В конце собеседования председатель Пламб, как обычно, диктует краткое содержание нашего разговора и безо всякой радости произносит свое заключение:

— Рассмотрение этого дела длилось более четырех месяцев. Несмотря на то что данная женщина провела со своим мужем, претендующим на американское гражданство, очень мало времени, она родила на нашей станции. Всесторонне рассмотрев данный вопрос, мы пришли к соглашению по основным пунктам. Таким образом, Лу Цинь-ши предоставляется гражданство как жене гражданина Америки.

— Я протестую, — заявляет мистер Уайт.

— И я протестую, — вдруг говорит секретарь. Я в первый и последний раз слышу его голос.

В четыре часа того же дня входит конвоир и вызывает Лу Цинь-ши и Лу Цинь-ши — это наши старомодные имена замужних женщин.

— Сай кай, — говорит он, как обычно, перевирая выражение, означающее «Удачи!». Нам выдают удостоверения личности. Мне дают американское свидетельство о рождении Джой, в котором говорится, что она «слишком мала для измерения», иначе говоря, им было попросту лень возиться с ней. Я надеюсь, что эти слова избавят нас от подозрений по поводу сроков, которые могут возникнуть, когда мы встретимся с Сэмом и Старым Лу.

Наши соседки помогают нам упаковать вещи. Когда мы прощаемся, Ли-ши плачет. Мы с Мэй наблюдаем, как конвоир запирает за нами двери спальни, после чего следуем за ним по коридорам, а затем — на пристань, где садимся на паром до Сан-Франциско.

Чтобы добраться на пароходе «Гарвард» до Сан-Педро, мы платим четырнадцать долларов. Наученные опытом собеседований на острове Ангела, по пути мы репетируем историю о том, как не смогли попасть на корабль, как трудно нам было выбраться из Китая, чтобы встретиться с нашими мужьями, и какими сложными были допросы. Но все эти выдумки, как и правда, нам не пригодились. Когда Сэм встречает нас на причале, он просто говорит:

— Мы думали, что вы погибли.

Мы встречались всего три раза — в Старом городе, на свадьбе и в тот раз, когда он отдавал мне наши билеты и прочие бумаги. После слов Сэма мы безмолвно смотрим друг на друга. Я молча его разглядываю. Мэй отходит в сторону с нашими сумками. Младенец спит у меня на руках. Я не ждала объятий и поцелуев и не предполагала, что он как-то особенно воспримет появление Джой. Это было бы неуместно. Тем не менее наша встреча после долгой разлуки кажется мне очень странной.

В трамвае мы с Мэй садимся за Сэмом. В этом городе нет «домов высотой до неба» вроде тех, что есть в Шанхае. На протяжении всего пути я единственный раз вижу какую-то белую башню. Через некоторое время Сэм встает и делает нам знак следовать за ним. За окном раскинулась огромная стройка. Слева идет длинная полоса двухэтажных кирпичных зданий, на некоторых из них висят китайские вывески. Трамвай останавливается, мы выходим и идем в глубь квартала. На табличке значится: «Лос-Анджелес-стрит». Мы пересекаем улицу, обходим рынок, в центре которого возвышается эстрада, минуем пожарную станцию и сворачиваем на уходящую влево аллею Санчес, застроенную очередными кирпичными зданиями. Мы входим в дверь, на которой вырезана надпись «Владение Гарнье», идем по темному проходу, поднимаемся на один пролет по деревянным ступеням и шагаем по коридору, пахнущему плесенью, едой и грязными пеленками. Перед тем как открыть дверь в квартиру, где живет семья Лу, Сэм медлит. Он поворачивается и бросает на нас с Мэй взгляд, в котором мне видится сочувствие. Затем открывает дверь, и мы входим.

Первое, что поражает меня, — это бедность, грязь и запущенность жилища. К стене сиротливо жмется диван, покрытый крашеным лиловым покрывалом. В центре комнаты стоит стол, вокруг него — шесть грубых стульев. Рядом со столом — плевательница, которую никто не позаботился отодвинуть в угол. С первого взгляда видно, что ее давно не опустошали. На стенах нет ни фотографий, ни рисунков, ни календарей. На грязных окнах нет занавесок. С порога я вижу крохотную кухню, размером не больше конторки, и семейный алтарь.

К нам подбегает низенькая полная женщина с заколотыми в пучок волосами, восклицая на сэйяпе:

— Добро пожаловать! Добро пожаловать! Наконец-то вы здесь! — Затем она кричит, обернувшись: — Они здесь! Они приехали! — Она протягивает руку в сторону Сэма. — Позови старика и моего мальчика. — Когда Сэм выходит из комнаты, она вновь переключает внимание на нас. — Дайте мне ребенка. Дайте взглянуть! Дайте взглянуть! Я твоя Иен-иен, — мурлычет она Джой, используя слово, которым на сэйяпе дети называют бабушку. Повернувшись к нам с Мэй, она добавляет: — Можете и вы меня звать Иен-иен.

Наша свекровь старше, чем я думала, особенно если учесть, что Вернону всего четырнадцать. Она выглядит почти на шестьдесят лет и кажется старухой по сравнению с мамой, которая умерла в тридцать восемь лет.

— Сначала я посмотрю на ребенка, — кто-то сурово говорит на сэйяпе. — Дайте его мне.

В комнату входят Старый Лу, одетый в длинное китайское платье, и Верн, который не слишком повзрослел с нашей последней встречи. Мы с Мэй ждем, что нас будут спрашивать, где мы были и почему так долго добирались сюда, но старик не выказывает к нам никакого интереса. Я передаю ему Джой. Он кладет ее на стол и грубо раздевает. Она плачет, испугавшись прикосновений его костлявых пальцев, восклицаний бабушки, неожиданной жесткости стола и того, что ее вдруг раздели.

Увидев, что это девочка, Старый Лу отдергивает руки. Отвращение искажает его лицо.

— Вы не написали, что это девочка. А должны были. Мы бы не стали готовить праздник.

— Естественно, нужно отпраздновать ее первый месяц! — визгливо вклинивается моя свекровь. — Надо праздновать первый месяц каждого ребенка, даже если это девочка. В любом случае теперь уже ничего не поделаешь. Все уже приглашены.

— Вы что-то приготовили? — спрашивает Мэй.

— Все готово! — объявляет Иен-иен. — Вы ехали с пристани дольше, чем мы думали. Все уже ждут в ресторане.

— Уже? — повторяет Мэй.

— Уже!

— Может быть, мы переоденемся? — спрашивает Мэй.

Старый Лу хмурится:

— Нет времени. Вам ничего не нужно. Вы теперь не важные персоны. Нет нужды продавать себя.

Будь я храбрее, я бы спросила, почему он так грубо и зло с нами разговаривает, но мы не пробыли в его доме и десяти минут.

— Все-таки надо ее как-нибудь назвать, — говорит Старый Лу, кивая на мою дочь.

— Ее зовут Джой, — говорю я.

— Не подходит, — фыркает он. — Лучше Чжао-ди или Пань-ди.

Я краснею от злости. Именно об этом нас предупреждали на острове Ангела. Я чувствую, как Сэм касается моей талии, но его успокаивающий жест заставляет меня поежиться, и я отхожу в сторону.

Чувствуя, что что-то не так, Мэй спрашивает меня на уском диалекте:

— Что он говорит?

— Он хочет, чтобы мы назвали Джой Призывание-брата или Надежда-на-брата.

Глаза Мэй сужаются.

— Не смейте говорить в моем доме на тайном языке, — требует Старый Лу. — Я должен понимать все, что вы говорите.

— Мэй не говорит на сэйяп, — объясняю я. Внутри у меня все переворачивается при мысли об именах, которые он придумал для Джой. Ее пронзительные крики по-прежнему сотрясают неодобрительное молчание, повисшее в воздухе.

— Только сэйяп, — повторяет старик, постукивая по столу. — Если я услышу, что вы говорите на любом другом языке — даже по-английски, — положите пять центов в кувшин. Ясно?

Его нельзя назвать высоким или крепким мужчиной, но всем своим видом он как будто говорит: только попробуйте со мной поспорить! Мы здесь впервые, Иен-иен прижалась к стене, как будто желая с ней слиться, Сэм с момента нашей встречи не сказал и двух слов, а Вернон стоит в стороне, нервно переминаясь с ноги на ногу.

— Оденьте Пань-ди, — приказывает Старый Лу. — А вы — причешитесь. И наденьте это.