— Решила пожить у меня? — поинтересовалась она радостно, словно за дверью мир не был черным как смола и по всей долине не носился ветер и не хлестал дождь. Сестра Анна кивнула, от усталости не в силах вымолвить ни слова.

— Ты надолго? — осведомилась Мора.

Гостья снова кивнула. Темные пятна на голой голове и на лице делали ее похожей на исполосованного быка, запряженного в плуг.

— Значит, явилась обратно и хочешь жить здесь? — уточнила Мора, желая продлить момент и получить удовольствие.

Анна подняла голову.

— Возьмешь меня снова? Я нарушила обеты, мне не хватило смирения. Пришли солдаты, и я показала себя как трусиха и предательница. Дом мой разрушен, сестры погибли или того хуже. Я полное ничтожество. Полное ничтожество. — Анна помолчала и тихо добавила: — Матушка тоже погибла. Матушка Хильдебранда, аббатиса. Этой ночью она будет в раю, в раю со всеми своими дочерьми. Мне некуда больше идти. Другого дома у меня нет. Ты примешь меня обратно, Мора?

Та не торопилась с ответом. То, что Анна вернулась, Мора поняла, как только позволила девушке переступить порог. Но жизнь приучила ее смаковать каждую приятную минуту.

— Может быть, — задумчиво отозвалась она. — Ты молодая и сильная, у тебя есть способности. Тебя даровали мне эльфы взамен отнятого ребенка, оставили на крыльце во мраке ночи. Я обучала тебя всему, что умею, и сделала бы из тебя знахарку, как и я сама, но ты надумала стать монахиней. Я не звала тебя обратно, однако ты всегда могла вернуться. — Мора пристально посмотрела на девушку, на бледное печальное лицо с резко выступающими скулами, и продолжила: — Ты хороша собой, вполне способна сводить мужчин с ума. Ты могла бы выйти замуж. Тебя можно было бы продать тому, кто тебя полюбит.

Сестра Анна стояла понурившись, изучая свои грязные башмаки и отвратительный мусор, покрывающий земляной пол. Потом подняла голову и взглянула на Мору уже не черными, а темно-синими, словно бездонные воды океана, глазами.

— Я невеста Христова, — заявила она. — Мне нельзя выходить замуж и иметь дело с твоим сомнительным искусством. Мне действительно некуда податься. Я нарушила обеты, но я стала невестой Христовой и буду ею всю жизнь. Я принадлежу Ему до самой смерти и никогда не допущу к себе мужчину. И не стану заниматься твоими дьявольскими штучками. Больше я не твоя ученица.

Отвернувшись от чадящей свечи, она шагнула к выходу. Резкий порыв ветра бросил ей в лицо пригоршню холодных дождевых капель, но она даже не поморщилась.

— Да заходи уже, — раздраженно проговорила Мора. — И дверь за собой закрой. Обсудим это после, не сейчас. Куда ты пойдешь на ночь глядя?

Девушка не противилась, когда Мора взяла ее за руку и подвела к небольшому очагу посередине комнаты, где под торфом горели раскаленные угли.

— Будешь спать здесь, — велела Мора. — Ты голодна? В котелке есть каша.

Анна покачала головой и, не проронив ни звука, опустилась перед огнем на колени; ее рука нащупала под платьем четки.

— Ну тогда ложись спать, — сказала Мора и по шаткой стремянке полезла на сеновал, занимающий половину помещения.

Устроившись в своем гнезде, она наблюдала за девушкой сверху, а та еще добрый час стояла возле очага на коленях и истово молилась, шевеля губами и перебирая четки. Мора любовалась чистым прекрасным профилем, который вырисовался на фоне угасающего огня. Когда-то эта девушка была прелестным ребенком. В сердце Моры пробудилась жалость, но она сразу подавила ее, сжав губы. Она вспомнила, что, едва научившись ходить, Элис носила воду в деревянном ведре, карабкаясь от речки по склону холма, ручки ее были синие от холода, а лицо вытягивалось от напряжения. Однажды на пороге она споткнулась и упала, вся вода, стоившая ей стольких трудов, пролилась. А Мора, недолго думая, отхлестала ее по щекам.

Элис не стала плакать, как все маленькие девочки. Она просто смотрела на Мору темно-синими, пылающими гневом глазами, на ее белых щечках выступил румянец. Мора тогда улыбнулась, признавая в девочке силу. И все-таки снова послала ее за водой.

Мора считала, что мир жесток и потакать ребенку не следует, да и характер у нее был не сахар. Если когда-то она и была доброй, то жизнь давно это исправила. К Элис она не испытывала ни любви, ни нежности, но учила всему, что знает сама, как плохому, так и хорошему. Искусству разбираться в травах, заклинаниям, известным или придуманным ею самой, гипнозу, умению читать чужие мысли — всему этому она обучала Элис, своего ребенка и служанку, помощницу и ученицу. Мора передала Элис злость и ожесточение, всю силу старой и мудрой женщины, хотя, возможно, девочке нужна была только любовь.

Укрывшись в своем грязном ложе из рваных одеял, Мора достала мешок с белыми, покрытыми резьбой костями и призвала все силы, чтобы увидеть судьбу сестры Анны, теперь уже бывшей монахини.

В тусклом свете чадящей сальной свечки Мора вытащила три кости, выложила их в ряд и вгляделась; от удовольствия ее темные глаза превратились в щелки.

— Замужем за лордом Хьюго, — тихо промолвила она. — Или что-то в этом роде. Жирная еда, беззаботная жизнь. — Она наклонилась, внимательно рассматривая комбинацию. — А в конце смерть. Но смерть поджидает в конце каждого пути — во всяком случае, этой ночью она должна была погибнуть.

Подобрав кости, Мора положила их обратно в потрепанный мешочек и спрятала его под соломенный тюфяк. Потом накрыла плечи кишащей паразитами шерстяной шалью, сбросила грубые башмаки на деревянной подошве, улеглась и быстро уснула, улыбаясь во сне.

Сестра Анна проснулась рано, по привычке ожидая стука монахини, призывающей к утренней молитве. Она открыла глаза, готовясь произнести «Deo gratias!» [1]на знакомый призыв «Benedicite!», [2]но было тихо. Увидев темные стропила и неровную соломенную крышу вместо ровно оштукатуренного, девственно-белого потолка своей кельи, она удивленно заморгала. Глаза ее потемнели; вдруг вспомнив все и поняв, чего лишилась, она бросилась лицом в кучу тряпья, заменявшего ей подушку, и горько разрыдалась.

Затем стала горячо молиться; слова прерывались всхлипываниями, она повторяла их снова и снова, почти не надеясь, что будет услышана. Теперь вокруг нее не звучали утешающие молитвы, не благоухал дым ладана. Не пели чистые, высокие голоса, возносящие хвалу Господу и Его Матери. Она покинула своих сестер и матушку аббатису, отдала на растерзание жестоким и злобным мародерам, оставила в руках человека с дьявольским смехом. Она бросила их гореть в собственных постелях, бежала, как легконогий молодой олень, без оглядки, не останавливаясь на пути к своему прежнему дому, словно последние четыре года и не была одной из чад аббатства и любимицей матушки Хильдебранды.

— Проснулась? — раздался вдруг резкий голос Моры.

— Да, — ответила девушка, отныне потерявшая свое прошлое имя.

— Тогда принеси воды и разожги огонь. Сегодня утром так холодно, что скулы сводит.

Девушка с готовностью поднялась и накинула на плечи плащ. Шея невыносимо чесалась, и она поскребла ее ногтями. Мягкая белая кожа на шее и за ушами была усеяна красными следами блошиных укусов. Она еще раз сердито потерла их и опустилась на колени перед очагом. В небольшом круге от огня, обложенном камнями, осталась лишь серая зола, под которой тлели розовые угольки. Девушка подложила немного лучины и села на корточки раздуть пламя. Одна из лучинок задымилась, и она дунула еще раз, посильнее. Лучинка порозовела, вдруг на кончике появился маленький язычок огня и побежал, пожирая сухое дерево; на его пути встретилась лежащая поперек веточка, и он погас, остался лишь тускло тлеющий кончик. Но затем огонь снова вспыхнул, и веточка запылала желтым пламенем, издавая легкое шипение. Девушка отодвинулась и потерла лицо испачканной в саже ладонью. Пальцы пахли дымом, и она отдернула руку, словно ощутила запах крови.