В нескольких шагах позади них лежал на земле Уильям, у него был раскроен ятаганом череп и перерублена ниже локтя правая рука. Рози тоже погиб, его тело валялось всего в ярде от входа в казармы, где он рухнул, пораженный мушкетной пулей в висок, когда выбегал вслед за Уолли.

Из остальных разведчиков двое, как и майор медицинской службы Келли, погибли, не успев добежать до пушки, и еще трое получили ранения. Но оставшиеся в живых в точности выполнили приказ своего командира: они не смотрели по сторонам и не пытались вступить в бой, но впряглись в орудие и предприняли отчаянную попытку дотащить его до казарм. Однако, пока они задыхались, напрягали силы и продвигались вперед дюйм за дюймом, еще несколько из них пали от пуль, и теперь, когда землю вокруг усеивали мертвые тела, оружие, стреляные гильзы, а пропитанная кровью пыль стала липкой и вязкой, задача оказалась непосильной для них. Уцелевшие поняли, что не в состоянии тащить пушку дальше, и в конечном счете бросили ее и побежали обратно в казармы, спотыкаясь, задыхаясь, еле живые от усталости.

Они закрыли и заложили засовом огромную дверь за собой, и мгновение спустя толпа испустила торжествующий вопль, узнав, что все трое фаранги мертвы.

Сотни афганцев хлынули к казармам, ведомые факиром, который покинул свое укрытие за конюшнями и вприпрыжку бежал впереди, размахивая знаменем, а толпы на крышах, поняв, что произошло, прекратили пальбу и принялись плясать, орать и потрясать мушкетами. Но три оставшихся в живых джавана из четырех, посланных Уолли на крышу казарм, продолжали стрелять – хладнокровно и неспешно, ибо у них кончались патроны.

Толпа совсем забыла о них. Но вспомнила, когда трое в ней упали замертво, а еще двое были ранены теми же самыми тяжелыми свинцовыми пулями, что убили людей в первых рядах. Афганцы остановились, винтовки выстрелили снова, и еще трое погибли, потому что разведчики вели огонь по тесной толпе, находящейся на расстоянии менее пятидесяти ярдов, и не могли промахнуться. Вскоре одна из пуль попала прямо в лицо факиру – взмахнув руками, он упал и был растоптан своими последователями, которые бежали за ним и на сей раз не смогли остановиться.

Аш остался в живых по двум причинам. Во-первых, он был в афганском костюме и сжимал в руке тулвар; во-вторых, только люди в первых рядах толпы знали, что человек, с виду похожий на кабульца, какое-то время сражался плечом к плечу с ангрези-офицером. Когда толпа ринулась добивать смертельно раненного сахиба, бесчувственное тело Аша отпихнули ногами в сторону, и к тому времени, когда пыль улеглась, он лежал уже не там, где упал, а поодаль, и не среди убитых разведчиков, а среди трупов врагов, с неузнаваемым под кроваво-пыльной маской лицом и в одежде, алой от крови зарубленного гератца, упавшего прямо на него.

Удар по голове был скользящим – достаточно сильным, чтобы Аш потерял сознание, но не настолько сильным, чтобы он оставался в беспамятстве долго. Однако, очнувшись, Аш обнаружил, что на нем лежит не одно мертвое тело, а два – второе принадлежало дородному афганцу, меньше минуты назад убитому выстрелом в голову одним из джаванов на крыше казарм и рухнувшему ему на ноги.

Два тяжелых безжизненных тела крепко придавливали его к земле, и после безуспешной попытки пошевелиться Аш несколько минут лежал неподвижно, с затуманенным сознанием, ничего не соображая и понятия не имея, где он находится и что с ним случилось. Он смутно помнил, как протискивался через какую-то дыру… дыру в стене. И больше не помнил ничего… Когда сознание начало постепенно проясняться, он вспомнил Уолли и снова попробовал пошевелиться, но тщетно.

Голова у него раскалывалась от боли, все тело мучительно ныло, словно один огромный синяк, и размякло, словно долго пролежавшая в воде бумага. Но мало-помалу способность соображать вернулась к нему, и Аш понял, что не получил никаких телесных повреждений, если не считать удара по голове и побоев от рук или, скорее, от ног толпы. Выходит, ничто не мешает ему выбраться из-под трупов, придавливающих его к земле, и продолжить бой, как только он соберется с силами и избавится от этого ужасного головокружения – ведь подняться на ноги для того лишь, чтобы бродить, шатаясь, как пьяный, значит призвать мгновенную смерть и никому ничем не помочь.

Рев толпы и безостановочный треск выстрелов свидетельствовали, что битва продолжается. Лицо у Аша опухло и отекло, а веки слиплись от вязкого месива из крови и пыли, которое он не мог стереть, по-прежнему не находя в себе сил высвободить придавленные к земле руки, но все же он сумел совершить колоссальное усилие и открыть глаза.

Поначалу Аш не мог сфокусировать взгляд, но через минуту – другую зрение начало проясняться, и он увидел, что лежит в нескольких шагах от сплоченной толпы, остановленной решительным огнем трех сипаев, занимающих позиции над входом в казарменный блок. Но они стреляли все реже и реже, и Аш смутно осознал, что у них, видимо, кончаются патроны, а потом перевел блуждающий взгляд в сторону и заметил, что мятежники, собравшиеся у брошенных пушек, о чем-то совещаются.

Пока он смотрел, один из них – солдат Ардальского полка, судя по одежде, – вскарабкался на орудие и, выпрямившись во весь рост, принялся размахивать мушкетом с привязанным к стволу лоскутом белой ткани и кричать: «Сулх! Сулх… Кафи! Бус!»[49]

Треск мушкетных выстрелов стих, и сипаи за парапетной стенкой тоже прекратили огонь. В наступившей тишине мужчина слез с пушки, выступил на открытое пространство перед казармами и крикнул осажденному гарнизону, что хочет поговорить с главными.

Последовала короткая пауза – сипаи совещались между собой, а потом один из них отложил винтовку, встал, подошел к внутреннему краю крыши и громко позвал людей, находившихся внизу.

Через несколько минут еще три разведчика поднялись наверх, и все вместе они двинулись вперед и стали во весь рост за парапетом над аркой, невооруженные.

– Мы здесь, – сказал джаван, которого выбрали выступать от лица группы, поскольку он был патханом и мог свободно говорить с афганцами на их языке. – Что ты хочешь сказать нам? Говори.

Аш услышал, как человек, стоявший примерно в ярде от него, со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы и прошептал с благоговейным ужасом:

– Всего-то? Не может быть, чтобы их осталось всего шестеро! Наверное, там есть и другие.

«Шестеро…» – тупо подумал Аш. Но слово не имело для него никакого значения.

– Все ваши сахибы мертвы, – прокричал мятежник с флагом, – а против вас, оставшихся в живых, мы ничего не имеем. Какой смысл продолжать сражаться? Если вы сложите оружие, мы позволим вам вернуться домой. Вы бились достойно. Сдайтесь сейчас – и уходите с миром.

Один из разведчиков рассмеялся, и угрюмые закопченные лица его товарищей несколько смягчились, когда они рассмеялись вместе с ним, громко и презрительно, а афганцы нахмурились, заскрежетали зубами и начали поигрывать мушкетами.

Джаван, выступавший от лица группы, уже много часов не пил, и во рту у него пересохло. Но он набрал слюны и сплюнул за парапет, а потом, возвысив голос, громко спросил:

– Что вы за люди такие, что предлагаете нам запятнать свое доброе имя и покрыть позором своих мертвых товарищей? Или мы поганые псы, чтобы предать тех, чей хлеб ели? Наш сахиб приказал нам сражаться до последнего. И мы так и сделаем. Вы получили ответ, псы!

Он снова сплюнул, круто развернулся и двинулся прочь, остальные последовали за ним. Под яростное завывание толпы шестеро мужчин прошли по крыше к дальней лестнице и спустились в казарменный двор. Здесь они задержались для того лишь, чтобы выстроиться в ряд плечом к плечу: мусульмане, сикхи и индус – совары и сипаи Королевского корпуса разведчиков. Они подняли засов, распахнули створы двери и, обнажив сабли, вышли из-под арки навстречу смерти – твердой, четкой поступью, словно маршировали на параде.