В детстве я жила с мамой, но много времени проводила с папиными родителями и их братьями и сестрами и часто бывала в семейном антикварном магазине в лос-анджелесском Чайна-тауне. «Компания Ф. Суйе-старшего» (The F. Suie One Company)располагалась в одном из зданий, уцелевших после второго пожара в Чайна-Сити. Покупатели входили в магазин через круглые «лунные» ворота, охраняемые двумя каменными львами. Каждое утро мой дедушка выставлял на тротуаре повозку, обитую пурпурным бархатом, чтобы завлечь клиентов. В главном зале раньше находились мелкие магазинчики. Там было множество загнутых кверху навесов, укромных закоулков, а в одной из комнат сохранился разрушенный колодец желаний. В 1981 году «Компания Ф. Суйе-старшего» переехала в Пасадену (где работает до сих пор). Несколько лет спустя старое здание в Чайна-Сити было признано небезопасным при землетрясениях, и его снесли. С тех пор множество магазинов и кафе на Спринг-стрит закрылось, люди переезжали или умирали. То же самое происходит сейчас в Новом Чайна-тауне — на смену старым сувенирным магазинам приходят модные галереи. В «Девушках из Шанхая» мне хотелось запечатлеть людей (и места), которых уже нет, которые много для меня значили и повлияли на становление моей личности.

Действие «Девушек из Шанхая» происходит в период между 1937 и 1957 годами. Многие расистские выражения тех дней кажутся мне омерзительными, но я использовала их ради исторической достоверности. Для передачи китайских слов — будь то путунхуа, уский диалект или сэйяп — я использовала принятую в то время систему Уэйда-Джайлза.

Вплоть до ноября 1935 года в Шанхае были в ходу серебряные доллары, после 1935 года в обращение вошли китайские юани. Я предпочла использовать в романе доллары и центы, так как они все еще были в обращении, кроме того, они более привычны западному читателю. Курс медяков к серебряным долларам был в то время весьма нестабилен — за доллар (или юань) давали от трехсот до трехсот тридцати медяков. Китайская валюта была крайне нестабильной — как по названию, так и по покупательской способности — до момента, когда к власти пришел Мао.

В 30-е годы в списках шанхайского бюро по социальным вопросам насчитывалось более восьмидесяти тысяч рикш — большинство из них содержало семьи из четырех человек на девять долларов в месяц. Возчики ютились в густонаселенных кварталах, порой по пятьдесят человек в одной комнате. В среднем они доживали до сорока трех лет, умирая, как правило, от туберкулеза, сердечной недостаточности, пневмонии или телесных увечий. Хотя возчики принадлежали к низшему слою населения, они пытались противостоять своей «карме бедности». Ассоциация взаимопомощи возчиков предоставляла возможность получить образование своим членам и их детям.

В 30-х годах Шанхай — азиатский Париж — был одним из самых современных городов мира. После 1949 года ночные клубы были закрыты, наряды спрятаны подальше, а уличные торговцы с их восхитительными угощениями почти полностью исчезли. Деятельность художников контролировала Ассоциация китайских работников искусств: согласно новым правилам, искусство должно было подчиняться политике и нести в себе политические и социальные идеи коммунистической идеологии. Позднее, во время «культурной революции», Цзян Цин, жена председателя Мао, запретила создание и публикацию плакатов с календарями, даже тех, на которых изображались цветущие крестьяне и богатый урожай. Тех же, у кого обнаруживали сохранившиеся с тридцатых годов календари с красотками, могли публично казнить.

Когда я впервые побывала в Шанхае, я видела здания в стиле ар-деко, мраморные залы и изящные виллы, но окружающий их мир был серым. Коммунизм мумифицировал некогда блестящий город. Но, как бы сказали Перл и Мэй, все возвращается к своим истокам. Теперь, в двадцать первом веке, Шанхай вновь может называться азиатским Парижем и его признают одним из величайших городов мира.

В наши дни люди приезжают на остров Ангела, чтобы устроить пикник, покататься на велосипедах и погулять. На острове расположен гарнизон, сохранившийся с Гражданской войны, форт, построенный во время испано-американской войны, санитарно-карантинный пункт, военное оборудование времен Второй мировой войны, бывшая площадка для запуска ракет «Найк» и давно закрытая иммиграционная станция. В период между 1910 и 1940 годами через эту станцию прошло более миллиона иммигрантов из восьмидесяти стран, в том числе около ста семидесяти пяти тысяч китайцев. На острове Эллис иммигрантам задавали двадцать девять стандартных вопросов; на острове Ангела китайцам задавали от двухсот до тысячи вопросов.

На несколько лет иммиграционную станцию закрывали для посещения — там производился ремонт и консервационные работы. В 2008 году меня пригласили совершить экскурсию по станции в компании тех, кто делал пожертвования на обустройство острова. Я никогда не подвергала сомнению отвагу тех, кто оставлял родину, чтобы приехать в США, но зрелище тех самых бараков и кабинетов, где держали под замком и допрашивали моих родственников, произвело на меня сильнейшее впечатление.

Наш экскурсовод утверждала, что в записях иммиграционной станции не содержится информации о побегах или самоубийствах. По ее словам, это все не более чем апокрифы. Однако члены нашей группы знали истории самоубийств и побегов, передававшиеся от семьи к семье, из поколения в поколение, снабженные весьма точными деталями и порождавшие страх перед призраками. Экскурсовод также сказала, что, согласно записям, на острове Ангела никогда не рождались дети. Ей самой это казалось крайне маловероятным. В конце концов, как за тридцать лет функционирования иммиграционной станции там могло не родиться ни одного ребенка? Она предположила, что в случае появления на свет младенца ему быстро выдавали американское свидетельство о рождении и высылали его вместе с матерью, дабы избежать проблем с бумагами.

В моей большой семье было множество бумажных сыновей, партнеров, жен и браков по сговору. Когда в начале девяностых годов я работала над книгой «На Золотой горе», несколько человек отказались беседовать со мной, объясняя это страхом перед депортацией в Китай. Даже в наши дни правда о получении гражданства скрывается в семьях от второго, третьего и даже четвертого поколений. Два года спустя мне написал один юноша, спрашивая, почему его бабушка с дедушкой относились к ним с отцом иначе, чем ко всем остальным своим детям и внукам. Я намекнула, что его отец мог быть бумажным сыном. Это оказалось правдой. Несколько дней спустя я встретила этого юношу, и он был совершенно подавлен. Люди, которых он считал своими родственниками, на деле никак не были с ним связаны. Все, что он знал о своих дедушках и бабушках, тетях и дядях, двоюродных братьях и сестрах, оказалось ложью.

Люди до сих пор предпочитают скрывать наличие бумажного родства в генеалогическом древе, а когда дело доходит до программы поощрения признаний (1956–1965 гг.), они, как правило, и вовсе замыкаются. К окончанию программы тринадцать тысяч восемьсот девяносто пять человек признались, тем самым выдав еще двадцать две тысячи восемьдесят три человека. Учитывая, что в пятидесятые годы американцев китайского происхождения насчитывалось сто семнадцать тысяч шестьсот двадцать девять человек (не считая Гавайских островов), можно сделать вывод, что был затронут огромный процент семей. Помимо всего прочего, это означало отступление от американской ассимиляционной политики. Даже сейчас программа поощрения признаний считается темным, постыдным и отвратительным пятном — этой точки зрения придерживаются не только те, кто признался, или те, кого выдали, но и само правительство. Во время одной из бесед в процессе создания этой книги мне сказали:

— Самоубийств было очень, очень много. Очень тяжело и больно вспоминать это время.

Другой человек сказал мне:

— Мы, кажется, никогда не говорили об этом с детьми. Потом добавил: — Пока мы живы, мы в опасности.