Зайдя в маленькое почтовое отделение, я проверила, нет ли чего–нибудь для меня. Остановилась возле бара Джимми, но не стала заходить, а пошла дальше, к бару дядюшки К. Там не было никого, кроме старого бармена. В помещении пахло табаком и несвежим пивом. Бармен спросил, может, я кого–то разыскиваю.

— Призрак Романа Бартоломью, — ответила я, криво улыбнувшись.

Бармен удивился, но потом сделал жест, как будто отмахивался от мухи:

— Роман сейчас там, где ему самое место — в аду.

Потом я зачем–то взобралась на Каменистый Холм и дошла до дома старого Эдмонда Диаза. Отсюда начиналась узкая тропинка, устланная толстым слоем листьев, которая вела к дому миссис Джеремайя. Все было точно таким, как мне помнилось. Где сейчас миссис Джеремайя? Хотелось верить, что она покоится с миром.

Домой я пошла по Курланд–Бей. Там не было ни одного рыбака. Пеликаны ныряли в море, а потом высоко поднимали головы с наполненными рыбой мешками под клювами. Волны, более высокие в это время года, разбивались о черные скалы. Я прошла дальше, туда, где пляж становился уже. На песке лежали кучки разбитых кораллов, раковины, прибитые к берегу деревяшки. При прикосновении дерево оказывалось мягким. Я подошла к темному раскидистому мангровому дереву, кишевшему голубыми крабами, они меня больше не пугали.

Джоан Мэйнгот жила в маленьком домике на участке за домом ее матери.

— Селия? — неуверенно спросила она, прищурившись, будто меня было так трудно узнать.

— Да, Джоан, — сказала я. — Помнишь меня?

И я рассмеялась, а потом рассмеялась и она. Джоан пригласила меня в дом и дала подержать своего сына. Его назвали Уилфридом, в честь ее отца.

— Ты не представляешь, как мы до сих пор скучаем по папе. Дня не проходит, чтобы я о нем не вспоминала.

От маленького Уилфрида пахло мылом и детской присыпкой; его кожа была нежной, как кожица молодой сливы. Я заглянула в его влажные темные глазки.

— Как хорошо, — сказала Джоан. — Наверно, ты ему понравилась — до этого он целый день капризничал.

Джоан повзрослела и немного поправилась. Она показала мне свой дом. Видно было, как она им гордится, особенно когда она завела меня в их с мужем спальню. На стене висела их свадебная фотография. Джоан в длинном белом кружевном платье выглядела очень элегантно. Лицо ее мужа показалось мне знакомым, но я не могла вспомнить, как его зовут.

— Не знаю, как долго ты здесь пробудешь, может быть, успеешь с ним познакомиться, — сказала сияющая Джоан. — Он сейчас в Гайане, моет золото на приисках.

С Уилфридом на руках я пересекла лужайку и подошла к дому миссис Мэйнгот, где нас уже ждала тетя Тасси.

— Вы только посмотрите на него! — воскликнула она и ловко взяла мальчика на руки.

Во дворе росла крупная агава и несколько помельче, с более короткими шипами.

— Сейчас у него такой возраст, что за ним глаз да глаз нужен, особенно с этими колючками, — заметила тетя Тасси, поднимаясь по ступенькам.

Мы расселись на веранде, и миссис Мэйнгэт подала чай, а к нему сладкие булочки и кокосовый кекс из кондитерской в Бакуу.

— Селия так шикарно выглядит, — сказала Джоан и наклонилась, чтобы получше рассмотреть серьги, подаренные мне доктором Эммануэлем Родригесом. Она спросила, какие у меня планы.

— Еще точно не знаю.

— Ты всегда говорила, что хочешь уехать в Англию.

— Говорила, — сказала я и посмотрела на тетю Тасси.

Миссис Мэйнгот сказала:

— А помнишь, мы все время говорили, какая странная девочка Селия?

— Ну, как видишь, все наладилось, — ответила тетя Тасси.

Мое сердце наполнилось теплом и любовью.

В течение дня Вера и Вайолет работали в отеле Блу–Рейндж, но по вечерам возвращались домой. Они казались вполне довольными жизнью: шили, болтали, слушали радиоприемник, деньги на покупку которого скопили совместными усилиями.

Как–то вечером, при свечах, я стала учить их играть в «сердечки». Они быстро ухватили суть. Увидев, как я мастерски тасую колоду, тетя Тасси широко раскрыла глаза:

— Где ты этому научилась?

Я ответила:

— У своего отца. В карточном салоне Сулы.

И мы все переглянулись.

Все это время я чувствовала, как растет мой ребенок. Скоро мое состояние можно будет заметить, я уже чувствовала, что одежда стала мне тесна. Я слышала, как это бывает: вроде бы ты такая же, как была, и вдруг в одну минуту становишься огромной, как бочка, и всем уже все понятно. Я готова была рассказать тете Тасси. Но в то же время мне хотелось подождать еще несколько дней, чтобы все как следует успокоилось и утряслось.

Около шести утра нас разбудил стук в дверь. Петух еще только собирался закукарекать. Я услышала, как одна из сестер встала и подбежала к двери. Потом я услышала ее громкий голос:

— Кто вам нужен? Вы пришли не в тот дом!

Выпрыгнув из кровати, я натянула платье и выбежала из комнаты. На ступеньках стоял запыхавшийся, разгоряченный Вильям, в старенькой рубашке, брюках и сандалиях. Я воскликнула:

— Вильям, почему ты не предупредил, что приедешь?

Тетя Тасси уже стояла позади меня.

— Кто это, Селия? Ты его знаешь?

— Да, — ответила я. — Я его знаю.

После взаимных представлений, когда я объяснила, что Вильям — мой близкий друг и что он только что прибыл с Тринидада, все успокоились. Девочки пошли одеваться, тетя Тасси отправилась на кухню варить кофе, я отвела Вильяма на веранду.

Не зная, что сказать, я спросила:

— Как прошло путешествие?

— Нормально, — ответил он, но я видела, что он чем–то удручен. Он выглядел как человек, который давно не спал, в глазах появилось что–то диковатое.

— Что происходит? Я вижу — что–то случилось.

Он бросил взгляд в сторону кухни, затем спросил:

— Как ты?

— Много новостей, с тех пор как я сюда приехала, но ничего плохого. Я потом тебе расскажу.

Тетя Тасси принесла горячие пышки и поставила на небольшой круглый столик.

— Вы уже бывали на Тобаго, Вильям?

— Да, миссис Д’Обади. Я был в Скарборо несколько лег назад.

— Может быть, Селия покажет вам Черную Скалу.

— Это было бы хорошо, — ответил он, поглядев на меня.

Тетя Тасси ушла к себе, почувствовав, что мы хотим остаться вдвоем, мне сразу стало легче.

Вильям почти не ел. Вместо этого он разглядывал двор, он казался взволнованным и растерянным. Наконец он сказал, что хотел бы пойти куда–нибудь, где мы могли бы поговорить наедине. Теперь я тоже занервничала.

Я сказала тете Тасси, что мы пойдем прогуляемся по берегу. Она тихонько спросила, все ли в порядке, и я ответила: да.

Сначала мы шли в молчании. Вильям время от времени поглядывал вперед, но в основном смотрел себе под ноги и казался погруженным в какие–то тяжелые размышления. Он взял с собой большую дорожную сумку. Я сказала, что он может оставить ее в доме, где она будет в полной сохранности, но он настоял на своем.

— Эго не Лавентиль, люди здесь целыми днями не запирают ни окна, ни двери.

Мы свернули на узкую тропинку. С ореховых деревьев уже опали листья, под ногами была коричнево–зеленая трава, вскоре сменившаяся мягким песком.

Пройдя между высоких деревьев, мы вышли на берег. Солнце уже палило вовсю.

— Давай пойдем куда–нибудь в тень, — предложила я.

Мы уселись под морским виноградом, ветки которого были усыпаны розовато–зелеными ягодами.

— Знаешь, говорят, здесь жила одна ведьма, приехавшая из Африки. Не знали Ган Ган Сара. Через какое–то время она захотела вернуться домой, но не смогла, потому что ела соль. Не могила здесь недалеко, в деревне Голден–Лайн.

Вильям смотрел на меня, его глаза наконец–то, перестали бегать.

— Иногда я чувствую себя, как Ган Ган Сара. Мне кажется, что я все равно останусь здесь, как бы я ни старалась отсюда вырваться. — Я вынула из кармана осколок черной скалы — тот самый, что мне дала миссис Джеремайя. — Я когда–нибудь тебе уже это показывала? Этот камень мне дала одна ясновидящая. — И потом: — В прошлом году она умерла.