Вильям был очень тихим, вероятно, стеснялся. В конце концов, это было наше первое свидание. Марва сказала, что он уже две недели был сам не свой от ожидания.

— Он только что не прыгал от восторга, как щенок, — сказала она мне утром, — никогда не видела его таким веселым. Вильям же всегда такой спокойный, обстоятельный.

Она была права, он действительно был оживленнее, чем обычно. Хотя, если бы Марва не упомянула об этом, я бы и не заметила. Все эти дни моя голова была занята другим.

Я спросила:

— Как поживает твоя мама?

— Она говорит, тебе давно пора прийти в гости. Я сказал, что ты очень занята.

— Просто я ждала приглашения.

— Ты что, пришла бы к нам в Лавентиль?

— Конечно. Только сейчас трудно вырваться. Миссис Родригес не хочет оставаться одна с детьми. Она с ними не справляется. Ты ведь знаешь, какая она.

— Соломон говорит, что ты из тех девушек, которые получают то, чего им хочется, и исчезают. Но мать говорит, что это потому, что он сам такой. Всегда ищет, где бы чем поживиться.

— Пусть Соломон говорит, что хочет. Мне нравится твоя мама. Она была ко мне добра. Как и ты. — Я улыбнулась, и у Вильяма засветилось лицо.

Мы выбрали места на балконе, хотя обычно Вильям сидел внизу. Сиденья были удобными, мы оказались в середине ряда, прямо напротив широкого экрана, по обе стороны которого висели занавеси. Какие–то люди, сидевшие позади нас у самого кинопроектора, вели себя очень шумно. Вильям сказал, что они ходят сюда не для того, чтобы смотреть фильмы.

В первые минуты, когда лампы начали плавно гаснуть, я ощутила смутное беспокойство и даже подумала: боже мой, зачем я сижу здесь, в кинотеатре «Делюкс», я хочу, чтобы это поскорей закончилось, и я могла пойти домой, к доктору Эммануэлю Родригесу. Но потом на экране появилось огромное яркое изображение — величественный белый дом, изумрудно–зеленые поля, ухоженные галопирующие лошади, девушки в роскошных кружевных платьях, заиграл оркестр — и я забыла обо всем на свете. Что–то во мне перевернулось, и я оказалась там — в самом сердце Юга Соединенных Штатов.

Фильм был таким длинным, что когда в перерыве включили свет, я решила, что это уже конец, и встала. Вильям встревоженно посмотрел на меня:

— Тебе не нравится фильм?

Потом мы оба поняли, в чем дело, и рассмеялись — сначала я, а потом и он.

— Ему давным–давно следовало ее бросить, — сказала я, когда мы шли домой по улицам Саванны. Под деревьями горели цветные фонарики, по аллеям гуляли люди. На углу стояла компания моряков. Они уставились на меня, и я поняла, что нравлюсь им. Впервые за очень долгое время я чувствовала себя свободно и непринужденно.

— Кому — ему?

— Этому ее мужу, Баттлеру. И как это могло быть, что эта девушка — Мелани — всегда была так добра к Скарлетт, когда та только и делала, что гонялась за ее мужем.

— Есть такие женщины.

— А ведь он даже не был красивым.

— Тебе понравился фильм, Селия?

— Да. Но если бы я была на ее месте, я бы не позволила ему уйти просто так.

И так всю дорогу до самого дома.

Когда мы оказались возле задней двери, я быстро повернулась и вошла внутрь.

— Спокойной ночи, — пожелала я Вильяму уже через стекло.

— Бог даст, увидимся в понедельник, — ответил Вильям.

Я прошла через кухню, на ходу одну за другой выключая лампочки и спиной чувствуя взгляд Вильяма. Доктор Эммануэль Родригес ждал меня у себя в кабинете; он хотел знать, как прошло свидание.

С тех пор мы с Вильямом раз в две недели стали ходить в кино. Среди фильмов, которые мы видели, были: Касабланка, История Льютон, Поющие под дождем, Саут Пасифик, Бен Гур, Незнакомцы в поезде, Интимный разговор, Эта упоительная бальная ночь, Афера на Тринидаде. Это только те, что я помню. Мы всегда садились на балконе и оставались до тех пор, пока не проходили последние титры и не зажигался свет. Потом мы шли домой через Квинс–Парк, Марли–стрит и Маравал–Роад, потом заворачивали возле колледжа — и всю дорогу я, не закрывая рта, обсуждала фильм: почему он мне понравился или не понравился, кто из актеров играл хорошо и кто — плохо. Вильям не позволял себе ко мне прикасаться, кроме одного случая, когда внезапно пошел дождь. Мы побежали к зданию церкви, чтобы укрыться под козырьком, и он заботливо обнял меня за плечи. В тот же вечер, прощаясь, он наклонился ко мне, и я поняла, что сейчас он попытается меня поцеловать, и сказала:

— Вильям, давай не будем торопиться.

— Я понимаю, — пробормотал он и опустил глаза.

За неделю до этого посреди фильма вдруг сломался проектор, и мы пошли в бар «Крикет», где я заказала кока–колу, а он — пиво, предварительно спросив, не возражаю ли я, если он выпьет чего–нибудь алкогольного. Я сказала:

— Конечно, нет, если только ты не напьешься так, что мне придется вызывать полицию.

Он рассмеялся:

— Иногда мы приходим сюда с Соломоном и потом не всегда помним, как нам удалось добраться до дому.

Мы подолгу гуляли по городу, останавливаясь у витрин дорогих магазинов. Там всегда находилось что–то, что мне нравилось: платье, туфли, украшение, новый крем.

— Ах, Вильям, как бы мне хотелось иметь много денег. Тогда бы я могла все это купить.

— Не все можно купить за деньги. Посмотри на миссис Родригес: она не нуждается в деньгах и все равно несчастна.

— Ты так считаешь? Так ли уж она несчастна?

— Я слышу ее. Я работаю как раз под ее окном.

— Слышишь, как она плачет?

— Да, как малое дитя.

Я сказала:

— Может, она знает, что ты там, и делает это специально?

— Ну что ты, зачем бы она это делала?

Во всех фильмах, которые мы видели, женщины были так красивы! Мне хотелось выглядеть, как они: Рита Хэйуорт, Элизабет Тейлор, Одри Хепберн, Грета Гарбо… Они настолько совершенны, думала я, что будь я мужчиной, я бы хотела жениться только на такой женщине. Вильям же считал, что они хорошенькие, но не более того.

— Тринидадские девушки — самые красивые в мире, — сказал он. — Кто угодно тебе это подтвердит. — Потом он добавил: — А ты лучше всех.

Доктор Эммануэль Родригес был не такого высокого мнения о тринидадских девушках, как Вильям. Да, соглашался он, на Тринидаде рождаются красивые женщины, в основном благодаря смешению рас, но и на других карибских островах женщины не хуже. И разве он может говорить, что английские девушки некрасивые, когда он сам женился на одной из них.

— Трудно представить себе что–нибудь более английское, чем моя жена. Она была воплощением того, что называется «настоящая английская роза».

Мы лежали в моей постели, было уже довольно поздно.

— Она и сейчас английская роза?

Он не ответил. Вместо этого спросил:

— А как насчет тринидадских мужчин? Они тебе нравятся?

Я знала, что он имеет в виду Вильяма.

— Некоторые — да. Но далеко не все.

— Кто был твоим первым мужчиной, Селия?

Доктор Эммануэль Родригес, казалось, не имел ничего против того, чтобы мы с Вильямом встречались. Да и мог ли он возражать, если это была его собственная идея. Я ужаснулась, когда он впервые предложил, чтобы я время от времени ходила куда–нибудь с «садовником» (так он иногда называл Вильяма), потому что это положит конец всем подозрениям, которые может питать относительно нас его жена или кто–то еще.

— Как я могу встречаться с кем–то другим?

Он сказал:

— Дело совсем не в этом. Тебе вовсе не нужно хоть что–то ему позволять. Тебя это ни к чему не обязывает. Дело в том, чтобы положить конец разговорам. Пустить по ложному следу.

Очень скоро я убедилась, что он был прав.

На следующее утро после нашего первого свидания Элен Родригес, даже не умывшись, прибежала на кухню в халате и тапочках.

— Как все прошло, Селия? — приглушенным голосом спросила она. — Ты довольна?