– Ну, попытаться-то всяко стоило, – утешающе промолвил Уиграм.

– Пожалуй, – со вздохом согласился Аш. – Вообще-то я не собирался изливать на тебя свою желчь. Я хотел только справиться насчет жены, Уолли, Зарина и всего остального и попросить тебя передать через Зарина жене, что ты виделся и разговаривал со мной и что у меня все в порядке… и так далее. Я не собирался заводить разговор обо всей прочей чепухе, но, видимо, эти мысли слишком тяготят меня.

– Я не удивлен, – сочувственно сказал Уиграм. – Меня они тоже тяготят. И коли на то пошло, меня страшно тяготят мысли о тебе! Недавно я поймал себя на том, что лежу ночью без сна и задаюсь вопросом, имел ли я право лезть в твою жизнь и втягивать тебя в эту историю и не лучше ли было бы мне держать язык за зубами, чтобы не мучиться угрызениями совести, если ты погибнешь.

– Не знал, что у тебя есть совесть, – ухмыльнулся Аш. – Но не стоит беспокоиться, Уиграм: я в состоянии о себе позаботиться. Однако признаюсь, я буду чертовски рад, когда все это закончится.

– Я тоже! – горячо согласился Уиграм. – Я поговорю с командующим и посмотрю, может ли он попросить, чтобы тебя отозвали.

Улыбка погасла на лице Аша, и он уныло сказал:

– Нет, Уиграм, не искушай меня. Я знал, на что иду, и ты не хуже меня понимаешь: я должен продолжать дело, покуда остается хотя бы призрачная надежда, что в самую последнюю минуту здравый смысл все же восторжествует. Афганистан не та страна, с которой стоит воевать и которую можно удержать в случае победы. Так или иначе, я принципиально против несправедливости.

– То есть «это нечестно», – иронически пробормотал Уиграм.

Аш рассмеялся и вскинул ладонь, признавая справедливость выпада, но не отступил от своего.

– Ты прав. Это нечестно. Если войну все-таки объявят, это будет несправедливая и непростительная война, и я не верю, что Бог будет на нашей стороне. Ну ладно, рад был повидаться с тобой, Уиграм. Пожалуйста, перешли это моей жене, – он протянул сложенный и запечатанный лист бумаги, – и передай от меня привет Уолли и Зарину. Скажи, что дядя Акбар старается соблюсти их интересы. Если ты имеешь хоть какое-нибудь влияние на Каваньяри, попытайся убедить его, что я не лжец и не ренегат и что все сказанное мной, насколько мне известно, чистая правда.

– Я попробую, – сказал Уиграм. – До свидания, и удачи тебе.

Он поднялся на ноги и двинулся вниз по склону, а благополучно достигнув равнины, сел на ждавшую там лошадь и быстро поскакал обратно в Джамруд при ярком свете позднего утра.

Позже днем он поговорил об Аше с майором Каваньяри. Но разговор получился коротким и безрезультатным, и у Уиграма осталось ощущение, что его вообще не стоило заводить.

Ни один из них тогда не знал, что многие взгляды Аша разделяет не кто иной, как премьер-министр ее величества, лорд Биконсфилд – любимый «Диззи» Виктории, – который в своей речи, произнесенной на банкете у лорд-мэра Лондона в Лондонской ратуше, выразил их вполне определенно, хотя и не назвал никаких имен.

«На основании всех доходящих до нас сведений может сложиться впечатление, – сказал Диззи, – что существует реальная угроза вторжения в нашу Индийскую империю и что нам в самом скором времени предстоит вступить в борьбу с неким могучим и неизвестным врагом. Во-первых, милорд мэр, правительство ее величества никоим образом не опасается никакого вторжения в Индию со стороны нашей северо-западной границы. Плацдарм для развертывания наступления любого могущественного противника находится так далеко, средства связи настолько ненадежны и неэффективны, а сама страна настолько неприветлива, что при данных обстоятельствах мы не верим, будто любое вторжение со стороны северо-западной границы осуществимо».

Но хотя изобретение телеграфа позволило с поразительной скоростью пересылать новости с одного конца Индии на другой, связь с Англией по-прежнему оставалась страшно медленной, а потому никто в Индии не знал о мнении премьер-министра. Да и в любом случае должностные лица в Симле и деятельные генералы в Пешаваре, Кветте и Кохате не обратили бы на него особого внимания, поскольку предложенный, но неосуществленный план Каваньяри по захвату Али-Масджида имел катастрофические последствия. Внушительная численность подкрепления, спешно присланного Файз Мухаммеду для обороны крепости, сильно встревожила военных советников вице-короля, которые решили, что сосредоточение столь крупных сил рядом с границей представляет угрозу для Индии и ответом на такой шаг должна стать аналогичная мобилизация войск на британской стороне границы.

И снова курьеры из Индии повезли письма в Кабул. Письма, в которых эмира обвиняли в том, что, принимая русскую миссию, он «руководствовался мотивами, враждебными британскому правительству», и требовали от него «надлежащих исчерпывающих извинений» за оскорбительное поведение коменданта крепости Али-Масджид, отказавшего британской миссии в праве проезда. И снова подчеркивалось, что дружественные отношения между двумя странами зависят от того, примет ли эмир постоянную британскую миссию в своей столице.

«Если вы не согласитесь на данные условия без всяких оговорок, – писал лорд Литтон, – и не сообщите мне о своем согласии до 20 ноября, я буду вынужден считать ваши намерения враждебными и обращаться с вами как с заклятым врагом британского правительства».

Но злосчастный Шер Али, однажды назвавший себя «глиняным горшочком между двумя железными котлами» (и к настоящему времени проникшийся отвращением и недоверием к британцам), все не мог решить, как ответить на сей ультиматум. Он колебался, сомневался, заламывал руки, жаловался на судьбу и надеялся, что, если не предпринимать никаких действий, этот кризис сам собой минует, как миновал предыдущий. Ибо в конце концов русские покинули Кабул, и теперь Столетов в своих письмах к эмиру советовал заключить мир с Британией, – тот самый Столетов, чье настойчивое желание явиться в Афганистан без приглашения и стало причиной всех этих неприятностей. Это было уже слишком!

В Симле личный секретарь вице-короля полковник Колли, который жаждал войны не меньше своего господина и повелителя, писал: «Сейчас нас больше всего беспокоит одно: только бы эмир не прислал извинений и только бы английское правительство не вмешалось в дело».

Полковнику Колли не было нужды беспокоиться. Двадцатое ноября наступило и прошло, а эмир по-прежнему молчал. И двадцать первого числа лорд Литтон, заявив, что он ничего не имеет против афганского народа, но имеет претензии к его правителю, отдал своим генералам приказ к наступлению. Британская армия вошла в Афганистан, и вторая англо-афганская война началась.

Погода в декабре стояла удивительно теплая, но после Нового года температура воздуха начала падать, и вскоре настал день, когда Аш пробудился в предрассветный час от легкого прикосновения мягких холодных пальцев к его щекам и закрытым глазам.

Ему снова снился сон, и в своем сне он лежал в полудреме на берегу стремительного ручья в долине среди гор. В долине Ситы. Была весна, грушевые деревья стояли в цвету, и легкий ветерок, пролетающий между ветками, срывал лепестки, которые, кружась, опускались на его лицо.

Прохладное прикосновение опадающих лепестков и шум ручья разбудили Аша, и, открыв глаза, он осознал, что спал долго и что, пока он спал, поднялся ветер и пошел снег.

Накануне вечером он опасался метели. Но тогда ветра не было, и он развел маленький костерок в глубине узкой пещеры и приготовил себе еду, а когда стемнело, завернулся в одеяло и заснул, согретый теплом огня. Видимо, ветер поднялся несколькими часами позже, он стонал среди гор и заносил в пещеру огромные снежные хлопья.

Смахнув снежинки с лица и бороды, Аш с трудом поднялся на ноги и стряхнул снег с одеяла, а потом снова закутался в него с головой, накинув поверх кожаной поштины, которую он вот уже неделю не снимал ни днем ни ночью. Куртка воняла дымом, прогорклым маслом, грязной шерстью и немытым человеческим телом, но Аш радовался, что она такая теплая: в пещере было очень холодно, а скоро станет еще холоднее.