналась бесконечная багровая мука, оглашаемая истошными криками и стонами: ломали суставы, дробили кости, вырывали ногти, прижигали тело сигаретами, загоняли иглы в пальцы.
Андрей повидал на войне многое, но после увиденного и услышанного в Кристинополе, а потом в Стопнице он долго не мог заснуть, а если забывался тяжелым, беспокойным сном, его преследовали штабеля мертвых и одновременно стонущих, взывающих о помощи тел.
Гестапо… Пытки, карательные операции и облавы, массовое истребление мирных жителей, женщин, стариков, детей…
Жутким, смердящим шлейфом о черных делах, творившихся в застенках гестапо, следом тянулись за отступавшими фашистскими войсками рассказы местных в освобожденных городах, селах, местечках Украины, Польши, Венгрии, Германии.
И вот, оказывается, муж этой немки принадлежал к числу садистов, которые измывались над беззащитными. Эта трусливая сволочь выбрала скорую смерть, бросив свою жену один на один с вражескими солдатами. Да и она ничем не лучше. Тютин прав. Давно надо было с ней покончить и не таскать за собой никчемным балластом.
XI
Женщина говорила размеренно, сухим, бесцветным голосом, а Воронов переводил. Она рассказывала о том, каким добрым и веселым человеком был ее муж, когда она вышла за него замуж. Это произошло два года назад, и Гюнтер был тогда совсем другим человеком. Сама она из Потсдама и с Гюнтером познакомилась, когда он приехал в город по делам из Берлина. Она не знала, что он служит в гестапо. Жених женщины погиб на фронте, а родители – во время бомбежки. Она осталась совсем одна. Ей очень трудно жилось, и тут появился Гюнтер. Когда он ухаживал за ней, он был таким милым и предупредительным.
Он был тогда веселым, даже до ребячливости беззаботным. Но длилось это недолго, и беззаботность его стала как-то странно видоизменяться. Оказалось, что он служит в тайной полиции. Вскоре она поняла, что его служба значит для него все. Она важнее супружества и всего остального, что есть на свете.
И глаза Гюнтера… в них воцарялся какой-то отрешенный, пугающий блеск. Это блеск особенно долго держался после того, как Гюнтер возвращался из служебных поездок. Он служил в отделе оккупированных территорий и вынужден был по требованиям службы часто выезжать на места.
Сначала он бывал по делам на Западном фронте, во Франции, потом с конца 44-го – почти все время на востоке. Служебные поездки его случались все чаще и становились все дольше. Они стали для него смыслом жизни. Строгость и дисциплина руководили его поведением и словами в Берлине. И еще – предвкушающее нетерпение в ожидании следующей поездки. Оно постоянно чувствовалось в нем. Вдобавок он стал раздражителен и капризен, беспокойно спал по ночам…
А потом она нашла фотографии, целую пачку любительских снимков, аккуратно сложенных в конверт из-под фотобумаги. Это была жуткая галерея, фоторепортаж из самого пекла преисподней: казни людей, груды сваленных в кучу трупов, мужчины и женщины, стоящие на коленях, с приставленными к головам пистолетами, изможденные, со следами избиений на лицах, с накинутыми на худые шеи петлями, и те же лица, изуродованные гримасой смерти, висящие на веревках. Возле этих несчастных позирующие, с веселыми, беззаботными улыбками на лицах – их палачи.
XII
Лики смерти, как и фон пейзажей, все время сменялись, а беззаботные улыбки позирующих палачей оставались неизменными. Она показала фотографии Гюнтеру и потребовала объяснений, но он убийственно холодным и сухим тоном заявил, что она не понимает сути того великого дела, к которому он приобщен.
Хотя на миг ей показалось, что он растерялся, всего на миг, как будто его застали врасплох за удовлетворением какой-то мерзкой, низменной прихоти. Случилась истерика, она билась в конвульсиях, обзывая его убийцей и живодером, а потом с нею случился тяжелый нервный срыв. Она заболела. А он стал совсем пропадать на службе.
Дома он стал вести себя как гость, презрительно капризный в отношениях, подчеркнуто сухой в общении. Дошло до того, что она стала бояться оставаться с ним наедине.
Аникин поднял тяжелый взгляд на говорившую. Все то кошмарное, гнетущее, что всплыло сейчас из глубин памяти, заволокло ему глаза красным туманом. Эта кровавая хмарь стала сгущаться, превращаясь в багровый, пульсирующий шум, который сливался со стремительно усиливавшимся гулом, охватывавшим все вокруг.
Страшные мысли, испугавшие самого Аникина, вдруг возникли в этом гулком тумане. Вдруг возникло неодолимое желание порешить с этой гестаповской подстилкой прямо здесь.
– Погоди… – прервал вдруг Аникин артиллериста. – А ну спроси ее, отчего, если ее муж таким садюгой оказался, она его с когтями защищать кинулась?
Женщина вся подобралась и посмотрела на Аникина. Их глаза встретились. Выражение невыразимого испуга отобразилось на лице немки. Аникин вдруг осознал, что это он внушает ей такой страх. И вслед за страхом, как и тогда, несколько минут назад, в спальне, мелькнуло в этих расширенных глазах еще что-то. Мольба. Потом женщина снова спрятала лицо в воротник пальто и что-то произнесла.
– Что она говорит? – пересиливая гул, прокричал Аникин.
– Она говорит: боялась. Муж ей рассказывал, и все только об этом и говорят, и газеты, и радио…
– О чем?! – прокричал Аникин.
– О том, какие… – начал переводить Воронов, потом запнулся и был вынужден переспросить женщину. – О том, какие зверства устраивают русские солдаты над немцами. Особенно над немками…
XIII
– Во дает… – в сердцах сплюнул Латаный. – Вы слыхали, братва? Зверства! Где уж этой гниде гестаповской угнаться за нашими зверствами!
– Какого черта она всю эту дребедень нам вываливает?.. – прорычал Тютин. – К стенке ее, и дело с концом…
– Она и так вон возле стенки… – как бы заступаясь, проговорил младший лейтенант Воронов.
– Смотри, лейтенант… – с озлобленным ехидством проговорил Латаный. – Если ее в расход пустим, выйдет, что зря только сигарету израсходовал…
– А ты товарищу старшему лейтенанту не тычь! – распрямляясь на своих длинных ногах, с угрозой пробасил долговязый.
– А ну, прекратить базар! – отчетливо выговорил Аникин. – Вы еще в рукопашной тут сойдитесь на виду у фашистов…
Женщина заговорила снова.
– Она просит, чтобы ее не убивали… – перевел Воронов.
В этот момент будто гром прогремел в соседнем квартале и в небе высверкнули длинные огненные молнии. Невольно все примолкли и вжали головы в плечи, уставившись поверх крыш домов, где с ужасающим грохотом в огненных всполохах раскалывалось небо.
– Она говорит, что это ревут русские «катюши»… – крикнул Воронов. – Русские обстреливают Рейхстаг.
Хмыкнув, артиллерист добавил:
– Это ж надо, она так и сказала по-русски «катьюши»…
– Выучила, стерва… – буркнул кто-то.
– Ну да, тут хочешь не хочешь, а выучишь… – в восхищении провожая взглядом всполохи реактивных снарядов залпового огня, проговорил Латаный.
