Политическое руководство страны превратилось в плотоядную касту. История показывает, что достаточно немногих мазков, дабы нарисовать гастрономические стили и манеры той или иной эпохи, — в конечном итоге каждое время оставляет свой кулинарный след, вкус и аромат пищи никогда не остаются чуждыми духу едоков — разве зачастую желудок не говорит лучше и яснее, чем голова? Способ потреблять пищу безошибочно отражает мании и страхи, пристрастия и недостатки, горе и радости, фобии и страсти, добродетели и несчастья.

Существует порочный закон, написанный кровавыми буквами: чрезмерно обильные пиршества во времена диктатур могут накормить лишь малое число приглашенных; когда у власти диктатор, удел народного большинства — голод и воздержание, в самых же простых домах хлеб делится с той же тихой печалью, с какой Иисус делил трапезу на Тайной Вечере, а вино с тех давних пор являет собой кровь, пролитую Иисусом на кресте.

Меню, составленное Цезарем Ломброзо.

Великолепная Saltimbocca romana,которую с аппетитом вкушали восторженные посетители «Альмасена», состояла из тонких ломтиков мяса несчастного Рафаэля Гарофало, посоленных и приправленных ямайским перцем, листьев шалфея и кусочков обвалянной в муке ветчины. Блюдо готовилось в масле на сильном огне и затем выкладывалось на поднос, и там сирота кропил его ароматическим коктейлем из красного сладкого вина, тимьяна и розового перца. A Maccheroni Pompadour? Великолепие гастрономического таланта Цезаря: для начинки он взял свиной бульон с маленькими кубиками мяса расчлененного тела Рафаэля, кусочками печени и белыми трюфелями. К блюду он добавил соус из очищенных артишоков, сваренных в соленой воде, порезанный чеснок, подрумяненный на масле, и в довершение посыпал их крошевом петрушки и лука. Третье блюдо — Maiale fiorentino,сочная комбинация мясных обрезков с тела Рафаэля, порезанных на тонкие ломтики, облагороженных молотым розовым чесноком, шалфеем и розмарином. А потом — в духовку на медленный огонь и перед тем, как подать на стол, посыпать укропом.

А где была Беттина во время праздника итальянской кухни? Сидела на кассе, как и во всякий вечер, когда таверна открывала свои двери посетителям. Цезарь убедил ее, что она нужна, он боязливо намекнул, что ее неожиданное отсутствие может вызвать подозрения у клиентов. Женщина согласилась, но не задержалась надолго после того, как «Альмасен» закрылся: как только она разобралась с бумагами, сверила счета и цифры, она устало сказала «до свидания» и отправилась спать в свою комнату. Цезарь легким поцелуем попрощался с ней и сел ужинать со своими помощниками по кухне. Через несколько минут последние порции тела того, кто при жизни был Рафаэлем Гарофало, исчезли в желудках сироты и его сподручных.

Утром 31 марта 1996 года в «Альмасене» звонит телефон, Беттина отчетливо слышит на том конце провода голос инспектора Франко Лусарди, спрашивающий Рафаэля Гарофало.

Она заикается от овладевшего ею страха, у нее нет, чтобы избежать ненужного любопытства полицейского, заранее заготовленного ответа, а даже если ответ и есть, она вдруг чувствует себя крайне неуверенно, чтобы спокойно ответить, и потому отвечает двусмысленно, говорит, что муж непредвиденно вышел по делам, что она не знает, куда он отправился и когда вернется. Франко Лусарди удивляют столь неуверенные слова, женский голос с сильным иностранным акцентом дрожит — и видано ли, чтобы жена не знала, куда отправился ее муж? Но инспектор продолжает разговор и сообщает ей, используя немногочисленные глаголы и существительные, что поиски Пабло Марцолло ни к чему не привели. Женщина сожалеет, не сумев при этом сдержать сдавленного вздоха, и дрожащим голосом уверяет офицера, что, когда муж вернется, она сообщит ему эту грустную новость. Офицер прощается, но в заключение добавляет, что перезвонит через несколько дней, возможно, к тому времени Рафаэль Гарофало объявится дома.

Беттина кладет трубку, она напугана, все внутри у нее сжимается, сердце учащенно бьется, она чувствует, словно влажные чешуйки облепили все тело. И тут же леденящая душу искра пробивает память: она вспоминает, что Рафаэль попросил этого полицейского установить местонахождение Пабло, и возможно, он звонил лишь по этому поводу, и ни по какому другому, несомненно, он хотел довести до сведения информацию и закрыть дело. Но страхи один за другим порождают отравляющие жизнь вопросы, на которые у нее нет ответов: а не идет ли этот офицер, у которого голос человека, явно что-то скрывающего, по другому, более важному следу? А если он нашел убийцу Рафаэля и пытается выследить его с осторожной расчетливостью тигра-людоеда? И ей неожиданно становится страшно от того, что следы дикого преступления, которые Цезарь полагал, что уничтожил с безупречным мастерством, вдруг попали в поле зрения следователей: вот следы, а вот еще, предъявленные как неопровержимые доказательства ее вины, — это как с занесенным песками мусором, который является взгляду, как только ветер на побережье задует посильнее. Беттина — это лепесток, дрожащий под порывами морского ветра, она закрывает лицо руками, начинает реветь, ее стенания слабнут под все уничтожающим страхом, охватившим ее, и тогда она думает, что беда никогда не приходит одна.

Беттина рассказала о странном звонке полицейского Цезарю, сирота сурово посмотрел на нее, попросил слово в слово передать краткий разговор с полицейским, в конце концов суровость на его лице сменилась дежурной улыбкой, он сказал, чтобы она успокоилась, потому что нет никакого повода для тревоги. Никакого? «А то, что я убила ножом Рафаэля, не является ли достаточным поводом, чтобы оказаться в тюрьме?» — причитала женщина, но Цезарь настаивал: он решит все проблемы, которые ее беспокоят, в конце концов, если нет тела, то нет и преступления, шептал он на ухо Беттине, чтобы успокоить ее. Беттина испуганно посмотрела на него глазами, полными первобытного ужаса, она опасалась, что раскроется то, что стало с телом ее мужа. «Не будет ли лучше сказать, что я убила в целях самообороны?» — не раз думала она. Но Беттина знала, что уже поздно отступать, все, что сделано, зафиксировано временем. Рафаэль убит, а Цезарь, ее племянник и любовник, хорошо позаботился о том, чтобы никто не раскрыл тайны неожиданного исчезновения старого булочника.

Нам стоит узнать кое-что занимательное: инспектор Франко Лусарди не имел ни единой правдоподобной версии странного исчезновения Пабло Марцолло, он даже не особо занимался этим делом. Когда к нему пришел Рафаэль Гарофало, он записал особые приметы внезапно испарившегося повара, его возраст, внешность, отличительные черты — все, что может позволить выделить его из человеческого моря, ежедневно заливающего городские улицы. А затем положил заявление, как он это имел обыкновение делать с заявлениями о пропаже человека, в ящик своего стола, где мертвым грузом они и лежат до тех пор, пока по прошествии нескольких месяцев бюрократического бездействия не перекочевывают без всякого разбирательства в папку с делами, закрытыми по причине недостатка информации.

Однако полицейского кое-что удивило: через три или четыре дня после звонка он неспешно прогуливался по улице Ривадавиа в сторону комиссариата и, проходя мимо «Альмасена» и увидев объявление о «празднике итальянской кухни», сообразил, что там жил Рафаэль Гарофало. Он остановился, поскольку не одно это вызвало его любопытство: Лусарди вспомнил, что именно там много лет назад нашли ребенка, который чудом выжил, питаясь мясом своей собственной умершей матери. Он попытался восстановить в памяти подробности — хоть и прошло уже пятнадцать лет или даже больше, но дело было столь странным, что он его не забыл окончательно. Он неспешно пересек улицу, подошел к ресторану, остановился перед доской объявлений и вгляделся в подпись повара. И воспоминания нахлынули на него: он снова увидел фотографии, заключение судмедэкспертизы, слова уборщицы, нашедшей тела младенца и матери, решение суда по делам несовершеннолетних. Не оставалось никаких сомнений: это было то самое имя — Цезарь Ломброзо. Лусарди почесал подбородок, поискал сигарету и закурил, с огромным наслаждением втянул дым и двинулся дальше по усаженной липами улице. Свежий осенний ветерок, недавно захвативший курортный город, наполнил его отравленные никотином легкие.