В следующее воскресенье я, как обычно, иду с Джой в церковь. Слушая проповедь, я вспоминаю о своем первом знакомстве с Богом. Как-то раз, когда я была маленькой, на улице напротив нашего дома в Шанхае ко мне подошел ло фань,одетый в черное, и предложил купить у него Библию за два медяка. Я попросила денег у мамы, но она оттолкнула меня, сказав:

— Передай своему единобожнику, что ему лучше бы поклоняться своим предкам — это ему принесет больше пользы после смерти.

Вернувшись на улицу, я извинилась перед священником, что заставила себя ждать, и передала ему мамины слова. Тогда он отдал мне Библию бесплатно. Это была моя первая книга, и я ей очень обрадовалась, но той же ночью, когда я заснула, мама выбросила ее. Но священник не сдавался. Он пригласил меня в методистскую миссию, сказав, чтобы я просто приходила поиграть. Потом он предложил мне бесплатно посещать школу при миссии. Мама с папой не могли отказаться от такого выгодного предложения. Когда Мэй подросла, она присоединилась ко мне. Но мы не запоминали все эти разговоры об Иисусе. Мы были рисовыми христианами [29]и, с удовольствием пользуясь предоставляемыми иностранными бесами едой и уроками, не обращали внимания на их слова и верования. Когда мы стали красотками, те хилые ростки, которые успело в нас пустить христианство, окончательно увяли. После того, что произошло с Китаем, Шанхаем и со мной и мамой в хижине, я совсем перестала верить в существование Бога, единого, всемогущего и всемилостивого.

За последнее время мы столкнулись со множеством испытаний и потерь, худшей из которых была смерть моего сына. Я принимала китайские травы, делала приношения предкам и гадала по своим снам, но все это не помогло мне, да и не могло помочь, потому что я искала помощи не там, где должна была. Сидя на жесткой церковной скамье, я начинаю молиться: не об отце Лу, чья многотрудная жизнь подходит к концу, не своем муже, который несет все семейные тяготы на своем стальном веере, не о моем умершем сыне, не о Верне, чьи кости разрушаются у меня на глазах; я прошу мира своей душе, сил увидеть смысл во всех происходящих со мной бедах и веры в то, что за эти страдания я буду вознаграждена в раю.

Полив баклажаны и помидоры, я подтягиваю шланг к огурцам, которые оплетают шпалеры, стоящие у печи для сжигания отходов. Затем я сворачиваю шланг, ныряю под бельевую веревку и иду к веранде. Сейчас раннее утро воскресенья, и день обещает быть знойным. Я люблю американское слово «зной» — в этом засушливом городе оно обретает свой смысл. В Шанхае нам всегда казалось, что мы можем свариться во влажном воздухе.

Когда мы переехали в этот дом, я сказала Сэму, что хочу, чтобы у нас всегда была еда, и хочу устроить здесь свой маленький Китай. Тогда Сэм вместе с парой дядюшек вскопал мне лужайку, и я устроила там огород. Я вернула к жизни хризантемы, которые восхитительно цвели прошлой осенью, и выходила герань, растущую рядом с верандой. За последние два года я добавила в саду горшки с цимби-диумами, [30]кумкватом и азалиями. Попытка вырастить любимые в Китае пионы потерпела неудачу: здесь для них слишком жарко. С рододендроном я тоже потерпела поражение. Сэм попросил меня посадить бамбук, теперь нам все время приходится обрезать его, чтобы он не разросся чрезмерно.

Поднявшись по ступенькам, я вхожу на веранду, бросаю фартук на стиральную машину, застилаю кровати Мэй и Джой и отправляюсь на кухню. Мы с Сэмом владеем этим домом совместно с остальными членами семьи, но старшая женщина в семье — я. Кухня принадлежит мне, и в этой кухне в буквальном смысле хранится мое богатство. Под раковиной стоят две банки из-под кофе: в одну из них мы складываем жир с бекона, в другую — деньги на учебу Джой. Стол покрыт клеенкой, в термосе — горячая вода, чтобы быстро приготовить чай. На плите всегда стоит вок, в горшке на одной из задних горелок кипят травы, из которых готовится настой для Верна. Я собираю поднос с завтраком и несу его по коридору.

Комната Верна принадлежит мужчине, навсегда оставшемуся мальчиком. Кроме шкафа с одеждой Мэй — единственным напоминанием о том, что он женат, — комнату украшают склеенные и раскрашенные им модели. К потолку подвешены на леске реактивные истребители. От пола до потолка стеллажи уставлены кораблями, субмаринами и гоночными автомобилями.

Верн слушает радиопередачу о войне в Северной Корее и угрозе коммунизма и работает над очередной моделью. Я ставлю поднос, поднимаю бамбуковую занавеску и открываю окно, чтобы он не дышал клеем.

— Тебе что-нибудь принести?

Он ласково мне улыбается. После двух лет болезни мягких костей он выглядит как маленький мальчик, пропускающий занятия из-за болезни.

— Краски и кисти.

Я ставлю их рядом с кроватью.

— Сегодня с тобой будет твой отец. Если что-то понадобится — позови его.

Мне не страшно оставлять их наедине, потому что я в точности знаю, каким будет их день: Верн будет возиться с моделью, съест простой обед, запачкает штаны и снова возьмется за модель. Отец Лу сделает небольшую уборку, приготовит тот самый простой обед и, чтобы избежать возни с грязной задницей сына, сходит за газетой и уснет до нашего возвращения.

Помахав Верну, я отправляюсь в гостиную, где Сэм устроил семейный алтарь. Он кланяется фотографии Иен-иен. Поскольку у нас есть фотографии не всех умерших членов семьи, Сэм положил на алтарь один из маминых мешочков-талисманов и поставил фигурку рикши, символизирующую его отца. В крохотной шкатулке хранится локон моего сына. Чтобы почтить память своей семьи, Сэм поставил на алтарь керамические фрукты, сделанные в деревенском стиле.

Я полюбила эту комнату. На стену над кушеткой я повесила семейные фотографии. Каждую зиму мы ставим в угол пушистую елку и украшаем ее красными шарами. На окна фасада мы вешаем рождественские гирлянды, чтобы их свет возвещал о рождении Христа. В холодные ночи мы с Мэй и Джой по очереди стоим над решеткой радиатора — теплый воздух раздувает наши фланелевые сорочки, и мы становимся похожи на снеговиков.

Джой помогает своему деду сесть в кресло и наливает ему чай. Я горжусь тем, что моя дочь выросла по-китайски воспитанной девочкой. Она почитает своего дедушку больше остальных членов семьи, в том числе меня и ее отца. Она признает, что он не только должен знать обо всем, что с ней происходит, но и имеет право решать, что ей делать. Он считает, что ей нужно научиться вышивать, шить, убираться и готовить. После школы она делает в сувенирном магазине много из того, чем когда-то занималась я, — подметает, вытирает пыль и наводит блеск. Отец Лу говорит, что важно вырастить из нее хорошую жену и мать его правнуков, и мы стараемся считаться с его мнением. Несмотря на то что его мечтам вернуться в Китай уже не суждено сбыться, он до сих пор повторяет:

— Пань-ди не должна слишком уж американизироваться. Когда-нибудь мы все вернемся в Китай.

Подобные высказывания говорят о том, что он постепенно уходит. Трудно поверить, что он когда-то управлял нами, а мы боялись его. Мы называли его Стариком, но теперь он в самом деле постарел: он постепенно слабеет, уходит от нас и теряет память, силу и связь с тем, что всегда было смыслом его жизни: деньгами, бизнесом и семьей.

Джой кивает дедушке, и мы с ней уходим на воскресную службу в методистской церкви. После окончания проповеди мы идем на главную площадь Нового Чайна-тауна, где в одном из залов здания нашего союза нас ждут Сэм, Мэй, дядя Фред, Марико и их дочери. Все мы вступили в союз, объединяющий членов конгрегационалистской, пресвитерианской и методистской церквей Чайна-тауна. Раз в месяц мы встречаемся и, положив правую руку на сердце, с гордостью повторяем клятву верности флагу. Затем все высыпают на Бамбу-лейн, погружаются в свои седаны и отправляются на пляж Санта-Моника. Сэм, Мэй и я садимся на переднее сиденье нашего «крайслера», Джой вместе с сестрами Хэзел и Роуз мостятся на заднем. Мы возглавляем вереницу автомобилей, двигающихся по Сансет-бульвар. Нас обгоняют автомобили с огромными «плавниками», в их ветровых окнах сверкает летнее солнце. Мы проезжаем мимо старомодных дощатых домов в Эко-парке, розовых особняков в Беверли-Хиллз, сворачиваем к Уилшир-бульвар и движемся на запад мимо огромных, как ангары В-29, [31]супермаркетов, парковок, лужаек размером с футбольные поля и каскадов бугенвиллей и вьюнка.