— Ты его видел? — спросила я.

Таттон понизил голос:

— Я — нет, но Седар однажды ночью видела его во дворе. Он бродил вокруг дома, в голубой форме, ботинках и белой пилотке.

— А мистер Карр–Браун слышал про Призрак Солдата?

— Да, мисс. Только он говорит, что все это чепуха и суеверия.

Каждое утро по дороге домой Джозеф Карр–Браун наведывался в конюшню. В течение всего дня снизу, с дороги, до меня доносилось его посвистывание. Почему–то в его присутствии я терялась и от смущения становилась бестолковой. Как, например, в тот раз, через несколько дней после того, как я начала работать, когда он спросил: «Селия, тебе нравятся лошади?» — и я ответила: «Да, сэр».

— Какая твоя самая любимая?

— Диаманд, — почему–то вдруг сказала я.

— Но Диаманд же мул, а не лошадь!

— Разве они так уж сильно отличаются? — спросила я.

Голубые глаза сузились, как будто он не мог понять, говорю я серьезно или шучу.

— Ну, для начала, у них более крупная голова. Хвост короткий, наподобие коровьего. Глаза больше, а уши длиннее. Да и вообще, это совсем другие животные!

Несколько раз он ловил меня на том, что я использовала щетку вместо гребня.

— Ты ведешь рукой не в ту сторону, — сказал он. — Вычесывай по шерсти, а не против. — И он взял мою руку и провел по длинной лошадиной спине. — Видишь, как растут волосы. Нужно полагаться на чутье.

Таттон говорил, что, будучи человеком хорошим и добрым, мистер Карр–Браун тем не менее не выносит людей двух разновидностей: дураков и трусов. Обнаружив, что Таттон и Рут пытаются развести костер рядом с конюшней, он сорвал ветку с мангового дерева и отстегал их обоих. С тех пор мальчик его побаивался. Таттон рассказал также, что по меньшей мере трое из работников Таманы были пойманы на воровстве.

— И всех троих тут же уволили, несмотря на то что мистер Карр–Браун знал их еще детьми. Одному из них было уже за пятьдесят. Он всю жизнь прожил в Тамане и не знал ничего другого. И мистер Карр–Браун вышвырнул его вон, как бродячую собаку. Как бедняга ни умолял, ему не разрешили вернуться. Если уж мистер Карр–Браун что решит, так все.

Закончив работу, мы с Таттоном вместе шли домой. Я останавливалась у большого дома и заглядывала в кухню, где Долли в это время обычно готовила мистеру и миссис Карр–Браун на ланч что–нибудь горячее. Еда должна была стоять на столе ровно в двенадцать тридцать. Седар накрывала на стол. Если оставалось что–то лишнее, кусок мяса, или пирог, или батон, Долли передавала сверток для тети Сулы, и мы съедали это на ланч. Долли говорила:

— Кому все это есть, когда дети здесь уже больше не живут? Для кого я все это готовлю? Мадам все равно только клюет, как птичка.

Уходя, я непременно спрашивала, была ли уже сегодня почта.

— Нет, детка, для тебя ничего нет, — говорила Долли. — Зайди утром. Завтра тоже будет день.

И я ощущала одновременно и разочарование, и облегчение — отсутствие новостей все–таки лучше, чем плохие новости.

Время от времени, когда мистер Карр–Браун разрешал, я брала Мило и медленно ехала по полям к цитрусовым рощам. Был и другой путь — по настоящей дороге, вокруг леса, по ней, конечно, было легче ехать верхом. Холмы, покрытые вьющимися растениями с плотными красными цветками и огромными папоротниками, были совсем рядом. Почему–то от всей этой красоты мне становилось грустно. Доехав до садов и осмотрев цитрусовые деревья, я поворачивала назад. Порой я чувствовала себя такой несчастной, что готова была скакать до Аримы и потом дальше до самого Порт–оф–Спейн.

Несмотря на то что на сердце у меня было тяжело, что–то в пейзажах Таманы — может быть, бескрайний простор — действовало на меня успокаивающе. Ничего не изменилось, но в то же время изменилось все.

Каждый день после обеда к нам заезжал Джозеф Карр–Браун. Вытянув длинные ноги, он усаживался на веранде. Тетя Сула заваривала чай и подавала к нему что–нибудь сладкое: песочное печенье, кекс, бисквит. Мистер Карр–Браун не может пройти мимо сладкого, говорила она. Они сидели и разговаривали легко и непринужденно, как давние друзья. Иногда тетя Сула вынимала колоду карт, и мы втроем играли в простую игру под названием «сердечки».

— Поверни руку, — говорил Джозеф Карр–Браун. — Я не хочу видеть твои карты.

И я прижимала свои карты почти к самому лицу, но потом забывалась, и какая–нибудь карта обязательно выпадала.

— И почему эта девочка хочет показать мне все, что у нее есть, — говорил он, и мы с тетей Сулой дружно смеялись. Иногда, когда он отпускал особенно удачную шутку, тетя Сула хохотала до слез.

Он научил меня тасовать карты, показал, как поровну делить их на три кучки, прижимать пальцами, с помощью большого пальца поддевать за уголки, выгибать ладони аркой, чтобы получился «мостик».

— Твои великосветские приятели из Порт–оф–Спейн захотят узнать, где ты научилась всем этим приемам. Скажи им: «В карточном салоне Сулы».

Тетя Сула рассказала мне, что когда дети Джозефа Карр–Брауна были маленькими, он каждый день играл с ними в стеклянные шарики. Они располагались внизу под домом, где он специально положил каменную плиту, на которой было очень удобно играть. Он вырезал для них какие–то особые игральные палочки, раскрасил их в яркие цвета. Он разбил для детей площадку для игры в крикет и бейсбольное поле. Он построил им игрушечный домик из красного дерева, в котором почти что можно было жить. Очень часто он усаживал их в машину и вез в Балландру, где они купались в Атлантическом океане.

— Они цеплялись за него, как за плот. Море там может быть опасным.

Однажды днем по дороге домой я вспомнила, что тетя Сула просила меня зайти в курятник и взять несколько яиц нам на ужин. Через проволочную сетку я увидела Рут, игравшую с куклой.

— Добрый день, мисс, — просияв, сказала она.

— Сейчас каникулы, ты, конечно, рада, что не надо ходить в школу? — спросила я, пролезая под низкими воротами.

В загончике находилось десятка два или около того цыплят, они разгуливали вокруг Рут, время от времени склевывая что–то с земли.

— Да, мисс. А вы не согласитесь со мной немножко поиграть?

— Может быть, — ответила я, еще не замечая змею, которая медленно ползла по направлению к девочке. Но в следующий момент я ее увидела: толстую черно–желтую змею, которая была уже в нескольких дюймах от ног Рут. Курица–несушка неподвижно сидела на своем гнезде как заколдованная. Рут тоже наконец заметила змею. Говорят, что змеи умеют гипнотизировать детей и животных. Внезапно, как будто кто–то разрушил чары, раздались крики и кудахтанье. Вбежав в загончик, я подхватила Рут на руки. До смерти перепуганная, она залезла мне на спину и прижалась, как краб к скале. Наседка, хлопая слабыми крыльями, прыгала вокруг гнезда. Укрывшись за заборчиком, мы в ужасе наблюдали, как змея раскрыла пасть и начала заглатывать яйца — все семь штук, одно за другим. После того как все яйца исчезли, змея скользнула в дальний угол загончика, свернулась там кольцом и, видимо, заснула.

В этот момент откуда–то появился Джозеф Карр–Браун.

— Почему вы не позвали меня? — спросил он и тут же сделал нечто, поразившее меня: сорвал с плеча дробовик, прицелился и выстрелил. Голова змеи разлетелась на куски. Я прикрыла ладонью глаза Рут, чтобы она не видела кровавого месива. Джозеф Карр–Браун сказал, чтобы я собрала яйца. Я послушно подошла к мертвой змее, вытащила яйца у нее из горла (ни одно даже не треснуло) и аккуратно положила в гнездо. Очень скоро курица уже вновь сидела на них, и через четыре дня вылупились цыплята.

Когда я рассказала о происшествии тете Суле, она сказала, что надо было иметь мужество, чтобы войти в загончик и спасти Рут.

— Не каждый отважится на такое. Ты очень храбрая, — сказала она, — как и мистер Карр–Браун.

На следующий день в конюшне Джозеф Карр–Браун спросил, как я себя чувствую.