5 февраля 1979 года, как и во всякий свой рабочий день, Беатрис пришла к восьми часам в контору, нашла путевой листок в ящике со своими инициалами и, прочитав его, отправилась в «Альмасен». В «Альмасене» она уже бывала, полгода назад она провела там весь день, хозяйка его овдовела незадолго до рождения своего первого ребенка, роды прошли трудно, так что до сих пор сама она не могла полноценно заниматься уборкой огромного дома, сил у нее хватало только на то, чтобы сделать пару шагов. Женщина весь день проводила на кровати с ребенком, читала и смотрела телевизор.

Чтобы добраться от главного входа «Альмасена», расположенного на углу квартала, до верхнего этажа с жилыми помещениями и мансардой, нужно было пройти через двенадцатиметровую залу таверны. Траектория движения была непростая и непрямая: столы и стулья, три больших квадратных, под мрамор, цветочных горшка с живыми растениями, два небольших буфета, и только минуя все это, можно было попасть на величественную главную лестницу, находящуюся в центре зала, или же свернуть на скромные служебные, жавшиеся к стенам. А потом еще пройти по длинным коридорам, ведущим к жилым комнатам и ванным.

Беатрис не знала, как у нее это получилось, и даже представить этого не могла, но она клялась, что всю дистанцию она преодолела за несколько секунд на одном дыхании. Должно быть, она прыгала, как страус нанду, или же в спину ее подталкивал дьявол, однако она не сумела ни объяснить, как она пролетела это расстояние, ни вспомнить, каким путем двигалась: слетела ли она вихрем по главной лестнице или скатилась кубарем по служебной.

Молодой офицер, дежуривший в 1-м комиссариате полиции провинции Буэнос-Айрес, Франко Лусарди — четыре месяца назад он окончил Школу полиции имени Хуана Вучетича, [4]— принял заявление Беатрис. Но прежде ему пришлось изрядно помучиться. Лусарди рассказал, что женщина выглядела измочаленной, как если бы она пролетела эти четыре квартала, отделявшие «Альмасен» от комиссариата, однако в докладе начальству он использовал более нейтральные слова — однозначные прилагательные и существительные. Словно неприятности, если использовать нужные слова, могут пройти незаметно. Сухая форма, под которую редактируются события, — язык улицы так не похож на язык полицейской бюрократии.

Капрал Матиас Ломбардо, охранявший входную дверь комиссариата в тот момент, когда мимо него смерчем пронеслась Беатрис, вспомнит потом, что пропустил ее, не спросив даже, кто она такая, потому что увидел, с какой скоростью она несется, глаза навыкате, вся в поту, еле дышит, в руках тряпка и бутылочка с отбеливателем. Беатрис бежала словно от землетрясения, она не могла связать пару слов и только заикалась. Лусарди, чтобы успокоить ее, вызвал женщину-полицейского. Беатрис приготовили чаю — она не захотела его пить, предложили сигарету — она не курила, и Лусарди уже не знал, что бы еще такого предпринять, чтобы она сказала хоть единую связную фразу. Подождали.

Сердцебиение понемногу улеглось, и через полчаса в глазах Беатрис появилась осмысленность, бледность прошла, ноги перестали дрожать. А когда она начала рассказывать то, что хотела рассказать, ее уже было не остановить; офицер Франко Лусарди молча выслушал патологические подробности, которыми сыпала Беатрис, прерывая ее, чтобы переспросить о чем-либо; слушая, он подумал, что бедная женщина свихнулась, но в соответствии с правилами, однако без особого энтузиазма приказал срочно выслать в «Альмасен» наряд пожарных и фельдшера из больницы.

Двадцать минут спустя в дежурке зазвонил телефон. Лусарди машинально глянул на часы, протянул руку к краю стола из сероватого металла и неохотно снял трубку. Иногда нетрудно почувствовать тревожные знаки, немного опыта нужно, чтобы предчувствовать неприятности. Он услышал мягкий голос, который говорил с другого конца провода; пока Лусарди слушал, он то и дело говорил «понятно», хмурил брови и поджимал губы. Он повесил трубку и, тяжело вздохнув, встал и сделал три или четыре шага в сторону деревянного шкафа, который поблескивал дешевым лаком, открыл дверцы, порыскал на полках и достал несколько листов бумаги. На обратном пути к креслу закурил еще одну сигарету с золотистым табаком «вирджиния».

Лусарди снова посмотрел на часы, словно бы до этого не разглядел их, но на то они и часы, чтобы смотреть на них, когда нам хочется, и сказал сам себе, что время-то всего четверть двенадцатого, а неприятность уже на столе. Он устроился за печатной машинкой, глянул на сидящую перед ним женщину и вежливо попросил ее еще раз начать сначала.

Беатрис пробыла в комиссариате больше двух часов, от нервов у нее уже крутило живот, она до тошноты нарассказывалась о недавних впечатлениях, ей, которой так нравилось говорить, вдруг захотелось онеметь, но наконец Лусарди попросил ее подписать протокол и сказал, чтобы она шла домой отдыхать.

В докладе Лусарди не хватает слов и деталей, но в нем есть суть, а то, что отсутствует, — это субъективность, которая в наличии в любом рассказе. Вот что следует знать: в это воскресенье в девять утра Беатрис Мендьета пришла в «Альмасен Буэнос-Айрес», чтобы сделать уборку. Она открыла входную дверь и вошла в главную залу. Сделав несколько шагов, она почувствовала сильный неприятный запах, уловила насыщавшие воздух плотные испарения. Зажгла свет и подошла к окну, чтобы открыть его и проветрить помещение. Затем прошла через залу, кухню и ванные комнаты первого этажа, но не обнаружила ничего странного. Когда она поднималась по главной лестнице, то поняла, что зловоние усиливается, становясь невыносимым. Она быстро, почти не дыша, сбежала вниз, отыскала бутылку с отбеливателем и тряпку и вернулась на лестницу. Смочив тряпку отбеливателем, она поднесла ее к носу. Поднялась по ступеньками, короткими шажками двинулась дальше, морщась и прикрывая глаза. Сначала осмотрела ванные, но там ничего не нашла. Потом подошла к главной комнате. Повернула ручку и медленно открыла дверь — комнату заливал свет. В тот миг она почувствовала, что волна гнилостного запаха ударила ей в лицо, машинально она отступила и закрыла дверь, но через мгновение снова смочила отбеливателем тряпку и вошла.

Поначалу Беатрис даже не поняла того, что открылось ее взору, она часто-часто заморгала, чтобы осознать увиденное, и тогда кровь застыла в ее жилах. С трудом она двинулась в сторону двуспальной кровати и отчетливо разглядела: голый и грязный ребенок, похоже мертвый, а также целый скелет с волосами на черепе, красные пятна на простынях и подушках. От зловония, наполнявшего комнату, у Беатрис скрутило внутренности, как будто вырвавшийся из ада шквал кусал ее легкие зачумленными клыками.

Женщина уже было отвернулась — ее рвало, — когда малыш замахал ручкой и закашлялся, сопля выскочила из его носа, он поднял веки и вонзил в Беатрис взгляд своих черных, как головешка, глаз, и приступ тошноты обернулся страхом. Беатрис поклялась, что в тот самый момент она почувствовала, как дьявол коснулся ее кожи, и она в страхе выскочила оттуда и теперь снова и снова клялась: на улице она оказалась в одно мгновение.

С заявления Беатрис Мендьеты, которое заняло двадцать три страницы, офицер Франко Лусарди начал дело, названное им «Расследование неясной смерти в „Альмасен Буэнос-Айрес“». Название ни к чему особенному не обязывало, на самом деле никто ничего не расследовал, в ближайшие дни офицер добавил заключение судебного врача полиции, заключение лаборатории, проводившей анализ человеческих останков, грязных пятен и отвратительных следов, найденных в спальне, и в завершение — свидетельства нескольких соседей, знавших обитателей «Альмасена». 13 февраля 1979 года Лусарди сложил дело в конверт и послал его судье. На конверте рукой написал «Дело Ломброзо».

Молодой офицер Франко Лусарди даже представить себе не мог, что та же фамилия ему встретится через шестнадцать лет.

Первая мировая война длилась четыре года и три месяца, на полях сражений и в траншеях погибло около десяти миллионов человек, еще двадцать три миллиона получили ранения на улицах городов, на патрулируемых солдатами перекрестках дорог, под развалинами собственных жилищ, многие из них на всю жизнь остались помеченными войной: калеки, инвалиды, униженные женщины и дети, не говоря уже о сиротах и вдовах, — давно известно, что ни за какими цифрами не скроешь зверства, свершаемые ежечасно людьми. Когда 28 июня 1914 года в столице Боснии Сараево убили эрцгерцога Франца Фердинанда, наследника честолюбивого австрийского трона, появился предлог, который искали тогдашние империалистические и националистические режимы, чтобы развязать войну.