— Явное падение в статусе по сравнению с прошлым местом, — заметил я. — К тому же мать оплачивала почти постоянно его жилье.

Майло еще раз безрезультатно нажал на кнопку звонка, затем вытащил свою визитку и бросил в щель почтового ящика Манкузи.

— Пойдем к пункту проката.

Когда мы направились к машине, мое внимание привлекло движение на улице. Мужчина в коричневых брюках и белой рубашке с короткими рукавами двигался в нашем направлении.

Меньше волос, чем два года назад, да и те искусственно высветлены, к тому же он набрал вес во всех предсказуемых местах. Но это был тот самый человек, которому не хотелось фотографироваться вместе со своей матерью.

Майло велел мне стоять на месте и направился к нему. Блеск золотого жетона заставил голову Тони откинуться назад, как будто он получил пощечину.

Майло что-то сказал.

Манкузи схватился за голову обеими руками.

Рот его открылся, и донесшиеся до меня звуки напомнили мне животных, которых ведут на бойню.

Конец надежде.

Тони Манкузи трясущимися руками попытался вставить ключ в замочную скважину. Когда он уронил его во второй раз, я взялся помочь. Как только мы оказались в мрачной маленькой комнате, которую он называл домом, Тони прислонился к стене и заплакал. Майло, бесстрастный, как садовый гном, наблюдал за ним.

Есть детективы, которые очень полагаются на первую реакцию человека на плохие новости, подозревая выдержанных людей так же, как и тех, кто закатывает театральную истерику.

Я не брался судить, правы ли они, поскольку мне довелось видеть жертв насилия, демонстрирующих легкомыслие, невинных свидетелей, корчившихся от чего-то, что можно было принять за вину, психопатов, устраивавших такие представления, изображая шок и скорбь, что хотелось обнять их и кормить с ложки супом.

Но было трудно не впечатлиться вздыманием округлых плеч Манкузи и его рыданиями, которые едва не сносили его с видавшего виды дивана, за которым у стены стояла раскладушка.

Элла Манкузи сама пекла себе торт в день рождения. Может быть, ее сын сейчас вспоминал об этом?

Когда он остановился, чтобы отдышаться, Майло сказал:

— Мы сочувствуем вашему горю, сэр.

Манкузи с трудом поднялся на ноги. Перемена в цвете лица была резкой и убедительной: от здоровой свежести почти до зелени. Он поспешно прошел шесть футов до крошечной кухни, где его вырвало в раковину.

Когда спазмы прекратились, Тони плеснул несколько пригоршней воды налицо и вернулся на диван с мокрыми глазами и прилипшими к жирному лбу прядями волос. Кусок блевотины попал ему на рубашку, чуть пониже смятого воротника.

Майло начал:

— Я знаю, время не слишком подходящее для разговоров, но если вы что-либо можете нам сказать…

— Что я могу вам сказать?

— Нет ли кого-нибудь — вообще кого-нибудь, — кто хотел бы причинить вашей матери зло?

— Она была учительницей, — сказал Манкузи.

— И ушла на пенсию…

— Они ее наградили. Она была строгой, но справедливой, все ее любили. — Он помахал пальцем. — «Хочешь хорошую отметку? Работай!» Такой у нее был девиз.

Я задумался, как все, что он говорил, могло увязываться с человеком, который жил на пенсию по инвалидности и брал у старухи матери деньги.

Троечник. Его бы никуда не взяли.

— Значит, нет никого, на кого вы могли бы подумать? — не отставал Майло.

— Нет. Это… настоящее безумие.

Кусочек блевотины упал на ковер в нескольких дюймах от ботинка моего друга.

— Безумие и кошмар. — Манкузи опустил голову и тяжело задышал.

— Вы в порядке, сэр?

— Небольшая одышка. — Тони выпрямился, начал медленно дышать. — На меня так стресс действует…

Майло сказал:

— Если не возражаете, у нас есть еще несколько вопросов.

— Что?

— После того как умер ваш отец, у вашей матери были какие-нибудь романы?

— Романы? Она любила читать. Иногда смотрела сериалы. Вот и все ее романы. — Он тряхнул волосами, склонил голову и отвел со лба мокрую высветленную прядь.

Эта симфония движений напомнила мне о том, что рассказывал Эд Москоу.

— А близкие друзья у нее были? Мужчины или женщины?

Манкузи покачал головой, заметил блевотину на полу и поднял брови. Ковер был весь в пятнах, а сверху засыпан крошками и пылью. Когда-то он был светло-бежевым, но со временем потемнел, как зубы у курильщика.

— Значит, никакой светской жизни? — спросил Майло.

— Никакой. Уйдя на пенсию, мама полюбила одиночество. Слишком долго ей пришлось проработать в шумной школе. Она мирилась с этим тридцать лет.

— Выходит, она жила сама по себе.

— Она всегда жила сама по себе. Теперь она может быть собой. — Манкузи подавил рыдание. — Ох, мама…

— С этим нелегко справиться, — посочувствовал Майло.

Молчание.

— У вашей матери были какие-нибудь хобби?

— Что?

Майло повторил вопрос.

— Почему вы спрашиваете?

— Я хочу представить ее себе.

— Хобби, — повторил Манкузи. — Она любила пазлы, кроссворды. Судоку. Судоку она любила больше всего. У нее был диплом математика, но преподавала она общественные науки.

— Какие-нибудь еще игры?

— Что вы имеете в виду? Она была учительницей. Ее не… это случилось не из-за ее хобби. Это сделал какой-то… псих.

— Значит, никаких хобби, из-за которых она могла бы влезть в долги?

Водянистые глаза Манкузи остановились на лице Майло.

— О чем таком вы толкуете?

— Есть вопросы, которые мы должны вам задать, мистер Манкузи. Ваша мать покупала лотерейные билеты, играла в покер по компьютеру или делала что-то другое в этом роде?

— У нее даже не было компьютера. Как и у меня.

— Значит, она не выходила в Интернет?

— Почему вы задаете такие вопросы? Вы же сказали, что ее даже не ограбили.

— Простите, — сказал Майло. — Мы не должны ничего упустить.

— Моя мать не играла.

— Она всегда следовала своим устойчивым привычкам?

— Что вы имеете в виду?

— Ну например, выходила ли она за газетой в одно и то же время?

Манкузи сидел не двигаясь, уставившись в пространство.

— Сэр?

— Она рано вставала. — Он схватился за живот. — Ох… опять тошнит.

Еще один забег к раковине. На этот раз сухие спазмы привели к кашлю и одышке. Тони открыл маленький холодильник, достал оттуда початую бутылку с чем-то прозрачным, отпил глоток. Вернулся, все еще держа бутылку в руке.

Диетический тоник.

Он схватился за живот, крепко сжал, помассировал.

— Слишком жирный. Раньше пил джин с тоником, теперь — только тоник без сахара. — Он еще раз отпил из бутылки, не сумев сдержать отрыжку. — Мама-то как замуж вышла, так ни одного фунта не прибавила.

— Она соблюдала диету? — поинтересовался Майло.

Манкузи улыбнулся:

— Ей это было не нужно. Она могла есть пасту, сладкое — все, что угодно. Я пошел в отца. Он умер от сердечного приступа. Я должен следить за собой.

— Это все холестерин, будь он неладен.

Манкузи покачал головой.

— Мама… они сделали ей больно?

— Они?

— Не важно. Она мучилась? Скажите мне, что она не мучилась.

— Все произошло очень быстро, — сказал Майло.

— О Господи! — Снова слезы.

Мой друг протянул ему бумажный платок из пачки, которую всегда носил для таких случаев.

— Мистер Манкузи, мы так подробно расспрашиваем о личной жизни вашей матушки, потому что свидетель описал нападающего как человека примерно ее возраста.

Пальцы Манкузи разжались, салфетка упала на пол.

— Что?

Майло повторил описание убийцы, которое дал нам Эдвард Москоу, включая синюю клетчатую кепку.

— Чушь какая-то, — сказал Манкузи.

— Он вам никого не напоминает?

Манкузи снова тряхнул волосами:

— Конечно, нет. У папы было много таких кепок. После того как облысел, он не хотел, чтобы солнце пекло ему голову. Это настоящее безумие.

— А как насчет черного «Мерседеса эс-шестьсот»? Тоже ничего знакомого?