— У нее сейчас крупный проект в самом разгаре.

Он съел еще кусок хлеба.

— Так когда ты сможешь поехать?

Я заказал себе билет до аэропорта Кеннеди на девять вечера следующего дня. Вылет отложили на час из-за «факторов в Нью-Йорке», а когда самолет все же подали, улыбающаяся женщина за конторкой объявила, что нас ожидает посадка для дозаправки в Солт-Лейк-Сити из-за слишком короткой посадочной полосы в аэропорту Боба Хоупа и «проблем с ветром».

Мы загрузились только через полтора часа, а следующие шесть с половиной я просидел, согнув ноги под интересным углом, рядом с молодой татуированной парой, которая шумно занималась любовью. Я попытался убить время, пялясь в спутниковый телевизор на спинке сиденья в те редкие минуты, когда он работал. Шоу про огородничество, конкурсы по кулинарии и фильм о серийных убийствах навеяли на меня сон, и я то засыпал, то просыпался под любовное бормотание и звуки слюнявых поцелуев.

Когда я проснулся в последний раз, до посадки оставалось полчаса, а экран был мутным. Я еще раз заглянул в полученный от Майло конверт.

Один-единственный лист бумаги, исписанный наклонным почерком моего друга.

В девять часов утра я предстал перед клерком с тяжелыми веками в указанной гостинице. В холле, по величине напоминающем стенной шкаф и украшенном открытками, картами и миниатюрными флажками с надписью «Я люблю Нью-Йорк», было так светло, что резало глаза.

Разглядывая мое удостоверение, клерк шевелил губами.

— Счет был оплачен по перечислению…

— Полицейским управлением Лос-Анджелеса.

— Какая разница? — Он проверил карточку. — Несчастные случаи не включены.

— У вас обслуживают в номере?

— Да, по телефону, но цены за звонок дикие. Лично я всегда пользуюсь сотовым.

— Спасибо за подсказку.

— Номер четыреста четырнадцать, четвертый этаж.

Скрипучая дверь позволила мне протиснуться в комнату.

Восемь на восемь, со вдвое меньшим туалетом и привлекательностью тюремной камеры.

Единственный матрас, такой же тонкий, как у Тони Манкузи на его раскладушке, втиснут рядом с ночным столиком, выполненным из какого-то таинственного розово-желтого материала. Телевизор с девятидюймовым экраном подвешен на стене, где боролся за существование с переплетением проводов. Интерьер довершали привинченный к полу торшер и грязная акварель с видом здания «Крайслер».

Единственное окно не открывалось, зато имело двойные рамы, а стекло оказалось таким толстым, что приглушало грохот Сорок восьмой улицы и Бродвея до невнятного ворчания, изредка прерываемого гудками и звяканьем. Если задернуть шторы, комната превращалась в могилу, но шум от этого тише не становился.

Я разделся, залез под одеяло, поставил будильник своих наручных часов на два часа вперед и закрыл глаза.

Час спустя сна не было ни в одном глазу, а я все еще пытался заставить свой мозг смириться с грохотом внизу. Каким-то образом мне удалось задремать, но тут же, в одиннадцать, меня безжалостно разбудил будильник. Я позвонил детективу Самуэлю Полито и услышал сухой женский голос, который позволил мне оставить послание. Пока я принимал душ и брился, поступил ответный звонок.

— Полито.

— Детектив, это Алекс Делавэр…

— Знаю, психиатр. Как поживаете? У меня до вас еще одна встреча. Где вы сейчас?

Я сказал.

— В этой дыре? — удивился он. — Мы туда селили свидетелей — типов, которых всегда надо было иметь под рукой для дачи показаний, но если с ними не нянчиться, они отказывались. Покупали им большую пиццу, заказывали фильм, присылали хорошенькую девочку для компании.

— Не так уж плохо, — заметил я.

— «Эксзекьютив» напоминает мне о былом. Послушайте, я не могу с вами встретиться до половины второго, так что, если хотите позавтракать сами, валяйте.

— Взял бы с собой еду в самолет, да боялся, охрана решит, что я задумал взорвать его овсянкой.

— Есть чувство юмора, а? Вам оно понадобится. Ладно, давайте встретимся в одном местечке, называется «Ла Птит Гренуй», в половине второго. Семьдесят девятая улица, между Лекс-стрит и Третьей, французское, но очень миленькое.

К полудню я вышел на улицу. Воздух был бодрящим и по непонятной причине свежим, а рычание автотранспорта превратилось в нечто басовитое и музыкальное. До встречи с детективом оставалось полтора часа, и я потратил треть этого времени, чтобы дойти до последнего известного места жительства Поля и Дороти Сафран.

Торговый район, больше грузовых, чем легковых машин. Трехэтажное кирпичное здание, в котором помещалось «Либер Брайд энд Трим», отличалось рядами квадратных окон. Армированное стекло давно покрылось сажей.

Я задумался над тем, что в итоге заставило Роланда Корвуца отказаться от своих планов перестройки его в кондоминиум, повернулся, ускорил шаг и направился к Пятой авеню.

Большой чужой город, в котором я неожиданно оказывался один, действовал на мои мозги странным образом, вызывая эйфорию, за которой следовала меланхолия. Обычно для этого требовалось время, но на этот раз все произошло мгновенно. Я быстро шагал по шумным улицам Нью-Йорка, ощущая себя не имеющим веса анонимом.

На стыке Пятой авеню и Сорок второй улицы меня втянула в себя толпа, состоящая из обычных пешеходов, людей с вывесками, туристов, глазеющих на витрины, и ловких карманников. Когда я переходил Пятьдесят девятую улицу, мне пришлось пройти мимо стройки, где когда-то была гостиница «Плаза». Кучера двухколесных экипажей зазывали пассажиров, густо пахло лошадиным навозом. Я пошел параллельно Центральному парку. Деревья несли свой осенний убор с подобающей гордостью.

В двадцать восемь минут второго я уже сидел в деревянной кабинке в «Ла Птит Гренуй», пил воду и красное вино и наслаждался острыми жирными оливками.

Столы в заведении покрывали хрустящие белые скатерти, на стенах ржаво-красного цвета висели винтажные плакаты с рекламой табачных изделий, а потолок был из черного олова. Половина кабинок оказалась занята стильно одетыми людьми. Окно с позолоченными буквами выходило на шумную улицу. Чтобы попасть сюда, мне пришлось пройти мимо серого здания мэрии на Семьдесят первой улице. Оно ничем не отличалось от домов других миллионеров, за исключением того, что тут мелькали остроглазые типы в гражданской одежде, охранявшие подступы.

Улыбающаяся официантка с коротко стриженными рыжими волосами и тонкой талией принесла мне корзинку с булочками и посудину с маслом. Я принялся поднимать сахар в крови и взглянул на часы.

В час сорок семь в ресторан вошел коренастый мужчина лет шестидесяти, с до синевы выбритым лицом и что-то сказал кинувшемуся ему навстречу хозяину, явно страдающему плоскостопием.

— Сэм Полито.

— Алекс Делавэр.

Рука Полито была сильной и грубой, а те немногие волосы, что задержались на его голове, — седыми и густыми, нем была черная ветровка, серая водолазка, темно-серые брюки и черные туфли с золотыми пряжками от Гуччи, которые вполне могли быть настоящими. Розовые щеки резко контрастировали с нижней частью лица, которая никогда не будет казаться чисто выбритой. Правый глаз был карим и ясным, а его товарищ — сморщенным и тусклым.