Кэмпбелл отправился немедленно, гадая, какие еще судьбоносные планы там назревают, и весьма удивился, когда выяснилось, что генерал желает поговорить с ним об Аше.
– Как я понял, он сейчас находится здесь, в Джелалабаде, и, поскольку Каваньяри дал ему отставку, собирается безотлагательно вернуться в свой полк. Мне жаль его разочаровывать, но у меня другие планы…
Планы генерала, вероятно, не понравились бы Каваньяри, узнай он о них, ибо они шли вразрез с его собственным мнением о благонадежности лейтенанта Пелам-Мартина. Но генерал подчеркнул, что его интересует не политический аспект дела, а исключительно военный, и здесь человек вроде молодого Пелам-Мартина может оказать неоценимую помощь.
– По мнению Каваньяри, он проникся такой симпатией к афганцам, что из-за пристрастного к ним отношения стал поставлять информацию сомнительную или даже вообще недостоверную. Ну, в этом я сомневаюсь. Но суть в том, что Пешаварской полевой армии требуется информация любого рода, не имеющая ничего общего с политикой. И если вы можете заверить меня, что Пелам-Мартин не стал предателем, значит, он именно тот человек, который мне нужен: человек, способный передавать нам своевременные и точные сведения о местонахождении, численности, перемещениях враждебно настроенных афганских банд, количестве имеющегося у них оружия и так далее. В стране вроде этой подобная информация стоит дороже, чем дополнительная армия. Одним словом, я прошу вас позаботиться о том, чтобы этот парень продолжал работать в прежнем качестве, только теперь на нас, а не на политическую братию.
Чипе Кэмпбелл, который до сих пор ничего не знал о работе или местонахождении Аша и полагал, что он находится в Пуне на курсах, согласился с генералом, хотя выразил мнение, что «бедному малому крупно не повезло».
– Можете свалить всю вину на меня, – сказал генерал Сэм. – Скажите ему, что выполняете мой приказ, – собственно, так оно и есть. В любом случае, до возвращения Дженкинса вы являетесь начальником Пелам-Мартина, а я – вашим начальником; и сейчас идет война. Теперь слушайте…
Аш воспринял новость стоически. Она стала для него сильным ударом, но он ничего не мог поделать. Он был строевым офицером и сам вызвался выполнять эту работу, а потому он сохранял бесстрастный вид, пока Уиграм, которого Кэмпбелл послал встретиться с ним на берегу реки (якобы случайно, во время вечерней конной прогулки), подробно инструктировал его относительно характера информации, нужной генералу, наилучших способов передачи сведений и прочих относящихся к делу вопросов…
– Ты не представляешь, как мне жаль, – сказал в заключение Уиграм. – Я пытался уломать Чипса походатайствовать за тебя перед генералом, но он говорит, это пустая трата времени, и он прав. Да, кстати, генерал считает, что тебе следует как можно скорее покинуть Джелалабад и по-прежнему использовать Кабул в качестве своего опорного пункта, потому что рано или поздно мы возьмем этот город – разумеется, если прежде афганцы не закричат «сдаемся!».
Аш кивнул, и той же ночью Зарин увиделся с ним у городской стены, где они встречались накануне, и после короткого разговора проводил взглядом друга, уходящего в темноту размашистой пружинистой походкой горца. А на следующий день Уолли со своими соварами вернулся в Джелалабад. Но к тому времени Аш уже находился почти в двадцати милях от города, в горах за Гайдамаком.
Вышеописанные события происходили в начале января, еще до того, как начались метели и перевалы завалило снегом. К концу месяца письмо, отданное Ашем Зарину, окольными путями дошло до дома Фатимы-бегумы в Аттоке, а через три дня Анджули выехала в Кабул.
Эти три дня были беспокойными. Бегума и Гул Баз пришли в ужас от одного только намерения Анджули совершить подобное путешествие: в такое время года – и в военное время! – ни о чем подобном нельзя даже и думать. И безусловно, они этого не допустят, ведь на одинокую женщину, путешествующую по дикой стране, непременно нападут бадмаши, головорезы и разбойники.
– Но я буду не одна, – сказала Анджули. – Меня защитит Гул Баз.
Гул Баз заявил, что решительно не желает участвовать в столь безумной затее и что Пелам-сахиб оторвет ему голову, коли он на нее согласится, – и правильно сделает. Тогда Анджули сказала, что поедет одна.
Если бы она неистовствовала и рыдала, возможно, им было бы легче справиться с ситуацией, но Анджули сохраняла полное спокойствие. Она ни разу не повысила голос и не ударилась в истерику, просто сказала, что должна находиться рядом с мужем. Да, она согласилась на шестимесячную разлуку, но еще полгода – или даже больше – она не вынесет. Вдобавок теперь, когда она свободно говорит на пушту и может сойти за афганскую женщину, она не будет для него ни источником опасности, ни обузой, а что касается опасности для нее самой, то разве в Афганистане ей не будет гораздо спокойнее, чем в Индии? Здесь никогда нельзя быть уверенным, что какой-нибудь бхитхорский шпион не выследит и не убьет ее, но ни одному бхитхорцу не придет в голову пересечь границу и сунуться на племенную территорию. Она уже знает, что муж нашел в Кабуле пристанище в доме одного друга Авал-шаха, сирдар-бахадура Накшбанд-хана, а потому знает, куда ехать, и они не в силах удержать ее.
Они пытались удержать, но безуспешно. Бегума, обливаясь слезами, заперла Анджули в комнате и поставила Гул База сторожить в саду на случай, если узница попытается сбежать через окно (правда, даже если бы ей удалось спуститься на землю, она не сумела бы перелезть через высокую стену, окружающую сад). В ответ Анджули отказалась пить и есть, и через два дня бегума сдалась, осознав, что столкнулась с решимостью, даже превосходящей ее собственную.
– Простите меня, бегума-сахиба, милая тетушка… Вы были так добры ко мне, а я отплатила вам тем, что причинила столько беспокойства. Но я умру от страха, коли не поеду, ибо я знаю, что он рискует жизнью и умрет мучительной медленной смертью, если кто-нибудь его предаст… а меня не будет рядом. И я не буду знать еще много месяцев или даже лет, жив он, или умер, или же томится в заточении в какой-нибудь ужасной темнице, изнемогая от холода, голода и телесных страданий… как некогда томилась я. Я не в силах вынести этого. Помогите мне поехать к нему и не вините меня слишком сильно. Разве вы не сделали бы того же самого для вашего мужа?
– Да, – признала бегума. – Да, я бы сделала то же самое. Непросто быть женщиной и любить всем сердцем. Мужчинам этого не понять – они любят многих и находят наслаждение в опасности и войне… Я помогу тебе.
Лишившись поддержки бегумы, Гул Баз был вынужден сдаться под давлением обстоятельств, равносильных шантажу, потому что он никак не мог допустить, чтобы Анджули-бегума путешествовала в одиночестве. Она даже не пожелала узнать, что думает на сей счет Аш, и дождаться от него ответа, на что наверняка потребовалось бы много недель: хотя Зарин сумел тайно переслать письмо из Афганистана, никто в Аттоке не имел возможности срочно отправить послание в Афганистан, и даже Зарину в Джелалабаде было бы трудно связаться с «Сайед Акбаром». Вот так и получилось, что они выехали в Кабул на следующий день, не взяв с собой почти ничего, кроме провизии, небольшой суммы денег да драгоценностей из приданого Джули, которые Аш забрал из чаттри возле площадки для сожжения в Бхитхоре.
Бегума раздобыла афганское платье, овечью поштину и гилгитские сапоги для Анджули и поручила Гул Базу купить на базаре двух кляч, которые в состоянии везти на себе седоков, но не вызовут интереса или зависти даже у самого жадного афганца. Сама она не стала ложиться спать в обычный час, чтобы проводить этих двоих, потихоньку покинувших дом ночью, как в свое время сделал Аш. Закрывая за ними маленькую боковую калитку, она вздохнула, вспомнив свою юность и красивого молодого мужчину, который много лет назад привел ее в этот дом в качестве новобрачной и которого она так горячо любила. «Да, я поступила бы точно так же, – подумала бегума. – Я буду молиться, чтобы она благополучно добралась до Кабула и нашла там своего мужа. Но погода скверная, и, боюсь, путешествие будет трудным».
