— Это, должно быть, ошибка, — пролепетала Элис. — Я и не думала обвинять ее… в том, что она ведьма. Она просто напугала меня. Я столкнулась с ней… когда была одна в лесу. Она называла меня каким-то… чужим именем. Но она… безобидная старая женщина… никакая не ведьма.

В ее ушах так стучало, что она едва могла говорить. Она задыхалась, дыхания хватало только на короткие фразы.

Отец Стефан покачал головой.

— Мы остановили их, желали убедиться, что с ней хорошо обращаются, — вы же знаете, солдаты любят подурачиться. Она спросила, кто мы такие, и когда Хьюго назвал свое имя, она прокляла его.

— Она не могла это сделать, — отозвалась Элис.

— Она обвинила его в том, что он сжег монастырь и разрушил другие святые места, — настойчиво произнес священник. — Предрекла ему смерть без наследника, потому что он совершил святотатство и богохульство, и ее Бог отомстит ему. Она призвала его покаяться в грехе перед другими женщинами, опорожнявшимися дьявольской слизью, — это, по ее словам, все, что он способен произвести на свет. И еще она умоляла отпустить какую-то Анну. Это была последняя капля, больше мы не стали ее слушать!

— Это ужасно, — согласилась Элис. — Но ведь это лишь бред сумасшедшей женщины.

— Епископ назначил меня для поиска проклятых ведьм, — заявил отец Стефан. — В каждой деревне найдется такая, а уж в городе не меньше дюжины. Мы должны искоренить зло. Люди слабы, и когда наступают тревожные времена, вместо молитв и поста они бегут к этим колдуньям. Дьявол прячется везде, а сейчас как раз времена беспокойные. Мы должны бороться с дьяволом и с его прислужницами, с ведьмами.

Дрожащим голосом Элис засмеялась, но тут же умолкла и подняла брови.

— Вы что, пугаете меня?

— Простите, — извинился священник. — Я не хотел. Я разгорячился — дьявол, с которым я неустанно воюю, силен. Я совсем забыл о вашем положении и слабости вашего пола.

Они немного помолчали.

— Что касается этой сумасшедшей старухи, — небрежно обронила Элис, — неужели вы не отпустите ее? Мне было бы очень жаль, если б мое недовольство привело ее к такому финалу.

— Вы не до конца понимаете всей серьезности преступления, — мягко укорил ее отец Стефан. — Когда она рассуждает о своем Боге, сразу ясно, что она имеет в виду дьявола, ведь Господь благ, Он не проклинает людей. Он посылает нам беды и несчастья из любви к нам, испытывая нас. Когда она кричит о Хьюго как о разрушителе церкви, мы знаем, что речь идет о ложной папистской церкви и это сам дьявол вопит ее устами против священной войны, которую мы объявили ему. Каждый день мы вырываем из его лап человеческие души. Когда католические попы кормили людей сказками, предрассудками и разного рода магией, пугали их небылицами, дьявол почивал на лаврах. А теперь мы распространяем свет Божьей истины по всей стране и изгоняем из нее дьявола и его приспешников, таких как эта старуха. Все они сгорят в печи огненной.

Яркие лучи солнца, бьющие через высокие, смотрящие на восток окна, слепили Элис, и, пока она слушала священника, комната вдруг закружилась вокруг нее.

— О, прошу вас, не надо, — промолвила она с внезапной болью в голосе. — Отец Стефан, вспомните, каково было мне, когда вы подвергли меня испытанию. Вспомните мой ужас. Пожалейте эту бедную старуху, лучше отошлите ее куда-нибудь подальше, например в Шотландию. Или во Францию. Пожалейте ее, бедняжку. Она сама не ведала, что творила, она безумна. Я видела это, когда встретилась с ней. Она просто сумасшедшая.

— Тогда как ей стало известно о болезни Кэтрин, если не с помощью колдовства? — возразил отец Стефан. — Ведь это хранилось в глубокой тайне. Посвящены были только вы, приближенные дамы и лорд Хьюго. Сам его светлость не знал, что из Кэтрин сочится белая жижа.

— Сболтнул кто-нибудь, — быстро нашлась Элис. — Слухи носятся повсюду. Скорей всего, это одна из тех старух, которые сидят с утра до вечера возле печки и чешут языками. Я посылала ей платье и немного еды, и она, видно, посплетничала с моим курьером. Не сжигайте ее только за то, что она глупа и безобразна, эта старуха, отец Стефан!

— Мы не собираемся никого сжигать, — отрезал священник.

Элис заглянула в его бледное решительное лицо.

— Не собираетесь? Мне показалось, вы обещали бросить ее в огонь.

— Я имел в виду, когда она умрет, на том свете ее ждет адское пламя, — пояснил отец Стефан.

— Ах вот оно что. Значит, я неправильно вас поняла. Вы так утешили меня. — Элис рассмеялась, но тут же умолкла и положила руку на грудь: сердце билось реже и спокойней. — Значит, вы не сожжете ее. Не сожжете. — Она снова смущенно засмеялась и добавила: — А я вся прямо трепетала от страха, что по моей вине старая дама умрет на костре! Я так за нее испугалась. Но вы не сожжете ее, даже если ее обвинят в чем-то. Даже если она окажется в чем-то виноватой. Вы ведь не станете сжигать ее?

— Нет, — помотал головой отец Стефан. — Ведьм и колдуний мы вешаем.

Когда Элис пришла в себя, она лежала в постели, над ней нависал темно-зеленый полог, который она так любила, шторы были наполовину задернуты, чтобы на лицо не падали яркие лучи солнца, проникающие через узкую бойницу. В первые секунды она никак не могла сообразить, какой сейчас день и час. Просто лежала и улыбалась, словно маленькая девочка, потягиваясь и разглядывая окружающие ее дорогие ткани. Слышалось тихое потрескивание горящих дров в камине, беленые стены, освещенные заходящим солнцем, нагрелись и отдавали тепло. И вдруг она с ужасом вспомнила тихие слова отца Стефана, его обещание, вспомнила о том, что днем матушке Хильдебранде предъявили обвинение в колдовстве. Элис громко закричала и села на постели. Мэри была тут как тут.

— Мидели, — озабоченно проговорила она, — миледи.

— Который час? — быстро спросила Элис.

— Не знаю, — удивленно отозвалась служанка. — Думаю, около пяти. Сейчас как раз расходятся люди после судебного заседания. До ужина еще далеко.

— Судебное заседание кончилось? — задала новый вопрос Элис.

— Да, миледи, — кивнула Мэри, не отрывая от хозяйки тревожного взгляда. — Если вам что-нибудь нужно, вы только прикажите, я сразу принесу. Может, что-то из вашего сундука с травами? Вы такая бледненькая, миледи. За обедом вы потеряли сознание и лежали как мертвая, и вас отнесли сюда. И за все это время вы даже не пошевелились. Вас навещал даже сам лорд Хью. Принести что-нибудь?

— А что было на суде? — допытывалась Элис.

Мэри нахмурилась.

— Я была все время здесь, с вами, — ответила она с обидой в голосе. — Откуда мне знать, что там было? Но госпожа Херринг говорила, что одному человеку выжгли клеймо за воровство, а фермеру сделали предупреждение за то, что он передвинул межевые столбы. Еще вызвали сына Питера Марвика…

— Нет, я не о том, — отмахнулась Элис. — Меня интересует старуха, которую обвинили в колдовстве.

— А! — догадалась служанка. — Ее не судили, допросили под пыткой, и она оказалась никакая не ведьма. И обвинение в колдовстве сняли.

Элис выдохнула, ей сразу стало легче, легкость охватила все ее тело, от мучительно ноющей челюсти и стиснутых в кулаки пальцев до самых пяток. Кожа горела, словно она только что вышла из горячей ванны. Кровь побежала по жилам, ей стало жарко.

— Значит, ее отпустили, — пропела она, наслаждаясь надеждой, звучащей в этих словах, сладкой, как новая страсть.

— Теперь ее обвиняют в другом, — сообщила Мэри. — Ей собираются предъявить обвинение в ереси. Ее будут судить завтра, на второй день судебных слушаний.

Элис показалось, что комната покачнулась и поехала в сторону, как корабль, попавший в шторм и потерявший управление. Она вцепилась в простыни, словно это канаты, и жалобно промолвила:

— Что-то я не совсем расслышала. Я не поняла, Мэри, повтори еще раз.

— Ее будут судить завтра за ересь, — с расстановкой прокричала Мэри, словно обращалась к глухой старухе. — Она не ведьма, а еретичка. Папистка. Ее будут судить завтра после обеда.