Я продолжала протирать полки шкафчика.

— Да, миссис Родригес, спасибо, я очень хорошо провела время.

— Прекрасно! — сказала она, явно сгорая от желания узнать подробности. — Приятно слышать. Вы ходили в кино?

Не оборачиваясь, я ответила:

— Да, мадам. Мы смотрели «Унесенные ветром».

— Как романтично! — Из узла у нее на голове выскочила прядь, она подняла ее наверх и заколола. — Как ты думаешь, вы еще пойдете куда–нибудь вместе?

Это прозвучало, как будто мы были подругами и привыкли обмениваться секретами.

Я прополоскала тряпку в тазике и тщательно выжала. Потом я стала протирать большие керамические горшки, старательно счищая грязь с ручек и крышек. Их уже давно не чистили.

— Посмотрим, — сказала я. — Я не хочу торопить события.

— Конечно! Но теперь, когда он у тебя на крючке, нельзя позволить ему ускользнуть. Вильям — очень хорошая партия.

Она широко улыбалась.

— Нет, мадам, — сказала я, вытирая руки о фартук и глядя ей прямо в глаза. — Не беспокойтесь, уж теперь я его не упущу.

С тех пор так и пошло: «А не сказал ли он чего–нибудь особенного? Проявляет ли он к тебе внимание? Заходили ли вы куда–нибудь после кино?»

Я никогда не вдавалась в подробности. Обычно я просто улыбалась и кивала, предоставляя ей домысливать все, что вздумается. Моя сдержанность ее не останавливала, а, наоборот, только раззадоривала. Если рядом оказывалась Марва, Элен Родригес многозначительно кивала и подмигивала. Марва обычно отвечала:

— Эта девчонка не любит раскрывать свои карты. — Или: — Да из нее никогда слова не вытянешь.

Мне хотелось спросить, с чего вдруг Марва так заинтересовалась моей личной жизнью.

— Дело в том, — сказала я однажды, когда они вдвоем начали уж очень досаждать мне расспросами, — что нельзя много рассказывать — можно сглазить.

— Да это все предрассудки, Селия! Если Богу угодно, чтобы вы с Вильямом были вместе, то ничто не в силах этому помешать.

Элен Родригес начала дарить мне одежду. Она так сильно похудела, говорила она, что уже никогда не сможет надеть эти платья и юбки; не выбрасывать же их на улицу.

— Пожалуйста, возьми это себе, — говорила она, раскладывая вещи на своем швейном столике. — Так важно чувствовать себя хорошо одетой, когда встречаешься с молодым человеком.

Вначале мне было неловко. Но потом я подумала: почему бы и нет, сама я ведь никогда не смогу купить себе такие вещи. В те дни, когда Вильям должен был за мной зайти, Элен Родригес часто спускалась вниз посмотреть, что я надела. Она могла поправить воротничок или лямку, одернуть подол. Если при этом присутствовал доктор Эммануэль Родригес, он обычно просил ее не суетиться.

— Оставь ее в покое, Элен. Она сама знает, что ей надеть.

Марва говорила, что я, наверно, родилась под счастливой звездой:

— Я никогда не видела, чтобы она о ком–нибудь так заботилась. Посмотри, сколько одежды она тебе отдала. Она обращается с тобой почти как с дочерью.

Возвращаясь домой, я часто замечала свет в окне спальни Элен Родригес или слышала ее шаги наверху и понимала, что она дожидалась моего возвращения. Это очень раздражало доктора Эммануэля Родригеса, который предпочитал наведываться в мою комнату, убедившись, что его жена уже спит.

— Ты держишь хозяйку в тонусе, — полушутя говорил он, — а заодно и меня.

В тот вечер мы вернулись, посмотрев «Злые и красивые» с Ланой Тернер и Кирком Дугласом. Вильям прошел на кухню выпить воды, и в это время Элен Родригес прокричала сверху, что на столе меня ждет письмо. Его сначала по ошибке отнесли в другой дом, и кто–то уже вечером бросил его в наш почтовый ящик. Я сразу же пошла в столовую. Письмо было от тети Тасси. Еще не открыв его, я откуда–то уже знала, что оно содержит хорошие новости.

Но все было даже лучше, чем я могла надеяться.

Тетя Тасси писала, «чтобы сообщить» мне, что «случилась ужасная беда». Романа по ошибке обвинили в чем–то «нехорошем», чего он якобы не совершал. В дело вмешалась полиция. Романа арестовали, и тете пришлось срочно искать деньги, чтобы внести за него залог. Все дело «было сплошным недоразумением», и Роман ужасно переживал. В тот день, когда его выпустили под залог, он остался дома и напился — напился гораздо сильнее, чем обычно. Когда все легли спать, он вышел из дома и направился на Курланд–Бей. Тетя Тасси не сомневалась, что он пошел туда, чтобы «подумать о разных вещах». Потому что время от времени каждому из нас нужно побыть одному и как следует подумать. Какие–то люди — возможно, те рыбаки и бродяги, которые вечно околачиваются на Курланд–Бей — эти подонки, это отребье, вероятно, прослышав обо всей той напраслине, которую возвели на Романа, набросились на него и избили. Они избивали его палками. Они забили его до смерти. Они изуродовали его так, что его невозможно было узнать. На следующий день двое ребятишек нашли его на песке, и все вокруг было черно от крови. Тетя Тасси сокрушалась, как это она заранее не поняла, что нужно ждать беды, ведь именно в тот вечер она видела, как из башмака Романа выполз скорпион — верный знак смерти.

Тетя Тасси никак не может прийти в себя от потрясения. Все знают, как сильно она любила Романа. Вера и Вайолет тоже в ужасном состоянии. Они не могут поверить, что их папочка умер. Тетя Тасси надеется, что когда–нибудь я все же вернусь в Черную Скалу и мы помиримся. «Что ни говори, родная кровь есть родная кровь», — отмечала она. Куда вдруг подевались все ее бывшие друзья? А она знает, сердцем чувствует, что Роман не мог совершить того, что на него наговаривают. И она всегда знала, что дочка Маккензи — выдумщица и лгунья. Почему же все поверили ей, а не тете Тасси? «Не зря говорят, — добавляла она в конце, — что друзья познаются в беде».

Дочитав письмо, я закричала:

— Благодарю тебя, Господи! Благодарю тебя!

В комнату вбежал Вильям:

— Что такое? Что случилось?

Я воскликнула:

— Неважно, неважно, просто есть что отпраздновать!

Вильям обрадовался, потому что как раз собирался пригласить меня завтра сходить на Шарлот–стрит послушать, как поют «Нью–Таун Сингере». Все время, пока мы шли домой, он раздумывал, как бы мне об этом сказать, но так и не решился, потому что был уверен, что я откажусь. Я сказала:

— Конечно! Конечно, давай сходим на Шарлот–стрит послушать музыку!

В дверях уже стояла Элен Родригес:

— Что это, Селия? Хорошие новости?

Ночью, у меня в комнате, доктор Эммануэль Родригес тоже захотел узнать, почему у меня такое хорошее настроение.

— Твои глаза так и сияют. Селия, я никогда не видел тебя такой. Что случилось? Это как–то связано с твоей тетей? С той, что на Тобаго?

И тогда я сказала ему:

— Вы всегда хотели знать, кто был мой первый мужчина. Так вот, его звали Роман Бартоломью, и сегодня я узнала, что он умер. И я ужасно счастлива, потому что это значит, что есть Бог на свете.

Мы сидели на веранде, пили английский чай, наслаждались прохладой уходящего дня, и тетя Сула учила меня вязать. Я быстро ухватила главное, чем очень порадовала тетю: накинуть нитку на палец, поддеть снизу крючком, протащить через петлю.

— Ты совсем как я. Я тоже очень быстро научилась и потом вязала все эти годы. Когда ты выйдешь замуж, захочешь, чтобы у тебя в доме были вязаные вещицы. Лучше начать уже сейчас. Можно вязать и детские вещи — это просто и быстро.

Мне было очень трудно представить, что когда–нибудь я выйду замуж.

— А ты, тетя Сула? Почему ты не вышла замуж?

— Нужно встретить человека, который тебе подходит.

— А ты когда–нибудь была влюблена?

Она слегка улыбнулась.

— В кого?

— Все вопросы да вопросы! Это было очень, очень давно.

— Как ты поняла, что любишь его?

— Ну, мне хотелось все время быть с ним. Когда я видела его, сердце начинало стучать, как барабан. — Она похлопала себя по груди.